(no subject)
Он жил в очень жизнерадостном городе.
Даже если по какой-то причине солнце с самого утра не брызгало золотом на все блестящие поверхности, улыбчивая брусчатка и хихиканье листвы вдоль нешироких улиц не позволяли градусу городского жизнелюбия опускаться ниже привычной отметки « вау!»
Эта улица выплескивалась прямо на набережную. Девочка с первого этажа любила гадать на оттенки цвета моря. Ее дедушка за свою жизнь изрядно помотался по менее радостным городам и, осев, наконец, в этом, незамедлительно стал художником. Измазанная всеми оттенками бирюзы и лазури старая палитра была Девочкиной любимой игрушкой. И если утренний цвет моря совпадал с загаданным ею оттенком, она знала, что скоро исполнится еще одно ее желание. Что это были за желания никто не знал, но все, так же истово и весело, как сама Девочка, верили, что они непременно сбудутся.
Полосатый навес кафе напротив-наискосок их дома каждое утро поднимался в одно и то же время. Как только табличка «открыто» замирала на бронзовой ручке кафе, джингл в ритме сальсы будил редких оставшихся лежебок, а для бодрствующих уже соседей служил дружеским пинком к активизации жизнедеятельности. Джингл сочинил сын хозяина кафе, когда был еще звонким юным идеалистом, уверенным, в том, что большие города жизнерадостны прямо пропорционально своим размерам.
Город радовался каждому движению воздуха. Каждому рождению, добавлявшему новый голос в оркестровку городской жизни. Каждой смерти, расставлявшей необходимые этой нескончаемой симфонии паузы.
Он тихо жил в этом городе. На втором этаже. В комнатке с дверью без замка, в комнатке без мебели и занавесок. Свет и тьма входили туда, не встречая никаких препятствий. Никто не видел, чтобы он входил или выходил из дома. Но иногда там, наверху было так тихо, что все понижали голоса. Иногда казалось, что комнатка наверху словно дышит, и всё вокруг взрывалось захлебывающимся весельем. Никто не помнил, как он появился в этой комнатке на втором этаже. Никто не спрашивал.
Он просто был там всегда.
Он был этим городом.