Пётр Аркадьевич Столыпин. Часть 3. Богров получает билет в Купеческий сад и убивает Столыпина.
Убийство П.А.Столыпина. Картина Д.Несыпова.
В полдень 26 августа Богров позвонил в охранку и попросил к телефону «хозяина». Кулябки да месте не было, а дежурный филер Демидюк велел пройти в Георгиевский переулок, где они и встретились, зайдя в подворотню. Богров сообщил о прибытии в Киев революционеров с оружием, на что Демидюк сказал:
- Дело швах! Повидай самого «хозяина»…
В четыре часа дня этот же Демидюк, со стороны Золотоворотской улицы, провел Богрова в квартиру Кулябки по черной лестнице. Кулябка встретил агента в передней, через ванную комнату они прошли в кабинет. Дверь в гостиную была открыта, доносился звон бокалов и крепкие мужские голоса.
Кулябка сказал:
- Это мои приятели. Итак, что у вас серьезного? К ним вышли подвыпившие жандармы - Курлов и полковник Череп-Спиридович, женатый на сестре жены Кулябки.
- Пусть говорит при нас, - хамовато заметил Курлов.
Суть рассказа Богрова была такова: в Киев прибыли загадочные террористы - Николай Яковлевич и какая-то Нина. Вооружены. Готовят покушение.
- На кого? - спросил Кулябка.
- Наверное, на Столыпина.
- Где они остановились? - вмешался Череп-Спиридович.
- У меня же… на Бибиковском бульваре.
Историк пишет: «Жандармы всех стран и времен, как показывает опыт истории, являются весьма проницательными психологами, умеющими хорошо разбираться в людях, даже самых сложных: к этому их обязывает сама профессия!» И вот, когда Богров закончил рассказ, Курлов пришел в небывалое волнение. Несколько минут он отбивал пальцами по столу бравурный гвардейский марш: «Трубы зовут! Друзья, собирайтесь…» Потом сказал Кулябке:
- Ну что ж. Ничего страшного. Адрес агента господина Богрова известен. Бибиковский бульвар. Установим наблюдение.
Череп-Спиридович, как автор нашумевшей книги о партийности в русской революции, не преминул спросить у Богрова:
- К какой партии принадлежат ваши приятели?
- Кажется, эсеры, - ответил Богров.
Кто был сейчас дураком? Кажется, один полковник Кулябка, чего нельзя сказать про Курлова и Черепа-Спиридовича - опытных «ловцов человеков».
Приход Богрова с его нелепой сказочкой про белого бычка - это была жарптица удачи, сама летевшая им в руки. Курлов недавно, в связи с женитьбой, промотал несколько тысяч казенных денег, о чем Столыпин еще не знал. Но Курлов (через дворцового коменданта Дедюлина) уже пронюхал, что царь позволил Столыпину уволить Курлова после «киевских торжеств». При сдаче дел, несомненно, обнаружится и растрата. Значит…
- Значит, - сказал он, - нужны особые меры охраны!
Передать все тончайшие нюансы этой встречи невозможно. Богров, кажется, и не предполагал, что жандармы так охотно клюнут на его приманку. Вся обстановка напоминала грубейший фарс: сидят матерые волкодавы политического сыска и делают вид, что поверили в детский лепет дешевого провокатора. Это свидание подверглось анализу наших историков: «Гениальным политическим нюхом Курлов и КВё учуяли, что неожиданный приход Богрова является тем неповторимым случаем, который могут упустить только дураки и растяпы. Они отлично знали, что предвосхищают тайное желание двора и камарильи - избавиться от Столыпина! Риск, конечно, был. Но игра стоила свеч…»
Курлову стало жарко - он раздернул крючки мундира на шее. Через десять лет, жалкий белоэмигрант, сидя на задворках мрачного Берлина, он будет сочинять мемуары, в которых, не жалея красок, распишет, как он любил Столыпина, а Столыпин обожал его - Курлова! Подобно лисе, уходящей от погони, он пышным жандармским хвостом станет заметать свои следы, пахнущие предательской псиной. Но это случится через десять лет, когда Курлов даже бутылочке пивка будет рад-радешенек, а сейчас - за стенкой! - стол ломился от яств, и жандарм, в предвкушении небывалого взлета своей карьеры, хотел только одного: стопку холодной, как лед, анисовой и немножко икорки с зеленым луком…
- Я думаю, все уже ясно, - сказал он, поднимаясь.
Курлов остался пить анисовку, понимая, что Богров сделает его министром внутренних дел. Как сделает - это, пардон, уж дело самого Богрова… Грязно сделает? Плевать. Пускай даже грязно! Вообще, читатель, политика иногда выписывает такие сложные кренделя, каких не придумать и на трезвую голову.
Богров уходил вдоль оживленного Крещатика, предоставленный самому себе, уже вовлеченный в водоворот честолюбивых страстей, и - что поразительнее всего! Богров в этот день ощущал себя государственным человеком… Дома он сказал родителям:
- У меня сегодня был на редкость удачный день!
Папа и мама порадовались за сыночка, не догадываясь, что их дом уже насквозь просвечен полицейским рентгеном.
Кулябка навестил киевского городского голову.
- Господин Дьяков, первого сентября в театре будет исполнена опера «Сказка о царе Салтане»… Мне бы билетов…
- Вам с женою - пожалуйста, всегда рады.
- Не мне. Надо обставить охрану царя.
Кулябка просил двадцать билетов, Дьяков дал ему семь.
- Простите, я должен записать номера рядов и кресел.
- К чему такой педантизм? - возмутился жандарм.
- Ах, милый Николай Николаич, - отвечал Кулябке городской голова града Киева, - мало ли чего в нашей паршивой жизни не случается! И я не хочу, чтобы мне потом голову сняли…
Дьяков, среди прочих номеров, записал и данные рокового билета: ряд № 18, кресло № 406. Здесь будет сидеть Богров!
31 августа, время - 12.40…
Некто М. Певзнер позвонил на телефонную станцию:
- Барышня, мне нужен номер шестьсот девять…
Это был телефон Богровых в доме № 4 по Бибиковскому бульвару. На коммутаторе произошла осечка, и, подключив Певзнера к Богровым, барышня - по ошибке! - не разъединила прежнего разговора. Таким образом киевский обыватель М. Певзнер явился нечаянным слушателем беседы Д.Г.Богрова с полковником Кулябкой:
- Вы обещали дать мне билет в Купеческий сад, где сегодня вечером будет встреча царя и его августейшей семьи.
- Я оставлю вам билет. Пришлите за ним кого-либо.
- Хорошо, - ответил Богров, - я пришлю. Спасибо.
Певзнер решил использовать эту ситуацию в своих личных целях. Позвонив на станцию, он попросил барышню снова соединить его телефон с квартирой Богровых.
- Слушай, Мордка, - сказал он ему на жаргоне «идиш», - я сейчас слышал, как ты разговаривал. Если ты имеешь роскошный блат с жандармами, так устрой мне и моей Идочке по билетику в Купеческий сад. Мы тоже хотим повеселиться.
Нависло молчание. Богров долго думал.
- Надеюсь, - отвечал по-еврейски, - ты достаточно умен, чтобы не болтать о том, что слышал. А билета тебе не будет…
Примечание: по законам департамента полиции все тайные агенты охранки, связанные провокаторской деятельностью в революционных партиях, никогда (!) и ни при каких условиях (!) не имели права (!) посещать места, где находятся члены царской семьи или члены правительства… Курлов разрешил это сделать.
- Богрову можно, - сказал он Кулябке.
Богров позже показывал: «Вернувшись из Купеческого сада и убедившись, что единственное место, где я могу встретить Столыпина, есть городской театр, в котором был назначен парадный спектакль 1 сентября, я решил непременно достать билет…» Было полвторого ночи, когда Кулябку разбудили:
- Опять пришел этот Аленский-Капустянский.
- Пусть войдет… Что ему надо?
Богров, взволнованный, путано рассказывал:
- Оказывается, у Николая Яковлевича в портфеле бомба. Нина имеет два браунинга. Они поручили мне побывать в Купеческом саду, чтобы установить возможность покушения и расстановку охраны. У них есть связи, и они могут добыть билеты в театр…
- Государю опасность угрожает? - спросил Кулябка.
- Ни в коем случае! За императора будьте спокойны. А мне нужен билет в театр. Я просил туг одну проститутку Регину из кафешантана… она обещала… через знакомых в оркестре…
- Голубчик, о чем разговор! - сказал Кулябка. И дал ему билет: кресло 406 в 18 ряду.
- Спасибо. - Богров ушел спать; все заснули.
После Сухомлинова пост киевского генерал-губернатора занимал генерал Трепов; в шесть часов утра, когда войска удалились от Киева на сорок пять верст, Трепов садился в автомобиль, чтобы нагнать их на марш-марше, и тут посыльный вручил ему записку от Кулябки, извещавшую, что на Столыпина готовится покушение. Трепов указал свите - предупредить об этом премьера:
- Скажите ему - пусть не высовывается на улицу! В семь утра Столыпина разбудил Кулябка и подтвердил:
- На вас готовится покушение. Посидите дома… После Кулябки его навестил Курлов - с тем же!
- Все это несерьезно, - отвечал Столыпин. Курлов в разговоре с ним добавил:
- А за ваше пребывание в театре мы спокойны…
Утро 1 сентября нанесло Столыпину еще один страшный удар по самолюбию.
4 сентября царь намеревался с женой и свитой отплыть пароходом в Чернигов, придворное ведомство распределило каюты для сопровождающих царя, и тут выяснилось, что Столыпина… забыли! В гневе он позвонил Фредериксу:
- Шеф-повара государя вы не забыли, а премьера… забыли? Я уже не говорю о том, что каждый придворный холуй разъезжает на автомобиле, а я, премьер империи, пижоню на наемных клячах. Я молчу о том, что вы не дали мне экипажа. А теперь…
- Петр Аркадьевич, - отвечал министр императорского двора. - извините, но для вас места на пароходе не хватило.
Богров до полудня зашел в «Европейскую» гостиницу, где в номере генерала Курлова еще раз повидался с жандармами. Он сказал им, что Николай Яковлевич и Нина, очевидно, расположены ждать вечера, когда Столыпин двинется в театр. Кулябка заметил на это, что было бы хорошо, если Богров оповестит филеров наружного наблюдения о выходе террористов из дома курением папиросы. Богров охотно согласился закурить папиросу…
- Брать будем на улице, - решил Кулябка. - Как он закурит папироску, так сразу налетим и сцапаем.
- Лучше в театре, - рассудил Курлов.
- Чтобы с поличным, - добавил Череп-Спиридович.
Узнав, что на ипподром съезжаются царь и его свита, Богров взял коричневый пропуск, удостоверяющий его службу в охранке, и покатил туда же, имея в кармане браунинг. Но секретарь «Киевского бегового общества», некто Грязнов, парень из жокеев, узнал Богрова в лицо как заядлого игрока в тотализатор.
- Эй, - сказал он ему, - а тебе чего тут надобно?
- Я жду придворного фотографа, - смутился Богров и тишком показал коричневый билет, шепнув:
- Ты ведь тоже в охранке?
Грязнов выплюнул изо рта папиросу и со словами - «Ну, держись, морда поганая!» - пинками выставил Богрова с ипподрома.
- Я с гадами дела не имею… проваливай, шкура!
А ведь Богров уже занял хорошую позицию для стрельбы. От министерской ложи его отделяло всего три шага, и он видел спину Столыпина… Жокей, сам того не ведая, спас премьера!
Театр был переполнен разряженной публикой, в толчее и давке штабс-капитан Есаулов с трудом отыскал Курлова. - Еще раз прошу обеспечить охрану премьера.
- Вы первый обязаны это делать, - огрызнулся Курлов. - И не имеете права покидать премьера… Впрочем, - закончил он миролюбиво, - в проходе первого ряда болтается полковник Иванов, а меры усиленной охраны Столыпина уже приняты как надо.
В первом ряду сидела вся знать, министры и генералитет. Ровно в 9.00 царскую ложу заняли Николай II с женою, занавес взвился, блеснула томпаковая лысина дирижера, и грянула веселая брызжущая музыка… «Сказка о царе Салтане» началась!
Перед финалом оперы Кулябка велел Богрову сбегать домой, чтобы узнать, где сейчас Николай Яковлевич с бомбой и Нина с браунингами. Богров вскоре же, постояв на улице, вернулся и сказал, что террористы ужинают. В первом антракте Кулябка опять наказал ему проверить, что делают покусители. Но дежурный жандарм при входе обратно в театр Богрова уже не пускал:
- Не могу! У вас билет был уже надорван… Случайно это заметил Кулябка и сказал жандарму:
- Пропусти его. Он из нашей оперы…
Опера продолжалась. С волнующим шорохом занавес поплыл вниз, очарование исчезло, и зал медленно наполнился электрическим светом. Сразу же по краям первого ряда кресел (как бы замыкая министров по флангам) встали два жандармских полковника - Иванов и Череп-Спиридович; внешне равнодушные, они зорко следили за настроением зала… Столыпин в антракте разговаривал с Сухомлиновым; премьер стоял лицом в зрительный зал, а спиною облокотился на барьер оркестра. Коковцев подошел к нему проститься.
- Как я вам завидую, - произнес Столыпин.
- В чем дело? Бросайте эту глупую «Сказку», берите под руку Ольгу Борисовну, а мой вагон всегда к вашим услугам.
- Не могу, - выговорил Столыпин, - я думаю, что все-таки надо съездить в Чернигов, чтобы взнуздать тамошнего губернатора Маклакова.
Коковцев направился к. выходу, и в узком проходе лицом к лицу столкнулся с идущим навстречу молодым человеком в пенсне. Это был Богров, который театральной афишкой прикрывал оттопыренный карман с оружием. Возле самых дверей Коковцева остановил сухой и отрывистый треск (характерный для стрельбы из браунинга). Было всего два выстрела - одна пуля прошила руку Столыпина, вторая погрузилась в печень диктатора и застряла в ней. Коковцев от выхода сразу же повернул обратно, но пробиться через публику оказалось невозможно. В театре началась паника!
При первом же выстреле Череп-Спиридович выхватил шашку и бросился на Богрова, чтобы в кругом размахе разрубить его череп, как арбуз, на две половинки. Но к Богрову было уже не пробиться - толпа, озверелая и кричащая, растерзывала его, и тогда Череп-Спиридович (весьма дальновидный) отбежал к царской ложе, где, не убирая шашки, он встал подле царя, демонстрируя перед ним свою боевую готовность. Богрова убивали! Жандармский полковник Иванов кинулся спасать его. Не впутанный в курловские интриги, Иванов твердо понимал одно - Богрова надо сохранить ради следствия.
Этим-то он и спутал все карты игры Курлова.
Человек страшной физической силы, Иванов словно котят разбросал вокруг себя публику и выдернул Богрова из толпы, как выдергивают пробку из бутылки.
После этого одним мощным рывком он воздел убийцу над собой, держа его словно напоказ на вытянутых руках. Весь театр видел, как Богров, описав плавную траекторию, перелетел через барьер и рухнул прямо в оркестр, ломая и круша под собой хрупкие пюпитры обалдевших музыкантов. Вслед за ним в оркестровую яму прыгнул и сам полковник Иванов, сразу и ловко заломивший руки провокатора назад.
- Теперь ты мой, - сказал он, лежа поверх Богрова. Коковцев велел чиновнику особых поручений:
- Позвоните на вокзал. Пусть отцепляют вагон от поезда. Теперь уже ясно, что мы приехали…
«Сказка о царе Салтане» закончилась. Орущую от страха публику жандармы выгоняли прочь из театра, как стадо глупых баранов. Но При этом (непонятно зачем) оркестр вдруг начал исполнять гимн «Боже, царя храни!». К театру уже подкатывали кареты: одна санитарная, другая тюремная… Царская ложа давно была пуста.
Коковцев заскочил внутрь санитарной кареты. Столыпин лежал на полу, ботинки его почему-то были расшнурованы, рубашка задрана, на животе виднелось красное пятнышко - след пули, ушедшей внутрь. Лошади трясли карету по булыжникам мостовых, они ехали на Малую Владимирскую - в частную клинику доктора Маковского… Столыпин страдальчески выхрипывал из себя:
- Я знал, что этим все кончится… Мне теперь уже безразлично, откуда летели пули, - слева или справа…
Столыпина сразу же отнесли на операционный стол. Вынуть пулю из печени оказалось нелегко.
Было три часа ночи, когда в чашку звонко брякнулась пуля, извлеченная из печени.
Было уже четыре часа ночи. Коковцев позвонил в Николаевский дворец, чтобы сообщить царю о смертельном ранении Столыпина, о том, что утром возможен еврейский погром, но дежурный чиновник сказал ему:
- Его величество фазу, как вернулись из театра, попили чайку и преспокойно легли спать… Велели не будить.
Во время от полуночи до трех часов ночи, когда хирурги извлекали пулю из столыпинской печени, Курлов спросил Спиридовича:
- Ты почему сразу не рубанул его шашкой?
- Не пробиться было. Свалка началась. - Вот теперь жди… свалка тебе будет!
И горько рыдал Кулябка - от жалости к самому себе:
- Я же его и заагентурил… Теперь мне крышка! Богров жив. Богров в лапах киевской прокуратуры.
- Его надо вырвать… с мясом! - сказал Курлов.
Допрос и обыск Богрова начался в буфете Киевского театра.
Присутствовали киевский прокурор Чаплинский и его помощники. Из фрачных карманов убийцы на стол сыпались визитные карточки. Был обнаружен и билет кресла № 406 в ряду № 18.
- Кто вам его выдал? - спросил Чаплинский.
- Полковник Кулябка.
- Запишите, - велел прокурор секретарю. Службу в охранке Богров отрицал.
- Запишите и это. Потом проверим…
Из охранки прибыл в буфет пристав Тюрин.
- Имею приказ генерала Курлова забрать преступника.
- Куда? - спросил Чаплинский.
- Известно куда… все туда.
- Возьмете его только через мой труп.
- А что мне передать? Там Кулябка плачет.
- Так и передайте, что прокурор возражает. А плачущего Кулябку доставьте сюда… как свидетеля.
Кулябка, прибыв в театр, настаивал на свидании с Богровым наедине с ним, «желая получить от него очень важные сведения». Чаплинский ему отказал.
Кулябка попросил прокурора выйти в фойе театра, и там, плача, он говорил, что никогда бы не дал Богрову билет в театр, ибо законы тайного сыска уважает, но на него нажал Курлов… В конце беседы он произнес с отчаянием:
- Курлов-то выгребется, а мне… пулю в лоб? Курлов сам позвонил в театр Чаплинскому:
- Богров - революционер, это ж сразу видно.
- Я еще не выяснил, кто он, - отвечал Чаплинский.
Богрова опутали веревками с ног до головы, зашвырнули в карету и отвезли в каземат «Косого капонира», где за него сразу же взялся следователь по особо важным делам Фененко.
- Если вы революционер, то почему же выбрали в театре, где находился царь, своей целью не царя, а Столыпина?
Богров резко и непримиримо отверг свою принадлежность к революционным партиям России и добавил, что боялся стрелять в царя, ибо это могло бы вызвать в стране погромы. Он продолжит считать себя великим «государственным человеком» и верил в будущую славу - пусть даже геростратову! Не сразу, но все-таки он признал, что является агентом царской охранки.
- Подпишитесь, - сказал Фененко в конце допроса. Богров отказался подписывать протокол в той его части, где зафиксированы его слова о боязни погрома.
- Почему упорствуете? - спросил Фененко.
- Потому что правительство, узнав о моем заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая их последующей за актом организацией погрома…
По записной книжке Богрова, начатой им с 1907 года, жандармы произвели в Киеве свыше 150 арестов. Все делалось снахрапа, без проверки, и тюрьму забили ни в чем не повинные люди - врачи, артисты, певички, адвокаты, проститутки, студенты, прачки. Из тюрьмы в город выплеснуло мутную волну:
Богров - провокатор!
Вот тогда киевский голова Дьяков (человек осторожный и дальновидный) созвал журналистов, дав им пресс-конференцию.
- Обращаю ваше внимание! - заявил он. - Киевская городская дума ни в чем не виновата. Мы не давали Богрову билет на вход в театр. Полковник Кулябка из жандармского управления Киева выцарапал у меня семь билетов для своих агентов. Я записал их номера. Пожалуйста! Ряд восемнадцатый, кресло четыреста шестое. Это как раз место убийцы. А я не давал Богрову билета.
Ему был задан скользкий вопрос:
- Значит, Богров - агент царской охранки?
Дьяков (повторяю) был человеком осторожным.
- А я в такие дела не путаюсь, - отвечал он, сворачивая свою кургузую конференцию, благо главное было уже сказано.
Киев наполнился слухами, что премьер поправляется. «Сдохнет!» - выразился Распутин, живший на частной квартире и бегавший босиком в уборную (Гришка сейчас выжидал, когда царь с царицей позовут его отдыхать в Ливадию)… 4 сентября Столыпину стало хуже, а Николай II не отложил поездки в Чернигов; расцвеченный лампочками пароход отвалил от пристани, а Коковцев сказал: «И так всегда! Если предстоят неприятности, государь оперативно сматывается куда-нибудь подальше». 5 сентября Столыпин скончался, а Богров продолжал давать откровенные показания, подробно оглашая свои похождения.
Допрос гнали с такой быстротой, будто судьи опаздывали на последний трамвай. Курдов сознавал, что авантюра удалась лишь наполовину: Столыпин убит, а Богрова, чтобы не наболтал лишнего, надо как можно скорее сунуть в петлю. 8 сентября следствие торопливо свернули. В казематах «Косого капонира» состоялся закрытый судебный процесс. Не жажда мести руководила судьями - нет, их поджимали сроки… Кулябка плакал, и Богров стал его выгораживать. Получилась замкнутая реакция: жандарма Кулябку выручал провокатор Богров, а Кулябка выкручивал из этого дела Курлова, ибо понимал, что если потопит Курлова, то и сам оставит после себя на воде одну лишь «бульбочку»… Зачитали приговор - смерть через повешение!
Против казни убийцы прозвучал только один протест - от вдовы и детей самого Столыпина.
Коковцев, встретив царя на киевской пристани, сразу же завел речь о том, что надо провести жестокий процесс над главными виновниками гибели Столыпина: «Ясно, что Курлов не стрелял в Столыпина, но рука Курлова направляла руку Богрова…» На автомобиле подъехали к Николаевскому дворцу.
Окончание следует…