осенняя канцона, прощальная павана без партнера [А́ве, Осень!]
Туман. И город обернулся рыбиной в потоке времени, и замер не дыша на дне вселенского ручья. И замок пал. И крепость нашу оставляет Осень, на зимние квартиры отводя остатки когда-то многочисленного войска. Закатанные в сталь и серебро полки понуро покидают еще не так давно расцвеченные ими же палаццо. Едва-едва доносятся до уха «grazie» прощающихся с всадниками дам. Зашелестели в чаще леса кирасиры. Открой окно, там, вдоль аллей услышишь звон и плеск кольчуг и касок, и робкий топот лошадей, проклятья рыцарей и мат солдат. Никто ни в чем не виноват. Все просто так случилось: кривлянье масок при дворе Фортуны! Натягивают музыканты струны - звенит тоской Луна, желая Осени-сестрице реванша и побед, «и всяческих вообще успехов». И гордо держит подбородок Госпожа, и царственно, неторопливо помавает десницей - приветствуя склонившихся до самой до земли кусты и дерева (на ветках вместо листьев дремлют птицы - десятый видят сон). И золотом торжественно сверкает чешуя начищенных доспехов. И шорох стали, серебра и шёлка палаток и накидок рыцарских на мостовых и в рощах городских так вездесущ и неразборчив. - Как звук ночного моросящего дождя! - как будто миллионы бабочек и птиц с поломанными крыльями пытаются взлететь, но бьются о стекло. И, маскируя армии отход, из собственных запасов Мадонна Осень, не жалея ничего, льёт щедро молоко. Туман бежит волной многометровой, клубится дымом и встает над городом и лесом раскидистым шатром, ощерившись то тут, то там верхушками дерев.
Девятый вал осеннего тумана. Скользящий шаг паваны: при шпаге кавалеры в оранжевых камзолах и дамы в красных платьях с шафрановыми шлейфами скользят друг подле друга в изящном танце. Последней исполняет танец Осень - павану без партнера - «просим, просим!» - ни короля у Осени, и ни дофина, но шаг ее стоически-безукоризнен, и грациозно-точен. И рыбина на дне замерзшего ручья дрожа от восхищения и состраданья к павшим, между прочим, в порыве нежности целует кромку льдины. И как же хорошо! Спокойно дышится, и небо так светло, что если не задернул шторы ты еще - то можешь разглядеть, как рыцари из свиты принцессы-полководца в сердцах бросают оземь что им так было дорого всегда - то золотые шпоры. А́ве, Осень! По мановению Ее святой руки - уходят с октябрем и боль обид, и мелочные ссоры. И горький запах скуки, и сладко-смертные духи живой тоски сгорают на кострах осенних канцон и канцонетт. В еще вчера угрюмое молчание души, и взаимомолчание с тобою - по мановению Ее святой руки вторгается шум времени, и бьются воды времени в невидимую вечность как в гранит: встревоженный и пробужденный многоголосой тихостью осенней ты сам с собою громко говоришь и жарко споришь. И свежестью полны и «да», и «нет», и кажутся неважными ответы. И мой к тебе вопрос, и твой вопрос ко мне - все только кружева на мантии осенней. Прощания, приветы, проклятья, слава дней - взлетают в небеса, под легкий пеплос Осени, скрываясь в складках пурпура Мадонны. Той царственной Мадонны, что, благодарно поклонившись в пояс нам, смиренная - ее поклонникам, пажам и кавалерам дает на всё про всё один ответ: «Благословенны будьте, милые мои. Благословенны. Amen».