Редактор газеты фабрики им. Абельмана.
В феврале 85-го, в 29 лет, волей судеб я стал редактором многотиражной газеты "Абельмановка" ковровской прядильно-ткацкой фабрики им. Абельмана с тиражом, если не ошибаюсь, 750 экз.Из городской газеты "Знамя труда" я охотно ушёл ибо не мог работать с её слабым редактором.
Чем для меня стала "Абельмановка"? Угол для передышки? Она могла бы стать и полем деятельности для удовлетворения мелкого честолюбия. Был шанс отличиться на службе партии.
Но игра в "редакторство" быстро наскучила - и пары месяцев не прошло.
Всё же у меня был опыт двух лет работы во всесоюзной "Учительской газете". И в областной молодёжке немного потом поработал.
А тут - писать о жизни малой фабрички, на которой ни одной забастовочки.
Да там и жизни-то не было по сути - одно производство. Ну, был правда хороший Дом культуры. Футбол.
Я размышлял: "Ещё могу смириться с потерей года. Ладно уж. Но что потом? Смиряться дале?.."
В семье было более-менее, только что (в плюс к дочери) родился долгожданный сын на счастье.
А вот внутренняя жизнь... Такой пустой она ещё не бывала.
Было преимуществом, что в редакции я был часто один, ибо мой единственный подчинённый был проблемным (алкоголь!) работником, и я часто отсылал его куда-нибудь, чтобы больше быть одному.
Готовить пару полос в неделю было нетрудно, у меня оставалось достаточно времени для размышлизмов.
У меня остались записки от тех времён, вот, например:
"В условиях несвободы трудно мыслить свободно: тем более в наше время, когда все понятия перепутались. Что хорошо, что плохо; что благородно, что нет; что разумно, что не...
И для чего всё-таки надо жить? И как оптимальней это делать? И как снискать хлеб насущный? И можно ли прожить, если на каждого в семье приходится по 50 руб.
Я не знаю.
Я пробовал тихо бунтовать - себе хуже. Я пытаюсь приспособиться - и скучно, и противно.
Я уже начинаю хотеть стать, как все! Но - тошно!
Я хотел смирить свою гордыню и потрудиться во благо своих земляков - но моя помощь им не нужна, такая, какую я предлагал (через 32 года я могу повторить то же самое).
От меня требуют покорной службы, выполнение некоторых требований.
Я не знаю, как мудро-оптимально жить. И потому вынужден жить, как получится, махнув рукой на проклятые высшие вопросы.
Уж не пойти ли работать в школу? (мизерный опыт работы в московской школе у меня был)
И всё же, наверное, жизнь моя идёт именно так, как и должно быть. Даже если идёт иначе.
Я строю Дом (в смысле экзистенциалистском). Вот мой смысл жизни.
Мне неинтересно жить без моих любимых книжек, без размышлизмов об экзистенциализме и дзене, без камю и ремарка, без мечтаний о литературе, без Игры во что-то.
Я хочу читать, общаться с единомышленниками, жить с аппетитом, чёрт меня задери!.."
Читал я очень много. А вот единомышленников не нашёл ни одного в родном 150-тысячном городе.
Только в соседнем Владимире нашёл замечательного поэта и прозаика Павла Сергеева, встречи с которым были для меня счастьем. О нём можно написать целую книгу.
А по отношению к обществу земляков-ковровчан я выбрал позицию постороннего.
Большого таланта журналистского я в себе не ощущал и думал не заняться ли историей журналистики, защитить диссертацию... Хотя и считал, что и это суета!
Но всё же у меня была какая-никакая газета, маленький листок бумаги, и мне хотелось, чтобы он имел немалый смысл, гораздо больший, чем на момент, когда я его взял в свои руки.
Тяжеленько мне было в родном городе.
Всё же в МГУ я учил жизнь по европейским книжкам. Но их правила не срабатывали в России. Россия мне представлялась иррациональной в высшей степени! Я считал, что к ней нужно подходить только с учебником «Психиатрия» Сербского и знанием психопатологии! (я и сейчас опять начинаю так считать)
Служить я был рад, прислуживаться же было тошно. И всё же, когда секретарь горкома партии по идеологии Пучкова впервые похвалила меня за номер газеты, я наконец-то почувствовал уверенность в собственных силах.
Я вдруг осознал, что мои кажущиеся неуспехи, аутсайдерство происходят из-за того, о чём я и подозревал - меня сбивали с толку прочитанные студентом книги, настроившие меня на желание философско-празднично-счастливого восприятия жизни. А она оказалась неизмеримо сложной, плохо укладывающейся в рамки любых теорий.
Я презирал Пучкову и даже временами ненавидел, но похвала её для меня оказалась лестной.
И я продолжал читать Сербского и прочие книги по психологии в надежде, что именно она откроет мне многие тайны человеческие…