зов Богов, или как завоевывается суверенность и суровая свобода и право быть одному
У древних людей, возможно, бесконечно более наивных, чем современный человек, тем не менее, было потерянное напрочь нами острое чувство нуминозного, пронизывающего мир на всех его уровнях божественного начала. Начала, в первую очередь именно пугающего, страшного, что свойственно всем древним Богам, и еще слышится этот грозовой рокот в Ветхом Завете, и в отдельных местах Завета Нового, как, например, во время встречи Христа с учениками в Эммаусе (лучше всего переданное Рембрандтом). Лишенный этого слуха современный человек - совершенно растерян, и потому зачастую чувствует себя брошенным, навсегда брошенным Богами с их пугающими актами действий и голосами, и образами. Мир будто оказывается лишенным вкуса и запахов, его покрывает невидимый полиэтилен, трупная пленка, делающая все живое мертвенно-тусклым, почти обесцвеченным. Но даже в гуще современного города-кладбища с его бесконечными окнами-дырами в пустоту обезображенных комнат можно повысить свой ранг до «услышавшего голос Господа», даже шепот Богов в шелесте тысячей листьев одиноко стоящего тополя. Но ранг, позволяющий «давать имена» окружающему, то, что в древние времена как бы делегировалось человеку Богами, не дается за так, требуется не пассивное, а активное созерцание, терпеливый труд наблюдения за точкой и даже за пустотой, скользящей в кроне темного дерева высоко-высоко. Тогда мир города становится точно игрушечным, и сквозь него проступают другие образы, и голоса, казалось, давно и навсегда нами утраченные. И услышанный тобой шепот того или иного Бога или Богини, слова, невозможно которые перевести на человечий язык, позволяет на миг в наше страшное - страшное по-иному, не по-божественному - время городского, сухого, стального, мертвенно-бледного Молоха, с его ровным стуком колес и качающими черное золото вышками, «время заброшенных городов» - всплыть на сияющую настоящим золотом и серебром поверхность озера. Всплыть с самой глубины, из которой только когда-то и взывали к самому Господу, из глубины пещерного мрачного озера бесконечной, бездонной печали, и на какой-то момент заглянуть в сокровенное, точно упасть в обратную глубину небесного озера, откуда в обратной проекции наблюдают за нами, следят, сокрушаются, гневаются те древние Боги, которые никуда не ушли, разумеются, а всегда среди нас.
И вот в этот опасный момент, когда в сердце нет места отчаянию, когда оно целиком и полностью как сосуд заполняется чем-то, что на наших ста языках и назвать-то точно нельзя, что отчасти только передается словами «вера-надежда-любовь, но любовь из них больше» - в этот момент можно услышать не просто шепот Богов, а их Зов. И за ними уйти - попросту умерев для жизни смертной, и мира лукавых богов и кумиров. Оставив тело в смоле застывать янтарем с датой и временем выхода вон, ухода с кулис. Как моряки Одиссея когда-то, услышав сирен, и не в силах противиться им, их сладчайшему голосу, все как один попрыгали в море, и все как один и погибли.
Но только изведав такую опасность, «услышавший Зов Богов», завоевывает свойственный человеку с начала времен ранг, позволяющий «давать имена», и в ужасе войны и мира оставаться маяком для себя самого. Маяком уже не на глубине озера боли и горечи, а на берегу, берегу каменном, солнечном, пусть даже на берегу необитаемого более острова. Пусть даже и одному. И каждое утро встречать рассвет, приветствуя всякий раз ослепительный выезд юной - как обычно не выспавшейся и растрепанной - розовоперстой Эос. И приветствовать по вечерам с маяка - гордую и величественную как хозяйка салона, как неприступная дама - великую Небетхет.
Таким путем завоевывается суверенность и суровая свобода и право быть одному, и все же не быть в одиночестве. Стоическое спокойствие быть с иными Богами - в мире Молоха и войны.
Это есть - тишина веры и верующего. Приют для его суверенной совести среди бессовестных масс. Да и просто - приют.