Вий
ИЗ СТАРЕНЬКОГО. В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ ЧАСТО ВСПОМИНАЮ ВСЮ ТРИЛОГИЮ, НО ОСОБЕННО ЕЕ ФИНАЛ
Про что фильм, можно легко посмотреть в Википедии. Главный герой его, которого играет Тацуя Накадай - это молодой японец по имени Кадзи. «Он из-за своих пацифистских и социалистических убеждений столкнется с многочисленными испытаниями во время Второй мировой войны», - написано в Википедии. Только я бы, не побоявшись спойлеров, продолжил: столкнется, будет пытаться быть честным, поступать по правде, противостоя шовинизму, милитаризму, фашизму, да и попросту преступлениям на войне, как и самой войне - но в итоге страшным образом проиграет, его сломают как человека, его закатает Молох в асфальт. Потому что если ты находишься внутри страны, которая развязала преступную войну против другой страны, то даже если ты против этой войны - то все равно проиграл. Тебя будут ненавидеть и презирать и свои, и чужие, ненавидеть по разным причинам, презирать за иные «грехи». Никакой стоицизм тебе не поможет. Никакая свобода остаться самим собой. В этом весь ужас метафизики войны, которая превращает одним взглядом или прикосновением человека - в чудовище. И я никогда бы не подумал 10 лет назад, когда впервые посмотрел эту трилогию фильмов одного из лучших японских режиссеров XX века, что могу оказаться не просто на месте, а в шкуре его героя, что буду погружен в эту самую экзистенцию войны буквально, что останусь не только наедине с собой, но и наедине с фашиствующей истеричной толпой. Я теперь тоже знаю этот пронизывающий взгляд Вия, который парализует, пугает и убивает. Пытаясь выжечь и совесть твою навсегда. Знаю да, но от этого совершенно не легче.
«Удел человеческий» (Ningen no jôken, 1961) Масаки Кобаяси
Кобаяси снял великое кино. Страшное, опустошающее и болезненно-честное. Там, где иной добрый художник поставил бы заслонку, чтобы жаром не убило зрителя, он, напротив, снял все перегородки, накидал поленьев, облил бензином и чиркнул спичкой. Но я попробую объяснить, почему он при всем при этом не мизантроп, и, ко всему прочему, не провокатор (любимое обвинение, предъявляемое тем художникам, кто осмеливается ставить этические, нерешаемые парадоксы, да еще и решать их так, что волосы дыбом). Я, на самом деле, дико против того, что сделал Кобаяси. Вся душа моя против. Знаете, как в «Шинеле» «забижали» Акакия Акакиевича, и он потом «зачем вы меня обижаете, что я вам сделал?» Очень хотелось взять Масаки Кобаяси, а в первую очередь автора популярного в Японии романа, вышедшего в свет за год до экранизации, за грудки и спросить, зачем вы его, героя Накадаи, забижаете? Что он вам сделал? Ничего он не сделал, смотрят на меня трогательно авторы, ничего такого, за что бы так. И вот как только услышишь от них такое или подумаешь, что услышишь, так все и поймешь.
Когда авторы придумывают или создают идеального человека, сразу вспоминаются два героя: Дон Кихот и князь Мышкин. Так подумал и я. Как бы считается, что роман Сервантеса об идеальном человеке, противостоящему окружающей неприятной действительности своим безумием, как и книга Достоевского об этом. Приятное заблуждение. «Идиот» на самом деле не об идеальном человеке, а о крахе идеального человека. И вот эта ремарка на очень важна, на нее редко обращают внимание. Дон Кихот сходит с ума и погибает. Мышкин терпит крах, со всем своим человеколюбием и «возлюби ближнего своего», он настоящим нарисован, он такой, правда, Алешенька Карамазов будущий, чудо какой хороший, я лично таких встречал, не поверите. Но ремарка все равно важна. Потому что «Удел» по первым двум томам очень даже произведение если не об идеальном, то хотя бы о попытке увидеть идеального человека в мироустройстве, казалось бы, совершенно его исключающим. Все мы любим или хотя бы испытываем уважение или благоговение перед стоицизмом, правда? А что нам еще остается? Надо же как-то не просто жить, а жить правильно, а то вот оно, хлипкое, нежное и воздушное в груди, в определенные моменты, когда ты совершаешь беспардонные поступки, вдруг оказывается «безжалостной сволочью» и режет без ножа. Душа это, совесть или внутренний императив, не важно, но хотелось бы, чтобы этот этический вестибулярный аппарат если не оставался в покое (в обычном мире, если ты не монах, это мало возможно), то хотя бы не ходил ходуном, не доставлял тебе неприятностей, до тошноты, до кошмаров ночами. Корежит совесть. Не дай бог, в общем. Но мне всегда казалось в учении стоиков и позднем его перевоплощении - экзистенциализме - какая-то не то недоговоренность, не то неполнота. Что-то смущало. Что бы не случилось, оставайся человеком, живи по правде, бьют тебя, убивают, мучают, друзей даже мучают, маму твою, оставайся человеком. Живи красиво. Умирай красиво. Ну, это, конечно, не «Возлюби ближнего как самого себя», но все равно, греет такое. И произведения искусства, японские про самураев тоже, греют. Стоик, убили, несправедливый конец, «зато кино про него сняли!» «Зато книгу про него написали!» Не бывало с вами такого? Прочитаешь, посмотришь иной раз, за сердце хватаешься, сукин ты сын, за что ты так со своим героем…. А! - поднимаешь палец, зато про него нам говорят, умер безвинно, в канаве, но смотрите, человек, который убил Либерти Вэланса, или герой, замученный в застенках гестапо зазря в «Армии теней» Мельвилля, про него же кино сняли! Искусство на амбразуру ложится, всей своею грудью за таких героев. И, казалось бы, Кобаяси снял такое же произведение, лег на амбразуру, протащил своего персонажа, нам показал, мы про него разговариваем, не про подонков! Эх, хорошо. А вот не получается как раз в его случае так думать. Тяжело после его фильма на душе, и когда думаешь, что мета-герой он, и что «красивый рисунок жизни» у него, эта известная максима эстетствующих, блядь, интеллигентов. И Кобаяси не против стоиков, он сам стоик. Но вот здесь, по-моему, и зарыта собака.
Кобаяси, как и автор романа, переакцентируют ударение в «что бы не случилось, оставайся человеком». Постойте, что же, меня убить могут? Замучить? Мразь будет торжествовать, а хорошие люди сгинут? Да, так, а все равно оставайся человеком. Это все очень мило, но позвольте, меня же не будет. Сожрут-с. Перепашут, перемелют. На муку-с. И останутся с вами одни подонки. И ведь «Удел» последовательно разрушает наши иллюзии, не давая никакого воздаяния должного, тем более, божественного торжества. Кобаяси обращает внимание на то, что человек, конечно, звучит гордо, Человек с большой буквы тем более, и красивый рисунок жизни очень хорошо, оченно приятственно. Но, во-первых, человек не один, человеков много. И вот они, многие, скорее выберут ужом вертеться, подлецом быть, вырваться из ада живым чего бы им это не стоило, а ваш князь Мышкин сдохнет, простите, под забором. Сдохнет, поверьте. И еще дай бог, если сдохнет, а то мучить будут, так он еще и взмолится богам, чтобы сдохнуть. И мучить его будет мразь. И, следовательно, во-вторых, жизнь может быть такова, и условия ее инфернальны, гайки закручены до предела. Не каждый человеком-то останется. И героя вашего через сушилку. Как белье. Остался ли человеком Кадзи? Нет, простите, не остался. В романе, финал которого я нарочно прочитал, прямыми словами об этом сказано. И очевидно по экранизации - потерял он там человеческий облик, стерли его в порошок, оставив один вектор-желание. Ходячий труп в маньчжурских степях, взял он там все грехи Японии на себя или нет, уже не так важно. Повалился кулем в чистом поле. Зарубил его мир, забил до смерти, в тушу мясную превратил, в говорящий динамик с пластинкой, игла на которой дрыгается на одном месте. Ты просто уже видишь эту металлическую сетку удела человеческого, которой никакому карасю не избежать, и которая, вякни что, в фарш перехерачит. Не знаю, каковы были изначальные установки авторов, но получилось то, что получилось. «Удел» это нарочно поставленный в невыносимые условия пытающийся жить по правде человек. Ключевое слово - «невыносимые». Нам обычно говорят, что если ты по правде живешь, то и победишь, или умрешь красиво. И вообще. Вообще, действительно, наверное, да. Но конкретно - не получается. Когда мир устроен так, как в «Уделе», никакая ангельская душа не выдержит. Невыносимые - они прямо и означают, что не вынести никому. Задавят как ребеночка в пеленочках. В тисках. Станет подлецом и предателем иной (с сотней оправданий за пазухой, да таких, что многие, если не все, зрители поймут и простят). Или сдохнет. Красиво - не факт, да и за ради бога, что красиво. В пепел. В навоз. Ветром по полю. Песню сочинят, может, фильм снимут, но ему-то не в радость. Гумилев, может, и красиво умер, да, но вот к Ахматовой-то не возвратился. Потому что Гумилевых один на тысячу, а сволоты, да еще и «порядочной», много.
И теперь про то, почему при всем при этом Кобаяси не мизантроп. Есть разные мнения о том, кого можно считать мизантропом. По мне, если хотя бы одна душа порядочная на Земле есть, еще не все пропало - и если ты считаешь, что не все пропало, то не мизантроп. Но Кобаяси не мизантроп не только поэтому. Его не интересует вера или неверие в людей. Он кивает в знак согласия стоикам и экзистенциалистам, да. Он просто говорит о том, что ни один ваш стоик в таких условиях существования не выживет. И вот здесь уже ключевые слова «в таких». Потому что легко забраковать человека, сказав, ну, дорогой мой Кадзи, а я было думал… Сплоховал ты, братец. Были у меня на тебя надежды. Не сдюжил, эх не сдюжил. У Кобаяси он сдюжил. Там, где была хоть одна возможность, он сдюжил. Но толку и правда от этого ноль. Сетка металлическая такова, что лезть и плыть придется через определенные клеточки. Там есть и колючая проволока, которая этику корежит. Не обязательно война. Может, даже и не война. Но сожрут-с. В муку. На лепешки. Мир, удел тот человеческий, военно-милитаристский, националистический, взаимно-враждебный, конфликтный, буржуазный или коммунистический таков, что выживут не лучшие, а торжествовать до, во время, и после будет одна мразь. А у войны тем более шлейф дай боже, на полвека будь здоров народам рефлексировать. Но ведь это очевидно - кто больше приспособлен, тому и лучшая землянка. Живешь по диагонали? Катись перекати-полем лучше, чтоб тебя глаза наши не видели, дон Кихот хренов. Вывод, сам собой напрашивающийся по финалу фильма, банален до слепоты, и прост до боли, от чего на душе не легче, но тем не менее: не надо допускать такого удела, чтобы ваши и наши стоики гибли на дорогах, не надо проверять их на излом, сломаются, не сломаются - помрут, как есть помрут - не надо. Как именно не надо, Кобаяси не знает, но не надо. Не надо такого удела, чтобы Гумилев умирал красиво, попросив папироску выкурить, не надо «красивого рисунка жизни». Пусть бы лучше Гумилев к жене вернулся живым и здоровым, и написал побольше стихов. Не надо.
«Удел» - бездонный, как лесной омут ночью. Он больше, чем искусство, хотя такого в принципе не может быть. Возможно, когда кино соприкасается с каким-то огромным и болезненным пластом реальности и человеческого бытия («красоты и мерзости»), образуется черная воронка, куда засасывает искусство со всеми его потрохами, а затем размазывает по стенкам. Это кино не жрет тебя, как иные, глотая смачными кусками. Добро бы жрало. Оно как Вий. Вот именно Вий, снимающий взглядом действия твоих оберегов и амулетов. Его, старенького, привели, подняли ему тяжеленные веки, и оно на тебя посмотрело.
