Мяв как объект гносеологии
Я иногда вспоминаю свою кошку. Наверное, чаще, чем жену, хе-хе.
Она ходит, переполненная мявом. Беременная мявом. Мяв вытряхивается из неё с каждым шагом, расплёскивается, как из налитого до краёв тазика. Возьмите любой большой таз, налейте в него воды до краёв, всклень, как говорят где-то в центре России... Теперь говорите "Мяу!". Только не заканчивайте, мя-я-я-а-а - и пошли, таз в руки и пошли-пошли-пошли! С каждым вашим шагом толика воды будет проливаться на пол, и ваше "мя-я-а" тоже будет заикаться с каждым плеском. "Мя. А. А. А. А. А. У. У!" - вот так. Это Мона.
Она спрыгнула со шкафа на сканер, со сканера шагнула на мою руку с мышью (я всегда в такие моменты ужасно ругаюсь, но ей пофиг), затем на пол и пошла на выход из комнаты. Всё это, не прерывая своего бесконечного мява, на одном выдохе. Не перестаю удивляться: где в её крошечном теле может помещаться запас воздуха, потребный для исполнения этого прерывистого крещендо? В двух пузырьках-лёгких этой микрокошки столько поместиться не может.
Пришла пора желания. Я почти всегда узнаю об этом заранее. Она становится... сейчас найду подходящее слово... нет, не задумчивой, а какой-то... романтичной, наверное. Романтичной. Да, пожалуй. Если она пришла к моему креслу, села рядом и смотрит не на меня, а сквозь меня, в неведомые мне пространства, я понимаю: завтра она начнёт орать. Природа.
Мяв бывает разный. Бывает мяв ординарный, как бы по обязанности. Иногда, мельком взглянув на неё в момент, когда она вот так, по обязанности, открывает свой рот и выпускает на волю толкущиеся у неё внутри мявы, я замечаю у неё на лице удивление. Наверное, она относится к этому, как человек относится к икоте. Вот человек, он же обычно не может по своему желанию прекратить начавшуюся у него икоту, да? Ик! Вот и Мона. Может, она и не хочет уже этого, ей надоело, или она даже устала уже, но - ик! В смысле, мяу. Природа, мяу её...
А бывает мяв художественный. Заметил, что сеансов художественного мява не случается, когда в квартире много народа. Двое - максимум. А лучше один кто-нибудь. Видимо, здесь требуется вдохновение. Но возникает интересный вопрос: горит ли лампочка в холодильнике, когда он закрыт? Ой, я хотел сказать - случаются ли сеансы художественного мява, когда в квартире вообще никого нет? Быть может, тогда мяв получается особо высокохудожественным? Или, наоборот, тогда в квартире тишина? Прочитал однажды, что кошки, у которых глухие хозяева, когда просят жрать, то открывают рот молча. То есть демонстрируют чисто визуальный компонент мява, понимая, что аудио хозяину недоступно. И вот мне интересно: художественный мяв - это её сугубо внутренняя потребность, или всё же есть элемент работы на публику? Дескать, зацени-ка, хозяин, как я могу!
И ведь там, действительно, есть, что оценить. Говорю это, как на всю голову меломан. Повышения и понижения тона, изменения длительности, даже какие-то зачатки мелодии... А эти чудесные обертоны! И элементы хоомея - хошь верь, хошь нет. Это от Винни-Пуха. Винни-Пух научил её рычать.
А, это отдельная история. О её детстве. Расскажу как-нибудь. Но факт - он научил её рычать. Они делали это дуэтом, когда слышали за входной дверью какое-нибудь шебуршание. Винни-Пуха давно нет, но рычать она не разучилась. Когда кому-нибудь из гостей случается быть тому свидетелем, это приводит их в изумление. Потому что от этой микрокошки совершенно невозможно ожидать такого глубокого баса. Когда я говорю "рычать" - это не какой-то там мимимишный эвфемизм; это самое натуральное, собачье, горловое ворчание, нутряной клокочущий гнев. Абсолютно не в кошачьем стиле.
Я за ней подглядывал во время её вокализов. Делать это надо аккуратно. Если взять и войти в комнату, где она расположилась, громко и демонстративно, то она замолчит и либо отвернётся, либо вовсе уйдёт. Присутствовать надо максимально ненавязчиво. Войти тихонечко и расположиться где-нибудь сбоку. Прикинуться ветошью и не отсвечивать. Тогда она позволит вам дослушать экзерсис художественного мява до конца. Она делает это прижмурившись, и её зелёные глазищи, кажется, затягиваются какой-то радужной плёнкой. Нет-нет, я не об этом их кошачьем третьем веке; там что-то иное. Какой-то оптический эффект. Мне хочется верить, что в такие моменты через это мерцающее окно она прозревает какие-то иные миры, и поёт кому-то там, далёкому, желанному и недоступному... Я ей остро завидую. Я бы тоже хотел, хоть одним глазком...
И вот ещё что. Иной раз, когда я вот так потихоньку прокрадывался к ней в комнату, я замечал, что она знает о моих перемещениях. Её мохнатые чёрные ухи разворачивались в сторону затылка и совершенно недвусмысленно лоцировали неуклюжую конструкцию моего тела. Но она не прерывалась. Как викторианская переодевающаяся женщина, знающая, что из-за ширмы за ней наблюдает её любовник, она позволяла мне подглядывать, делая вид, будто об этом не догадывается. Женщина.
Когда мне случается остаться в квартире с ней вдвоём в пору её желания, этот бесконечный мяв иногда ввергает меня в какую-то воздушную меланхолию. Кажется, что мир приобретает какой-то серебристое мерцание, будто в воздухе плавает фейская пыль. А расплёсканный Моной мяв, присыпанный этой пылью, где-то на краю зрения, в вотчине призраков, становится почти виден. Что-то такое на полу, что нельзя увидеть, если смотреть на него прямо; но если смотреть не глядя, боковым зрением и не фокусируясь, то можно уловить какое-то присутствие. И когда я на автопилоте перемещаюсь между компьютером и кухней за очередной кружкой чая, иногда ловлю себя на том, что перемещаюсь как бы по стеночке, чтобы не наступить... Тогда я называю себя старым идиотом и другими хорошими словами, но это всё пропадает втуне, как только перестаешь об этом задумываться. Я очень уважительно отношусь к личному пространству других людей и стараюсь без крайней необходимости его не нарушать. За долгие годы практики это принцип, видимо, зафиксировался уже где-то в подкорке, стал частью лимба, и теперь тело само делает то, что я считал бы правильным. Тело старается не наступать на следы Мониного мява, тонкую плёнку её женской грусти. Телу кажется, что это всё равно, что наступить на чью-то тень. Что если наступить, то это доставит Моне какое-нибудь неудобство. Например, у неё начнёт чесаться чего-нибудь, ну или другой какой-нибудь дискомфорт. Смех, ей-богу.
Когда Илия и Дебора гостили у нас, Мону они засекли сразу, ещё у порога. И, конечно же, они попытались её замучать. Мона шкерилась по разным норам, но разве можно заныкаться от двух мелких детей? Особенно от такой динамо-машины, как Деби. Из их рук она вырывалась взъерошенной и очень, очень изумлённой. С такими существами, как мелкие дети, она раньше не сталкивалась. Это перевернуло её жизнь, я думаю. Когда им сказали, что её зовут Мона, они попадали на пол от смеха. "Мона! - восклицали они, - хахахаха!" И показывали на неё пальцами: "Хахахаха, Мона!!!" Деби ещё что-то быстро говорила, но мы, конечно, не понимали, и вся эта веселуха нас несколько озадачила. Но тут Лаура объяснила: оказывается, по-испански это звучит как обезьяна. Я удивился, полез в словарь, и действительно: обезьяна по-испански mono. "Стало быть, - подумал я, - две обезьяны будет стерео, ха-ха!" Эту картину я вижу во всех красках: Деби своим пухлым пальчиком показывает на Мону и хохочет во весь рот. Деби, Деби, шустрое каталонское солнышко; Деби, ми коразон...
Мне оставалось сорок минут на то, чтобы попытаться выспаться, но это было безнадёжно: как раз начался полностью размытый участок, и приходилось думать не о том, чтоб заснуть, а о том, как бы удержаться. После полутора суток бодрствования мир воспринимался какими-то кусками, обломками; я цеплялся за стенки, цеплялся за обломки реальности, сквозь одышливый вой двигателя и удары штормового ветра в стенки мне слышался почему-то Скрипичный концерт Блоха, Allegro deciso, и я думал о том, что скоро придётся выходить на этот гнусный ветер, долбаный ветер, и пусть бы он унёс меня в болото, надоело... И в этой каше мне пригрезилась Мона с её мявом. Зачем, Мона?