Без гнезда.

[veradudak]

продолжение.

У Фаины пересохло во рту. Она поплелась на кухню, медленно, не упасть бы, голова кружится. Напилась воды из чайника, отломила от батона, пожевала.
За окном, у подъезда голосила Анжела, это соседка с третьего этажа, молодая женщина:
- Кирюуша, Андрюуша, -  окна их квартиры смотрят на другую сторону, на бульвар, и приходится выходить на улицу, чтобы позвать детей со двора.
Стоит в одном цветастом шелковом халате, и тапки на босу ногу. Одной рукой стягивает воротник - атласную шальку на груди, другой придерживает полу халата. Брр, - Передернулась Фаина. - Хоть бы, платок  накинула.
А дети где-то играют далеко, не сразу услыхали, но мать их видит и кричит снова:
- Кири-и-л, Анд-рееей - Голыми ногами сучит.
…
- Кирилл! Сволочь. Я кому сказала, - орет уже на весь двор Анжелка.
Пацаны  бегут с противоположной стороны двора.
- Я сколько должна звать? Дерьмо собачье! Быстро домой! - Взашей заталкивает мальчишек в подъезд, озябшая, разъяренная.
Ох, и крута!
Фаина унесла чайник в комнату, - тяжесть какая, руки не слушаются. Забралась под одеяло. Слабость, все время какая-то слабость в теле, в ногах.
В городе поселились к старшему сыну, как и планировали, комнату им выделили самую маленькую в квартире. А куда им большую? У внуков игры, забавы, школьный и спортивный уголки. А им чего? Кровать, да телевизор.
Деньги
, с продажи дома, все поделили, отдали сыновьям, и дочери старшей послали. А умрем, так что ж, похоронят, небось, так не оставят. - Говорила Фаина сестре, а та, только головой на это качала. Не нравилось ей это решение. А нравилось ей раньше приезжать к Фае и Коле в гости, всей семьей. Всегда вспоминала. Ездили тогда в лес, на речку, вместе с детьми - тогда, школьниками, усаживая их к себе на колени, - в тесноте, не в обиде, - в старенькой «копейке». Весело было, молодые, здоровые.
Старшая сноха застолья любила. Каждый выходной, как началось с новоселья, так и праздновали, то одно, то другое: то праздник, то обстановку обмыть. А запросы растут. Денег все не хватает. Сын на двух работах крутится. А по выходным у них пирушки. Повод всегда какой-нибудь был. Любили весело жить.
А в пьяном угаре, у сына со снохой скандалы начались. Слово за слово, причины тоже всегда находились.
Иногда, старики, желая покоя, да, чтобы не слышать оскорблений снохи, - словно бес в нее вселялся, - они к Петру перебирались. Но там тесно, две комнаты. А невестка младшая, та тоже с норовом, то не в настроении с работы пришла, ее не трогай, то, приболела … Они сидели, опять же, в маленькой комнатке, как хомяки, не высовывались, особенно, если сын на работе был, он на заводе по сменам работал. Посидят так несколько дней, у старшего война утихнет, они назад возвращаются, там, все же, своя комната.
Фаина, конечно, все делала: детей в сад водила, потом в школу, на кухне вахту стояла, а вечером, у себя в комнатке отсиживались, чтобы уж не мешать.
В выходные у детей застолья. Как с пятницы  начинали, так и три дня.
К понедельнику еле оклемаются. Раздраженные, на детей орут, треплют их. Живут, как в угаре. Так ведь и Коля пил с ними. Вот ведь, беда. Если бы, хоть отец этому не потворствовал. Нет. Слаб был.
Фаина не знала, как помочь. Как выправить. Пробовала несколько раз разговаривать, но, видела, что только раздражает их своими нравоучениями. Уж лучше молчать. И так, молчаливая, тут вообще перестала рот открывать. Работу домашнюю сделает и к себе в комнату.
Летом на даче у младшего сына жили, помогали. Тогда еще как-то  получалось жить одной семьей. Коля в обиду не даст, если что. А Фаина уже кусала локти. О доме своем тосковала. Но, и об этом все больше молчала, молча-ала-а. Что уж говорить то. Не вернешь.
А уж, как не стало Николая, у него ведь в молодом еще возрасте туберкулез был обнаружен, в армию даже не брали, - рассказывал, - а потом зарубцевался, и взяли уже года в двадцать четыре. А сошлись они, когда ему уже за тридцать было. Курил много. Так ведь и не обследовались в городе то, ни разу, все как-то не до этого. А у него там опухоль уже росла, а потом, уже и поздно было.
Как то, Фаине приснился сон, уже наверно, после сорокового дня Колиного. Идут, будто, они с Колей вдвоем по каким-то оврагам, лесок недалеко виднеется. Местность похожа, как в окрестностях их городка. Осень, будто бы, или весна ранняя, сыро как-то. В зимние пальто оба одеты. Вдруг, они провалились в какую-то  яму. Коля Фаину то, все выталкивает, выталкивает наверх. Она хочет и ему помочь выбраться, но он  машет ей: «Иди, иди», - говорит, - «а я тут пока». И она пошла от него. Обернулась, а его уже нет. Жить, значит, ее направил.
Ее, значит, жить, а старшенького ….  Санечка то, на двух работах изработался, а в выходные, непосильная работа для его печени была. Улегся рядом с отцом. Фаина и вовсе окаменела.
Дочь Валя совсем приезжать перестала. И Фаину к себе не приглашала.
Если бы в доме, как и прежде, жили, она бы приехала, а сюда не хотела. Со снохами не ладила. Выросла, и как отпочковалась, совсем ни в ком нужды не имела. А ведь Фаина всегда по ней скучала.
Один сын остался. Летом на даче у него жила, пока они со снохой неделю на работе. А на выходные домой уезжала, в свою комнату.
У них по выходным, на даче то, -  гости, шашлыки, баня. При гостях сноха  веселая, говорливая. Как часто Фаина слышала, как она сама о себе, да о своей душе толкует, что она, де, с душой ко всем. «Я такой человек, что последнюю рубашку отдам».
А при Фаине раздражалась. Ей не скажет ничего, а на сыне, да на детях срывается.
Придет Фаина домой, старшая сноха тоже недовольна: пашешь там на них.
- Да ведь мне работа на земле только в радость. Мне там воля. И дни проходят незаметно. - Оправдывалась Фаина.
Так лет, наверно, восемь, после смерти мужа прошло.
А потом сноха, не в прямую, но выгнала. Внуки большие уже, им место надо, куда и друзей привести. У самой еще, может быть, личная жизнь устроится. Есть у тебя сын, вот и иди к нему.
А внуки что, они, как мать. А сыновья, как жены. Никто не вступился. Может, были бы дочери, они бы ближе были. Но, тоже по-разному. Бывают ведь и сыновья такие, что мать до конца ее дней оберегают. А бывают и дочери, как чужие. Отчего уж, у меня все так? Видно, потому, что пьющие. Пьющие мужики, они слабые.
Фаина, то проваливалась в сон, то лежала с открытыми глазами. С вечера долго не могла уснуть, все лезли мысли, копошились. Лежала без сна, не знала, сколько времени. А, не все ли равно? Впереди пустота, непроглядность, что вот эта ночь. Но, сама уже конец торопить не стану. Как уж Бог даст.
Утром она проснулась от того, что дворник сколачивал лед  и скреб лопатой по тротуару. И снова мысли налетели со всех сторон, как гнусы. Кыш, кыш, надоедливые. Что вы из меня кровушку пьете?
То снятся Фаине Коленька, сыночки. Валя.
Вспомнилась Соня, что жила в том же подъезде, что и  сын. Из ума выжившая старуха. Кричала с балкона, что ее голодом морят, еды не дают. А сноха ее, здоровая, дебелая баба, громко рассказывала во дворе: «Вы даже не представляете, какой это ужас! Каждый день она что-нибудь отчебучит. Ее же одну оставить совсем нельзя. Она и дом то может поджечь. Оправится прямо в постели, да это все и несет через залу, на балкон, сушить. В дом никого привести нельзя.  …  Забывает, что она ела только что, кричит, что голодная, все время просит есть. До того дошло, что огурцов - переростков нарежу миску, и дам ей. Ест, ей лишь бы что».
Ох, не дай то, бог, такую то старость. Я то, пока в своем уме, я то, про себя знаю. Может, встану, и слабость меня покинет. Надо встать.
В этот день Фаина не залеживалась, рано поднялась. И стала молиться. А молитву она только одну знала «Отче наш», ее и повторяла. Читать из молитвенника не было возможности, темно. Свет включать не хотелось. И она своими словами с Богом разговаривала. Когда устала стоять, на колени встала. Когда спину сковало, лбом в торец стола упиралась. И молила за сына, дочку, внуков, за себя, за всех родных: и ныне здравствующих, и за усопших. Просила прощения за свой поступок безумный.
Теперь надо попить чаю. Пакетированный, который сын принес, он невкусный, пустой, Фаина его не любит. Все сейчас этот пакетированный пьют. А заварка рассыпная кончилась. Поставила чайник. Умылась. Подошла к окну.
Соседка Анжела вела детей в сад. В красивом, длинном пальто персикового цвета, в норковой шляпе с полями. Походка, и все движения у нее, несоответствующие ее наряду, по-мужски резкие, размашистые.
Мальчишки насупившиеся и недовольные. Мать раздражена. Во всем виде этой компании сквозит нервоз. Видимо, утренние сборы были нерадостными.
Дети, выйдя на улицу, немного пришли в себя. Один из ребят, решая сократить дорогу, лезет через тротуарный бордюр, на подтаявший рыхлый снег, нога его соскальзывает и он плюхается животом в кашу из снега и грязи.
Анжелка хватает его зашкирку и вытаскивает на дорогу.
- Скотина. Вот кусок идиота! - Орет она, и пинком подгоняет мальчишку по направлению дороги. Тот поднимается и бежит вперед, втянув голову в плечи…
О господи, божештымой! Да что уж вы такие то, дерганые? Тяжело вам, понятно. Но, дети то, они то, ни в чем не виноваты. У них еще такая впереди трудная жизнь. Издергаешь их в малолетстве, потом они так всю жизнь и будут дергаться, и в себя то, придут ли? А то, вот бежит он сейчас, жалкенький, втянув голову в плечи, глаз не подымая, боится тебя, а ты, сильная, властная над ним, а пройдет несколько годков, не увидишь как, пролетят, и может статься, ты  втянешь голову в плечи, а уж он развернется тогда над тобой  беркутом.  …
Елену, Анжелкину мать, Фаина знала. Еще до больницы, весной, сидели с ней на  лавочке, разговаривали не раз. В ней тоже покоя нет, «вот, нникому, говорит, такой жизни не пожелаю». Две дочери у нее, обе  разведенные. Анжела уговорила мать продать трехкомнатную квартиру, купить двушку-трамвай, - ох, как я не люблю эти трамваи, уж больно они тоскливые, временные. - А оставшиеся деньги
вложить в бизнес. А бизнес у нее не пошел. У младшей дочери тоже все наперекосяк, два сына от разных браков. И тоже пришла с ребятами к матери. Теперь пьет, детей бросает на мать и старшую сестру. Три несчастные, неустроенные женщины и четверо мальчишек. Да еще, у младшего ребенка что-то со здоровьем  неладно. Все в этой двухкомнатной квартире - трамвае. Скрученные матрасы на полу. Взаимные обиды и выяснения отношений. Ох, бедные, бедные.
И все же, не выправится ведь так ничего и вовсе, если и дальше так дергаться, не дело это, на детях срываться. Нельзя. -  Сидя у окна и глядя, как Анжела провожает детей в сад, невесело размышляла Фаина.
В этот день Фаине было лучше. Рука вот только левая не слушается. Чашка выскользнула, разбилась …  Но, все же, сварила она себе похлебку картофельную, поела горячего.
С вечера ветер сметал с крыш снег, пуржило, поднимая белые вихри, а сегодня идет мокрый снег. Люблю. Снег, зиму, мороз. И смотреть из окна, и пройтись, и  когда щеки холодные, и очень освежает голову. - Фаина вытирала пыль и в окно поглядывала. -  На макушке березы, напротив окна, сидят два сизых голубя, встряхиваясь от снега. Вдруг один взлетел внезапно, стремительно, расправив крылья, направился к окну, увидел Фаину в окне и спланировал на другой подоконник. Второй сидел, встряхивался и озирался.
А днем сидели эти голуби, с другой стороны окна, спрятав головы, прилепившись друг к другу, застывшие, - два камушка-голыша.
Вечером небо было мутным, ни одной звезды. Значит, снова будет снег.
На следующий  день решила Фаина собраться и потихоньку сходить в маленький магазинчик, что неподалеку, купить обычного черного чаю, булочку и кефир. Денег немного было в кошельке.
Снег валил такой мягкий и нежный, такая была красота кругом. Но, теплая, мягкая зима плохо действует на состояние людей. Без солнца люди хандрят, становятся вялыми.
Уже подходя к магазинчику, увидела, как навстречу ей старушка идет, в ботах больших допотопных, на голую ногу…  Зимой! Может, и ровесница Фаине, но, только седая, лохматая, неубранная. Людей много туда-сюда по тротуару идут, а она к Фаине кинулась, плакаться начала, как ей одной плохо живется, в магазин вот даже сходить некому. Фаина ее в помещение завела, чтобы та хоть не на холоде стояла. Говорит:
- Ну, так, неужели же ты совсем одна? Есть же службы специальные … - Почему то, сразу Фаине ее на «ты» захотелось называть.
Тут девушка - продавец вмешалась:
- Да знаем мы эту бабушку, она все время тут ходит и жалобится. Ходят к ней и из службы социальной, и дети приезжают.
- А где же ты  живешь? - Спросила Фаина.
Оказалось, в соседнем доме и в первом подъезде.
Фаина купила булочки, чай, и повела старушку до ее квартиры. Разговорились. Новую знакомую Фаины звали Нинель Владимировна, можно, просто Нина. Нина была странноватой, но, в квартирке у нее было чисто и пахло хорошо, свежеприготовленной едой. Запустения никакого не чувствовалось, видимо, новой знакомой просто не хватает внимания, - так подумалось Фаине. Проходить в комнату она не стала, угостила Нину булочкой, которую та, стоя, тут же, принялась есть, подставляя ладошку лодочкой, чтобы не ронять крошек.
- Ты дверь то закрой за мной. - Сказала Фаина своей новой знакомой, собираясь уходить. - И сама на улицу не выходи.
- А ты еще придешь ко мне?
- Приду, приду. - Пообещала Фаина. - Видно, не совсем в себе старуха, склероз, может, альцгеймер? Сколько сейчас таких стариков. - Думала она. -  Главное, не одна.
Дома Фаина почувствовала, как сильно устала. Поела, заварила свежий чай, принесла чайничек в комнату, и, отвалившись на подушки, медленно пила его, чашку за чашкой.
- А вот, если бы не сказала мне продавщица про родственников, как бы я от нее ушла? И так, о ней теперь думаю, может, ей плохо? Внимание ей надо. …  А ведь как  хотелось скорее от проблем этих чужих уйти …  - Все вертелось у Фаины в голове.
Среди ночи проснулась и лежала, долго вспоминая, что-то произошло вчера для нее значительное. Под утро снова провалилась в сон.
Днем все вьюжило, пуржило. Ветрено было. Но, Фаина, все же, вышла подышать, голову проветрить. Мутно там было в голове, и тяжесть.
По дорожке, через двор, бежала бабенка, маленькая, толстенькая, в пуховике и мягких сапожках, или в валенках. Переваливаясь, торопливо семенит мелкими шажочками. Впереди нее внучка, лет девяти, бежит, прискакивает, остановится, повернется к бабушке, весело что-то ей говорит, а та разворачивает девчушку обеими руками, коротенькими, в теплых варежках, и подталкивает все ее вперед по тропочке.
Фаина смотрела им вслед и думала о своих внуках, особенно о младшей внучке Лизе.
Вечером пришел сын, вместе с внучкой.
Сразу дал понять, что ненадолго. С удовлетворением узнал, что Фаина сама осилила поход в магазин. Значит, необходимое, по мелочи, она сможет покупать сама.
Фаина так обрадовалась внучке.
- Ну, хоть чаю то, со мной попейте. - Неуверенно предлагала она.
Вместе пошли на кухню пить чай. Внучка помогала. Нарезали сыр, который они принесли, высыпали пряники в сухарницу. И Фаина хлопотала, не ощущая слабости.
Вдруг Лиза застучала в стекло кухонного окна, закричала: брысь, брысь. И они с сыном подошли к окну и увидели, как кошка кинулась и вжала всей массой своего тела и передними лапами птицу в снег, та затаилась, словно мертвая, но, время от времени, била крылом. Кошка хотела было утащить птицу, но, испугавшись Лизиного стука, озираясь на окно, бросила свою добычу и убежала. А птица лежала на снегу, в кровавом крошеве из ягод рябины. Видно, хотела поклевать этих ягод, и не успела взлететь.
Лиза побежала на улицу.
- Куртку, Лиза. - Кинулся за ней Петр.
И вскоре они принесли  птицу домой. Птиц  был трехцветный: сверху и серый и коричневый, грудка рыженькая, брюшко крапчатое. У него было заломлено крыло. -  Дрозд - рябинник. - Предположил Петр. - Мам, помнишь, к нашему дому, кажись, такие же, прилетали.
- Да, да, помню...
- Куда теперь его? - Спросил Петр.
- Бабушка, а можно он у тебя пока побудет? Мы с тобой его вылечим, и потом выпустим, как крылышко у него заживет. - Лиза гладила по спинке притихшую, дрожащую птаху. - Хорошенький, бедненький. Не бойся.
- Конечно, Лизонька. Пусть побудет. -  Грустно глядя на птицу, отвечала Фаина.
- Спасибо, бабушка. - Лиза обняла Фаину и чмокнула в щеку. - Он ведь летать то не может пока. А я завтра приду, хорошо.
-  А как его лечить то? И кормить чем? Ему, наверно, червяков надо.
Фаина опростала коробку  из-под обуви, в которой у нее были сложены всякие мелочи. И птицу поместили пока в эту коробку.
Лиза снова надела куртку.
- Я ему сейчас ягод принесу, которых он хотел.
- Рану ему надо обработать. - Фаина вынула аптечку. - Вот. Нашла дезинфицирующее средство «Хлор…дексил», мне это выписывали десны полоскать, когда воспалились, наверно, можно им.
У Фаины была сварена гречка, она насыпала немного на дно коробки.
- Он ведь насекомыми еще питается. Надо проконсультироваться у сведущих. Вот, Лизка, сколько забот то сразу свалилось. - Говорил Петр.
- Ну, а что делать было, пап?  На улице его, что ли оставить?
- Ну, ладно, ладно, как-нибудь справимся. - Утихомиривала детей Фаина.
У Петра зазвонил телефон. Звонила, как видно, сноха, он ушел на кухню, разговаривать. Слышно было, как он объясняет ей, почему их долго нет. Оправдывается, успокаивает ее там, что скоро, мол, будут. …  Иногда сын тайком забегал к матери, скрывал от жены свои посещения, на всякий случай, избегая лишних вопросов и объяснений дома.
Фаина и Лиза возились с птичкой: обработали ей рану на крыле и на шее. Поставили солонку с водой в угол коробки. Но, дрозд не пил, не клевал,  сидел и дрожал. Тогда они взяли пипетку и влили ему в клюв водички, он сглотнул.
Петр торопил Лизу.
Условились, что завтра они свозят птицу к ветеринару и все выяснят, как лечить, как кормить, как выхаживать. Но, держать его, кроме, как у Фаины негде. Дома у них кот. Да и все равно, мама бы не позволила.
Всю ночь Фаина просыпалась от каждого шороха и осматривала птицу. Поила.
Выхаживала птицу. И навещала Нину. Приходили сын с внучкой. Фаина оживилась, дни были заполнены делами. С каждым днем слабость одолевала ее все меньше. В руке тоже постепенно появлялась сила.
«Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближется…»
- Сестра говорила: молись больше, - когда я лежала больная. - А я и в церкви не бываю. - Думала Фаина.
Утром, надела темное платье и пошла.
Там свечи купила, толстенькие, хоть и дороже, но, все покупают, и она такие же, за здравие и за упокой. Заказала обедню и панихиду.
Встала, руки мешали, сцепила их впереди. Старушка стоит, смотрит. Подошла, говорит: нельзя так руки сцеплять, скрещивать, опусти их, как бы плеточки, и сама не смотри ни на кого, а вот как свечечка горит, так же и ты в молитве должна сгореть.
А чего сама то, не горишь … - подумала Фаина.
Видит, что подходят к иконе, целуют, и она тоже подошла, поцеловала.
Подошла свечки ставить. И никак у нее фитилек не образуется.
- Дайте я вам помогу. - Предложила свечница. -  Вот, не надо ногтями ничего тут отковыривать. Вот так берете, крутите как гайку, то, что отломится, вот сюда в ведерко выкидываете. На пол не кидайте. Ставьте поровней, вот сюда, чтобы на пол не капало, это вот все не отчищается на полу, скоблим, скоблим...
Поставила свечи, и встала на службу, смотрит, некоторые встают на колени и лбом в пол упираются, и она тоже встала, а сама думает: каблуки у меня на ботинках стертые, и сейчас это видно, как раз. Упала за бабкой на колени, а сама ее подошвы рассматривала.
Купила еще себе книжечку «Как готовиться к исповеди».
Спала в эту ночь лучше, засыпая, все вспоминала, как было утром в церкви. - А за свекровь то, за упокой, я забыла заказать, - вспомнила.
- Господи, - думала Фаина, - как же я хотела умереть, не приготовившись, и с такой-то мутью на душе? Сумасшедшая. Не с ума сшедшая, а и не пришедшая никуда... Что это было? Эгоизм мой. Я о себе тогда только думала, наказать их хотела, чтобы они почувствовали, как со мной поступили, пожалели, чтобы. А теперь я себе ужасаюсь. - Господи, - молилась она со слезами, стоя на коленях, - прости меня, грешную, сжалься надо мной, помилуй меня, отпусти мне тяжкий грех мой.
Приходил Коля. Это уже последний раз, когда он пришел... Фаина лежала в постели, среди ночи это было, или уже под утро, - ночи то все рваные, - не понятно, и вдруг он, тихий, серьезный, вошел и сел на край кровати. И сказал, что был в конторе, и там сказали, что  отправляют его в космос. Она не испугалась того, что вот он рядом сидит, а страшно стало, что в Космос, - где он там будет? А потом так спокойно подумалось: где-то же будет. ... Встретимся ли?
Весной, они с Лизой сходили на пустырь за домами, и выпустили дрозда на волю. Много они с ним повозились. И крыло залечивали, и витаминами поили, и мешанку Фаина ему из творога и моркови делала. Петя смастерил ему в углу комнаты вольер с  жердочками, но потом дрозд освоился и бегал по полу, и летал по комнате. И квохтал, взвизгивал, щебетал, - издавал разные громкие звуки. Таким красавцем стал. Осмелел. Фаина чай пила и ему в крышечку отливала. И он прыгал по столу и пил, и моченый сухарь у нее из рук щипал. А Петя ему креветок приносил.
А теперь плакали вместе с внучкой. Они очень сдружились за это время, пока выхаживали птичку, и много же приятных минут он им доставил.
Лиза говорила:
- Бабушка, я вырасту, и тебя возьму к себе. Обязательно. Ты потерпи.
- Ангел ты мой. - Говорила растроганная Фаина, обнимая внучку, и смахивая украдкой слезы.
Фаина навещала Нинель часто, почти через  день. И уже не могла не думать о ней.
- Фая, я тебя ждала. Скучно без тебя мне было. - Встречала Нинель.
- Я вчера не успела, в больницу ходила.
- А у меня спина болит. Надо же мазь. Мне к врачу надо. - Нинель зимой упала и ушибла ребро.
- Йодную сетку может быть, сделать? Давай сделаем.
...
- Фая, а что это за таблетки Пустырник?
- Успокоительные. Как плакать хочется, можно выпить. … Ты гуляла сегодня, Нина? Пойдем гулять. Давай одеваться.
Нина принималась перебирать, вертеть, прятать под подушку свои куфтырьки.
-  Пустырник, … а что это за таблетки? - Наткнувшись на коробочку, снова спрашивала она.
- Успокоительное.
- Ааа, а я и не знала. - И снова доставала таблетку и собиралась выпить.
- Да ты же только что выпила! 15 минут назад.
- Да?!
В другой раз Нинель была нервна и обижена.
- Видишь, как меня подстригли? Фая! Шоэтотакое? Вишь? Шоб, у нее руки поотсыхали. Делают все, чтобы только старикам хуже было. Обманывают. Выстригла. Вишь? Тут и тут. Шоб ей, ни дна, ни покрышки.
- Так молоденькая же, девочка. Ходит к старикам, опыт нарабатывает. Да ничего, Нина, отрастут до весны.
- Нее, она специально меня так выкарнала. … Я вижу людей. - И грозит пальчиком.
Фаина проходила в комнату. Там, у окна стояло старое кресло. И это стало ее любимым местом в комнате Нинель.
Весь подоконник был залит ярким солнечным светом, и от хрустальной вазы, стоявшей на подоконнике, по потолку рассыпалось множество светлых бликов.
Шерстяная накидка на кресле была теплой, нагретая солнцем, и это так приятно было спине.
По радио звучали песни и романсы, которые раньше исполняли Клавдия Шульженко, Изабелла Юрьева, и песни Новеллы Матвеевой. Перепевали современные исполнители, но, очень хорошо.
«Мой нежный друг, часто слезы роняю.
И с тоской вспоминаю дни прошедшей любви….
…Все кругом так сурово, без тебя, без любви.  …»
« … Какой большой ветер напал на наш остров. И сдул с домов крыши, как с молока пену…»
«Хватит плакать, распахни глаза пошире, посмотри, какая в небе синева! …  Все на свете пройдет, отболит, отомрет, отзвенит, как струна где-то оборвется. Надо много хотеть, все на свете уметь, надо очень стараться успеть. Ни о чем не грустить, все забыть, всех простить: мало дней нам дано, чтоб обижаться».
Они слушали  передачу и вспоминали свои далекие годы, и своих милых, дорогих, и невольные слезы наворачивались на глаза.
Как-то, посещая Нинель, Фаина встретилась и познакомилась с ее дочерью, Анной. Очень занятая, деловая женщина. И она предложила Фаине жить вместе с Нинель.
- Вы знаете, Фаина Ильинична, взять маму к себе мы никак не можем.  …  Продукты мы будем привозить, в деньгах
вы нуждаться не будете…
И Фаина перебралась к Нинель. Стала готовить еду. Кормить ее. Напоминать ей, чтобы умылась, почистила зубы, причесалась.
Питались без изысков, но всего было в достатке. Утром, каши: овсяная или гречневая. И пироги с капустой пекла, и рыбу тушила, - для себя одной не хотелось, а тут, интерес появился, вдвоем, веселей. На ночь, кефир.
Каждое утро Фаина делала гимнастику, разрабатывала руку, и Нинель за ней повторяла.
Гулять выходили на бульвар, там было так хорошо: и пройтись, и посидеть на широкой скамье, в тени старых лип.
Приезжала Анна на машине, или ее муж, или дети, привозили продукты. Прибегала к ним в гости Лизонька, она теперь и одна могла, и сын иногда навещал, но чаще звонил.
Как только на Нинель находило тоскливое настроение, и она начинала жалеть себя, жаловаться, или была близка к агрессии, - ее дочь говорила Фаине, что «с ней надо в это время построже быть, тогда она побаивается, а иначе, она на шею к вам сядет», - а Фаина просила:
- Нина, расскажи мне, как вы жили в Кобулети?
- Да. Мы неподалеку жили. - Говорила тогда Нинель. И начинала вспоминать поселок, как там провела детство, как жила во время войны, с мачехой и братьями, в сотый раз, повторять то, что уже много раз рассказывала. То, что помнила лучше всего. И глаза ее увлажнялись, светлели и тепло смотрели на Фаину.
И Фаина садилась рядом, и гладила ее по плечу.
А что будет дальше? - Она решила не предугадывать, а просто делать, что нужно, что может.