64
.
Видел - не сон, конечно, явь, в которую проваливаемся из этого сна в тот и зачерпываем оттуда сюда кое-что для местного сновидения.
Огромная, как бы демонстрационная, но раскладная шахматная доска до неба, поставленная на попа, а я за ней, как раз против щели, в которую хлещет межзвездный холод. Игроки на той стороне доски попеременке двигают фигуры длинной указкой, сшибая светила. Игра какая-то странная, по новым межпланетным правилам: противники каждый может ходить только по своим полям, не заступая чужих, белый по белым, черный по черным: одеты игроки тоже в соответственные одежды. Зрители, весь галактический сброд, следят неотрывно.
И вот, за обратной стороной доски, я единственный свидетель потайной игры, подлинного происходящего на доске. Слежу за игрой с изнанки, на экране которой каждый ход отражен внутренним светом. Игра здесь превращается в комедию, но и расхохотаться нельзя. Все тамошние, ихние, клетки здесь приобретают истинное содержание и значатся наоборот: их белые - здесь черные, черные - белые, и поэтому совершенно понятно, что игра там одномерная и скудоумная и что отсюда, из подоплеки, она должна представляться в единственно настоящем, во всей ее полноте, свете. Потому что, и это самое удивительное, клеток здесь не шестьдесят четыре, а гораздо больше, больше, чем можно сосчитать на тамошнем калькуляторе, и они мириадными роями окружают каждую их наооборотную клетку, не только в плоскости, но и многомерно, вглубь и вверх, во все стороны, как кристаллы, многократно клонируя в себе каждый потусторонний ход, исподспуда подавляя воображение играющих и зрителей. И это вносит сумятицу в плоскостное мышление играющих и сопереживающих игре. Несмотря на это, интересанты, находящиеся по ту сторону доски, магнетического влияния обратной стороны доски совершенно не чувствуют, игра для них кажется вполне предсказуемой и безобидной, а для здешней - драматической и безысходной, потому что исход для них этой стороной предрешен. Поскольку любой ход, предпринятый той стороной, едва начавший комбинацию, мгновенно меняет свое значение в преображающей силе контрастных полей на этой стороне, а затем, проходя по светящимся нейронным цепям вариантов игры как судорога, по всем ее бесконечным закоулкам, завершается для каждой стороны тупиком, проигрышем. Где-то за последним горизонтом все молнии игры гаснут.
Я сижу и ничего не могу поделать с этой чужой игрой. Уткнувшись подбородком в колени, холодея зубами. Я не ограничен ничем, кроме абсолютной свободы наблюдателя. Вмешиваться ни во что нельзя. Все запрещено, потому что все разрешено, и поэтому я не участник, а только зритель. Само попадание на эту сторону доски куплено условием неучастия. И, конечно, оставшиеся на той стороне доски, даже не подозревают о существовании этой. Но я должен молчать, даже изнутри себя. Никакое комментирование и самокомментирование здесь невозможно, тем более недопустимы ирония и самоирония. Чтобы правосудие свершилось, необходима полная сдержанность всех участников процесса, при ледяном сострадании судей.
Поэтому находящемуся по ту сторону игры с самого начала ясны все простодушные комбинации игроков, и ему ясен ее драматический исход. Потому что все вовлеченные в игру, двигающие фигуры с той стороны, в конечном счете двигают их вынужденно, и каждый их ход диктуется отсюда, неучастием потустороннего наблюдателя. И потому что с самого начала они ограничены отведенным им числом клеток. Поэтому оставшиеся на той стороне доски, независимо от объявленного результата, проигрывают.
Видел - не сон, конечно, явь, в которую проваливаемся из этого сна в тот и зачерпываем оттуда сюда кое-что для местного сновидения.
Огромная, как бы демонстрационная, но раскладная шахматная доска до неба, поставленная на попа, а я за ней, как раз против щели, в которую хлещет межзвездный холод. Игроки на той стороне доски попеременке двигают фигуры длинной указкой, сшибая светила. Игра какая-то странная, по новым межпланетным правилам: противники каждый может ходить только по своим полям, не заступая чужих, белый по белым, черный по черным: одеты игроки тоже в соответственные одежды. Зрители, весь галактический сброд, следят неотрывно.
И вот, за обратной стороной доски, я единственный свидетель потайной игры, подлинного происходящего на доске. Слежу за игрой с изнанки, на экране которой каждый ход отражен внутренним светом. Игра здесь превращается в комедию, но и расхохотаться нельзя. Все тамошние, ихние, клетки здесь приобретают истинное содержание и значатся наоборот: их белые - здесь черные, черные - белые, и поэтому совершенно понятно, что игра там одномерная и скудоумная и что отсюда, из подоплеки, она должна представляться в единственно настоящем, во всей ее полноте, свете. Потому что, и это самое удивительное, клеток здесь не шестьдесят четыре, а гораздо больше, больше, чем можно сосчитать на тамошнем калькуляторе, и они мириадными роями окружают каждую их наооборотную клетку, не только в плоскости, но и многомерно, вглубь и вверх, во все стороны, как кристаллы, многократно клонируя в себе каждый потусторонний ход, исподспуда подавляя воображение играющих и зрителей. И это вносит сумятицу в плоскостное мышление играющих и сопереживающих игре. Несмотря на это, интересанты, находящиеся по ту сторону доски, магнетического влияния обратной стороны доски совершенно не чувствуют, игра для них кажется вполне предсказуемой и безобидной, а для здешней - драматической и безысходной, потому что исход для них этой стороной предрешен. Поскольку любой ход, предпринятый той стороной, едва начавший комбинацию, мгновенно меняет свое значение в преображающей силе контрастных полей на этой стороне, а затем, проходя по светящимся нейронным цепям вариантов игры как судорога, по всем ее бесконечным закоулкам, завершается для каждой стороны тупиком, проигрышем. Где-то за последним горизонтом все молнии игры гаснут.
Я сижу и ничего не могу поделать с этой чужой игрой. Уткнувшись подбородком в колени, холодея зубами. Я не ограничен ничем, кроме абсолютной свободы наблюдателя. Вмешиваться ни во что нельзя. Все запрещено, потому что все разрешено, и поэтому я не участник, а только зритель. Само попадание на эту сторону доски куплено условием неучастия. И, конечно, оставшиеся на той стороне доски, даже не подозревают о существовании этой. Но я должен молчать, даже изнутри себя. Никакое комментирование и самокомментирование здесь невозможно, тем более недопустимы ирония и самоирония. Чтобы правосудие свершилось, необходима полная сдержанность всех участников процесса, при ледяном сострадании судей.
Поэтому находящемуся по ту сторону игры с самого начала ясны все простодушные комбинации игроков, и ему ясен ее драматический исход. Потому что все вовлеченные в игру, двигающие фигуры с той стороны, в конечном счете двигают их вынужденно, и каждый их ход диктуется отсюда, неучастием потустороннего наблюдателя. И потому что с самого начала они ограничены отведенным им числом клеток. Поэтому оставшиеся на той стороне доски, независимо от объявленного результата, проигрывают.