«Встреча с Горбачёвым» (Meeting Gorbachev, 2018) Вернера Херцога
Трогательное признание в любви лучшего документалиста планеты на данный момент - президенту несуществующей 30 лет как империи и державы. Небольшая валентинка, оммаж, подношение, вырастает через полтора часа кинохроники и интервью с глубоко больным человеком, только покинувшим клинику, с трудом выражающим свои мысли - в пронзительную, а местами даже душераздирающую поэму о трагическом и одиноком герое. Сначала кажется неясным, как вообще могли пересечься две такие разные кометы: они же даже в разных ящичках памяти хранятся (проверьте на себе). Только в финале понимаешь, почему Херцогу, интересующемуся только людьми по-ницшеански рискующими, с огромной силой волей, авантюристами и одиночками, оторванных навсегда или на время от других, или мало понятыми другими, стал интересен этот грузный, огромный, угасающий старик, полная противоположность маленькому, подтянутому и быстрому политику конца 1980-х. Херцог дарит ему шоколад от лучшего британского кондитера, без сахара, так как у Горбачева диабет, говорит, как немцы все его очень любят, и навсегда благодарны ему за объединение Германии: «Я вас очень люблю!», - не выдерживает и сам Херцог. Горбачев, вероятнее всего, ни разу не видел ни одного его фильма, не слышал его имени, и не знает, как на признание в любви реагировать. Херцог за кадром сообщает, что одиночество старика безмерно, так как большинство россиян его ненавидят, считая предателем - а на Западе, напротив, обожают.
Херцог - гениальный интервьюер, в отличии от популярных и расхваленных сегодня видеоблогеров или западных журналистов, он задает совершенно банальные вопросы на английском, ответы на которые и сам Горбачев, наверное, раз десять, а то и сто, уже давал. Но Вернер всякий раз медлит, и ждет, ждет, ждет, пока молчаливый старик, уже с трудом выдавивший пару фраз (не заканчивая их, бросая на полуслове), все-таки выдает какую-то жемчужину; или же продолжает молчать. И в этом молчании только Херцог был способен увидеть и показать холодное сияние недоступного простым смертным космоса, или же бездны. С приближением финала вопросы Херцога Горбачеву становятся все более простыми, односложными, аскетичными. Ответы - на русском - все более краткими, главным становится молчание, тишина между фразами, даже словами, когда Михаил Сергеевич пытается вспомнить точную формулировку, но уже не способен на это. Ни Херцог, ни Горбачев не испытывают горячей симпатии к Ельцину (или распаду СССР), Вернер глубоко сочувствует великому политику, плодами которого воспользовались миллионы, если не миллиарды людей на Западе, и куча мелких политиков в самой новейшей Россией - политику, потерпевшему в итоге личную неудачу, потерявшему власть, оказавшегося свидетелем, как разбиваются его мечты о мирной единой Европе или демократическом СССР, оставшегося и без горячо любимой им жены. «Такое чувство, - говорит он Херцогу, - что когда она умерла, я сам тогда умер, у меня отняли жизнь». В глазах Херцога можно прочитать щенячье сочувствие - в глазах Херцога, титана духа, последнего сверхчеловека угасающего Запада XX века! В глазах Горбачева, разве что, великую печаль Зигфрида или Брунгильды - Херцог и видит его непонятым героем масштабной оперы вроде «Гибели богов». «Лихачи! - с усмешкой бросает Михаил Сергеевич по адресу авантюриста Ельцина и его команды, - вместо того, чтобы тихо зажечь спичку и развести костер, устроили пожар, который уничтожил все, к черту…».
Начавшуюся практически как комедия «Смерть Сталина» с «гонок на лафетах», ленту Херцога иногда трудно смотреть без истеричного внутреннего смеха: один и тот же траурный марш Шопена, красное и черное, открытый гроб, и три подряд умерших генсека - возникает ощущение дурноты, точно кинопленку забыли в аппарате, и ее просто три раза прокручивают перед тобой, и только ехидный комментарий Вернера вовращает тебя к исторической действительности. Но ближе к финалу лента становится все горше и горше. И, как и во всех почти документальных лентах Херцога о завораживающих его личностях и героях, настоящий пафос оказывается в самом конце. Когда Горбачев читает/поет по памяти романс на стихи Лермонтова «Выхожу один я на дорогу», и, дочитав до строк «Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы...Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб, дыша, вздымалась…», уже путая последние строки, нечленораздельно произнося последние слова, Михаил Сергеевич Горбачев, король без королевства, последний советский мечтатель, затухает, забывая оставшиеся строфы. Стоп-кадр. И первыми титрами белым по черному фону Херцог пускает стихотворение полностью. Разумеется, в переводе на английский.