37 минут киношампанского
«Менильмонтан»/ «Ménilmontant» (1924-25) Дмитрия Кирсанова
…Главный водосток, представлявший собою… заключенный в трубу ручей Менильмонтан, если подниматься вверх по течению, приведет к тупику, то есть к самому своему истоку - роднику у подошвы холма Менильмонтан. Он не сообщается непосредственно с боковым каналом, который вбирает сточные воды Парижа, начиная с квартала Попенкур, и впадает в Сену через трубы Амло, несколько выше старого острова Лувье. Этот боковой канал, дополняющий канал-коллектор, отделен от него, как раз под улицей Менильмонтан, каменным валом, служащим водоразделом верховья и низовья. Если бы Жан Вальжан направился вверх по галерее, то после бесконечных усилий, изнемогая от усталости, полумертвый, он в конце концов наткнулся бы во мраке на глухую стену. И это был бы конец.
Виктор Гюго, «Отверженные»
- Они спрашивали, не наберется ли у вас мелочи им на проезд. Они далеко живут.
- Далеко? - переспросил я, глядя на нее отсутствующим взглядом. -Как далеко? (Не забыть бы: колесики; ноги; голова скатывалась со стола... рассказ начать с середины предложения.)
- В Менильмонтане, - ответила Адриенна.
- Подай-ка мне карандаш и бумагу - вон оттуда, со стола, - попросил я.
- Менильмонтан... Менильмонтан... - повторял я машинально, набрасывая ключевые слова: "резиновые колесики", "деревянные галоши", "пробковые протезы" и тому подобное.
- Что ты делаешь? -- зашипела Адриенна, резко дергая меня за руку. -- Что на тебя нашло?
- Il est fou, -- воскликнула она, приподнявшись и в отчаянии всплескивая руками.
- Оu est l' autre? -- растерянно спросила она, озираясь по сторонам в поисках Карла. --Моп Dieu, -- послышался ее голос откуда-то издали, - il dort. - Затем, после ничего доброго не предвещавшей паузы: - Ну, это уж ни в какие ворота не лезет. Пошли отсюда, девочки! Один нахлестался и отключился, другой мелет чушь какую-то. Зря время теряем. Вот каковы эти иностранцы -- вечно у них на уме что-то другое. Они не хотят заниматься любовью, им надо только, чтобы их хорошенько пощекотали...
Генри Миллер, «Тихие дни в Клиши»
Мозаика улочек, улиц, набережных, железнодорожных вокзалов. Паззлы мостовых, выщербленных, избитых, испещренных за много лет. Старый Париж, выдыхающий сам себя, издыхающий, танцующий юлой по спирали. И мелодрама в декорациях нищенских предместий богемной столицы. О двух девочках, сестрах, потерявших родителей в результате страшной трагедии. О сиротах, чьи параллельные судьбы кто-то свыше разводит в разные стороны: на панель и в нищету с младенцем на руках. Эту кинопленку могли бы найти в канаве: в луже крови, спермы, блевотины и просто грязной воды. Спутанная [как женские волосы на подушке утром], она лежала бы в полуметре от мостовой, по которой фланировали бы дамочки полусвета и проститутки. Спутанные кадры между собой, строчкой прошитые экспрессивным монтажом и пьяной - вдрызг пьяной - камерой, влюбленной в мир и полной всяческих надежд любопытной дамочкой, обегающей городские водоемы, мириадом осколков солнечного зеркала выплескивающих себя в ее объектив.
И грязь… Господи, сколько грязи! Не символической, а реальной. Жижа под ногами, на булыжниках улиц, мусор, развалины дома. Грязная Сена. Грязные столы в отеле, где продается любовь. Грязная одежда, растрепанные, спутанные волосы бездомной бродяжки. Маленькое 37-минутное кинематографическое импрессионистское чудо, что удивительно, снято не в декоративных гостиных бель эпок, а на плэнере, засранном всем, чем было угодно Богу. В трэшевый сюжет бульварного чтива режиссер вдыхает поэзию. И актрисы у него не играют, а презентуют самих себя. Касающимися случайно тыльной стороной ладони носа и проводящими смущенно ею по лицу. Отряхивающими пальто от штукатурки, облокотившись о стену дома в ожидании любовника, который все не идет. Совершенно по-чаплиновски трогательно голодающие и улыбающиеся сквозь слезы на заиндевевших скамейках парка по утру.
Это чистое кино. Кино как оно есть. Его квинтэссенция. Хоровод лиричных зарисовок на целлулоиде. Визуальная поэзия в движении. Дыхание образами….Такое шампанское местами: брызги из-за резвого монтажа малюсенькими кадриками во все стороны. В лихорадочно-бешенном темпе нанизаны сценки душеспасительного романа в утреннем, дневном, сумеречном и ночном Париже … Париж, Париж, Париж - он просто взлетел на воздух в этом фильме, распылившись на тысячу мгновений. Генри Миллер бродил точно по такому же. Кажется, это его издевательский взгляд раздербанил площади и набережные на картинки, расставленные то в идеально точной, то в хаотичной последовательности. Беспорядочный, грязный, вонючий, святой поток много [и ничего не] значащих образов в кино-канале-коллекторе.
Для Кирсанова главное - не рассказываемая история (которая вполне себе банальна), не кино само по себе, не идеи и вложенные в кадры символы. Художник, он способен показать желание девушки [только-только лишившейся невинности и вспоминающей свое детство, расстрелянное ночью в объятьях с лощеным красавцем] покончить с собой одним лишь кадром осторожных ее неторопливых шажков по лестнице к Сене и… вдруг обратно. Такие режиссеры всегда подчиненны реальности. Они не то, чтобы не любят кино или не ценят его. Просто, по сути, они не создают кино, не конструируют воздушное кинематографическое пространство. Не придумывают волшебство. А - ловят его. Фотографируют, охотясь на сногсшибательные образы и эпизоды мысленно или в воображении -
на настоящих улицах и в чащах леса. В отснятых ими пленках живет кино, которое снималось кем-то когда-то до «мальтийских крестов» и «синемаскопов». Кадры жизни, иррационально организованные в пространственно-временном измерении. Неспешная или молниеносная смена событий с часто непонятными, странными, вырывающимися из нормальной картинки бытия случайностями. Набор карт Таро, увеличенный символически почти до бесконечности: с разнозначащими изображениями «повешенного» и «башни». Вся жизнь как кинематографический оползень, сначала завораживающий своей мощью и неумолимостью, а потом сметающий и втягивающий в себя и за собой в неизвестное.
Кирсанов интуитивно чувствует именно такое кино. Внимающее реальности. Выхватывающее из нее яркие вспышки солнечных бликов на глади озера и неоновые всполохи «Hotel» в ночи парижских кварталов. Взгляд влюбленной - всего только минуту - девушки. Взгляд исподлобья - любящей девушки уже второй день. Взгляд затравленный - влюбленной девушки, соблазненной мужчиной. Взгляд смирившейся и покорной ему. Взгляд «а все равно я его люблю»… Десятки и сотни быстро сменяющих друг друга планов разной степени резкости и глубины. Мане, Моне, Ренуар, Писсаро ловили их как бабочек сачками своих набросков и картин. Но дело даже не в импрессионизме. Не в сюрреалльном сонном восприятии действительности. Не в манерном поклонении женской красоте и миру как женщине (хотя и в этом, безусловно, тоже).
«Менильмонтан», это странное создание режиссера-авангардиста, кем-то почитаемое как одно из высших достижений мирового кинематографа,
кем-то низведенное до очередного эксперимента на съемочной площадке - оно, прежде всего, невероятно медитативно. Без титров. Без звука. Без текста в кадре. Река света и тени, заключенная в рамки, несущая фантазию, увиденную художником в [закрытом для прочих глаз] кубе реального мира. И все его детские игры с камерой и ножницами - от желания выразить то острое чувство видения неприкрытого «я» бытия на пленке. Кирсанов просто рисует так, как, наверное, рисуют где-нибудь в баре на обрывках счета влюбленные в красоту, увидевшие/распознавшие в грязном натюрморте с пепельницей и рюмками нечто большее, чем гармоничное расположение предметов в пространстве. Не говоря уже о набросках на скорую руку бредущей вдоль набережной задумчивой девушки с ребенком….Перевернутого неба - поверхности Сены - когда вот-вот и бросят младенца в глубину….Похоронных венков в двух-четырех картинках минуты на две…Требовать цельности от фильмов святотатство. Свободно текущая жизнь по бульварам и рельсам эстакад
в восприятии человека все равно распадается на составляющие. На главное и второстепенное. Вызывающее грусть и облегчение. Отрывки, наброски, намеки, случайности - все, из чего потом можно путем разнообразных раскадровок и сценариев изваять придуманную жизнь. Или пустить более-менее свободным ручейком, подводным течением в коллекторе под улицами. Затихая на несколько минут оно, наконец, забьет фонтаном сначала в грязной киношке под аплодисменты тогдашней богемы, а затем - десятилетия спустя - выльется в мерцающий мой экран и подарит, заставив какими-то дурацкими пучками фотонов замереть полумертвым силуэтом - Париж 1920-х.
Тем девушкам-моим френдессам-принцессам, кто дочитал текст до конца и принимает гендерные праздники сверхблизко к сердцу - от всей моей бьющейся голубем в лихорадке нежности души желаю почаще влюбляться и меньше впадать в тоску.:)