красноярское

[vergili]

Гнетёт тоска её над полотном Сибири в самолете. Гнетёт тоска её на выходе из аэропорта, когда в минус двенадцать вьюга снегом бросается в глаза. И снег идёт, как если б вечно шёл - по долгому пути с небес куда-то - идёт и не касается земли, всю жизнь идёт, безостановочно - все дни её и ночи. - А боль, что поселилась у неё в груди, всё не уходит, всё чего-то ждёт, чего-то точно хочет. И как вчера - по-прежнему без умолку шумят - о детстве, о любви, об отчем доме - безостановочно, минуты и часы - метелью в голове, на разные лады все детства голоса, все голоса любви - или гудят холодным белым шумом, заснеженным: воспоминания. Как голос их до времени и до поры необычайно тих - как много их стаёт, и громко говорят толпой несметной, крича отдельными картинами истошно - когда тоска гнетёт, и прошлое души растёт из головы, сегодняшнюю быль перерастая. Гнетёт тоска её, гнетёт и сушит, сушит, когда в ночи над городом седобородым чудищем весь неупавший снег встаёт, и ждёт, не та́я, когда упасть - внезапно, хищным барсом. Пока же, затаясь, холодным белым шумом над крышами домов роится он, лишь изредка и томно помавая серебряным крылом над водами реки, туманит Енисей, прохожих усыпляя одиноких в час волка и беды. К утру тоска её гнетущая - вдруг отпускает, на время, на часы, никак не навсегда - а с первым белым светом завьюженной зари и снег летит. Так радостно, свободно и легко над сонным Енисеем - парит… как в те года, давно, давным-давно, она почти не помнит - не падая, а чудно пропадая за пару метров до - и королевским жестом из воя темноты степи являя себя голодной вьюгой, колдующей позёмкой и метелями, к рассвету заметая старый дом. Как трудно ей, как хочется домой, в заветное несмертное тогда, когда было нельзя вообразить бессонницу отельных трех ночей, блуждания неспящей в коридорах под музыку Таривердиева. На улице светло от фонарей - и можно покурить, и потравить тоску язвящим сигаретным дымом - безвредным для души. И не души вокруг, а завтра предстоит, мучительно печаль опровергая - ходить и говорить и улыбаться чужим и незнакомым «я», которые её в тоске бездомной царапают, не зная того сами (невиноватые в её тоске глухой). И становиться безотчётно злой. В презрении отчаянном к другим рассеивая, унимая боль. Загадочными снами приходят и уходят - как будто чудятся - далёкие другие. Ей не до них, а им - не до неё. Гнетёт тоска её, бесслёзная тоска. Три дня волнует сердце и три ночи: "что значит, всё это ушло?!" И сердцу мочи нет - и сердце скачет.

И только на пути обратном - в туалете аэропорта - девчонка, наконец, заплачет.