Для легкого воскресного чтения
Вот Тютчев заставил вспомнить об этом давно написанном тексте. Ранний Леонид Леонов очень хорош, его рассказы 20-30-годов, на мой взгляд, куда художественней его поздних громоздких хвилософских конструкций. Вот один из них для воскресного чтения http://www.leonid-leonov.ru/files/temnaya_voda.txt
Рассказ Л.Леонова «Темная вода» - еще одну вариация на вечную в русской литературе тему народного терпения и смирения, воспетого одними (вспомним хотя Ф. Тютчева с его знаменитым «краем долготерпенья, краем русского народа») и ненавидимого другими (Некрасов) классиками XIX в. Общим, однако, и у тех, и у других было аксиоматичное признание терпения и смирения как главных онтологических и нравственных характеристик народного мироотношения. В «Темной воде», входящей в цикл, весьма красноречиво названный «Необыкновенные рассказы о мужиках», Леонов ставит необыкновенную, т.е. необычную с точки зрения русских литературных традиций, задачу исследования этих признанных всеми народных терпения и смирения.
Герои всех «Необыкновенных рассказов о мужиках» - люди, по той или иной причине отвергнутые, миром ли в лице обидевшей их судьбы, без какой-либо вины наказавшей физическими изъяном, людьми ли, или и тем и другим вместе.
К последним относится и героиня рассказа «Темная вода» Мавра. В девичестве без какой-либо вины обиженная судьбой, отметившей ее физическим уродством, она была затем отвергнута и людьми, что лишило ее возможности пройти по обыкновенному для женщины-крестьянки жизненному пути, выйдя замуж. От нее отказался жених.
Леонов на примере жениха подчеркивает, что отвергли Мавру люди, сами далеко не совершенные. Бывший Маврин жених «прославился впоследствии как самый гнусавый дьячок в округе». Его профессия говорит не только о физическом изъяне, но и о нравственном: духовное лицо, христианин, он не умеет ценить душу, сбегая от обезображенного лица суженой, он не способен к христианскому состраданию. Наделив сбежавшего жениха героини духовным званием, Леонов тем самым дает емкую и исчерпывающую характеристику мира людей, в котором живет героиня. Если в этом мире не способно к состраданию даже духовное лицо, то что же говорить об остальных?
Человеческий мир, мир, отнюдь не совершенный даже физически, отвергает Мавру, и, ставшая изгоем, она ожесточается, свое уродство оборачивая оружием против отвергнувших ее людей. Она бросает вызов миру, стремясь испугать его своим безобразием: «Такая отверженность ожесточила ее, и когда, огромная и жилистая, проходила деревней, несла, как хоругвь, бесстыдно и напоказ, свое знаменитое в округе уродство».
Итак, социального смирения у Мавры нет, однако рассказчик, разделяющий классические иллюзии о народе, склонен думать, что его героиню как представительницу народа отличает онтологическое, бытийное смирение - смирение перед неизбежностью смерти, так трудно дающееся людям, оторвавшимся от народных корней. Смирение, которому русская интеллектуальная элита, воспитанная дворянской культурой, наследовавшая вместе с западной культурой и один из главных ее постулатов о том, что жизнь есть приготовление к смерти, учалась у народа. Мавра встретила старость, пишется в экспозиции рассказа, «безропотно, как умеют только мужики. Так и жила Мавра в древней своей лачуге, смиренно дожидаясь, когда обвалится на нее обветшалая кровля».
Причем Леонов, как представляется, в начале рассказа намеревался развивать образ своей героини в направлении от изначального, всей мужицкой таинственной сущностью данного Мавре онтологического смирения к смирению социальному. По крайней мере, в конце экспозиции Леонов декларативно заявляет, что «понимая нерушимое право младости попирать старость, старуха постепенно примирялась и с этим», т.е. с ранее описанным неприятием ее односельчанами.
Однако Леонов, хотя и сбивается на декламации, по природе своего художественного таланта исследователь-художник, ведомый не идеями, а образами. Экспозиционные декламации, повторяющие избитые банальные истины, завершаются не менее пафосным образом природы: «…и как бы во исполнение этого закона завелся на Мавриной кровле резвый и гибкий березовый пруток. Ветром занесло малое семя на этот гиблый прах вчерашней жизни, и вот искудрявился, окреп и потянулся к небу…». Но как раз этот пафосный образ и переносит действие из социального пространства в онтологическое.
Развитие сюжета обнаруживает, что нет у Мавры этого общепризнанного терпения-смирения перед безжалостными к человеку онтологическими законами, дарованного народу некоей таинственной связанностью с самой природой. Напротив, автор обнаруживает изначальное противостояние человека и природы.
Слепнущая Мавра восстает против неумолимых законов природы - она хочет во что бы то ни стало вернуть себе «взамен недужных глаз молодые и смешливые, как у девочки Мавры, очи». И в этом своем желании крестьянка, мужичка Мавра, куда менее онтологически проникновенна, нежели интеллигетка-фельдшерица. У которой, как бы невзначай замечает стремящийся избежать прямых оценок Леонов, «от малокровия падали волосы, … но она уже не надеялась, что люди и время вернут ей прежние е, девичьи, косы». Об отсутствии бытийного смирения говорит и то народное качество в Мавре, которое Леонов определяет как лукавство, хитрость: Мавра надеется уйти от неизбежного мрака, от небытия, обмануть судьбу, рассчитывая на человеческую хитрость: порошки, капли, очки. Это Маврино лукавство-несмирение - проявление немужественности, неспособности признаться в правде перед самой собой. Мавра обманывает сама себя, отказываясь назвать цвет рубашки дьячка - у нее не хватает мужества признать очевидное: она слепа.
Это отсутствие мужества, лукавство перед самой собой - причина того, что Мавра сама рада обманываться.
Действие рассказа происходит ранней весной, в период таяния снегов, в период весеннего пробуждения природы, живущей, в отличие от человека, не в линейном, а в циклическом времени. Весеннее пробуждение природы возбуждающе-заразительно воздействует на человека, и героиня Леонова не только не представляет исключения, но еще и хочет «перехитрить мир»: «Суровая и с почерневшим лицом, Мавра покинула больницу. Из пушистых облачных заслонов прорывалось солнце; юные озими, вчера еще пробрызнувшие из земли, волновали и тешили душу, а ветры гулко ка- тались по полям. Мавре казалось, что и на этот раз она перехитрила мир; она видела, видела и эту благословенную дрожь озимой, и напряженную зыбь на лужах. Она не понимала лишь, что ощущение ее было душевным трепетом перед весенним обновлением мира. Она шла уже почти на ощупь и не сбивалась с дороги, путеводимая опытом своих шестидесяти лет».
Итак, леоновская героиня обманывается, принимая душевный трепет человека перед обновлением природы, возникающий от переживания недоступного человеку могущества природы, живущей в циклическом времени и способной возрождаться, за свое единство с природой. Мавре кажется, что она «перехитрила» законы природы, что дано возродиться ее слепнущим глазам, как дано это природе. Принять желаемое за действительное помогает ей привычка жизни: уже полуслепая, героиня не сбивается с дороги - ее и сейчас, и потом, когда она второй и третий раз пойдет к фельдшерице, будет вести эта инстинктивная привычка жить.
Весна как один из главных героев рассказа, у Леонова далеко не однолинейна, ее характеристика очевидно не укладывается в традиционное представление о весне как радостном и светлом обновлении природы, возбуждающем в человеке позитивно оцениваемую жажду жизни. Леоновская весна - это распутица, ледяные лужи, холодные порывы ветра, изморось, это какое-то дикое, неуемное буйство. Весеннее обновление связывается писателем с распутицей, грязью, наконец, ключевой характеристикой весны - ее темными талыми водами, что подчеркнуто названием рассказа: «К полудню заволокся облаками и сумерками этот кратковременный проблеск весны; ветер понес изморось и кислую деревенскую скуку. Печь топить стало незачем: Мавра пожевала хлеба и запила водой. Потом она сидела одна, бездельно отщепляя ногтем лучинки от стола. Все мнился ей в воображении овражек, и в нем бежит непрозрачным ручейком темная вода. Ветер хлопал ставнями, шумел в стекла: весна ломилась в дом».
Какой смысл несет в леоновском рассказе актуализация таких обычно в одном текстовом пространстве не соединяющихся значений символического образа весны? Как представляется, автор, с одной стороны, противопоставляет человека и весну, как бытующих в различных временах, циклическом и линейном, а с другой, объединяет их, обнаруживая таким образом в своей героине течение темных, бурных, подобно весенним, непросветленных водяных потоков.
Символический образ весны у Леонова соединяется с символом воды в его значении жизненного потока, течения жизни, и писателю, счастливо избегнувшему нехудожественной прямолинейности, удается представить Мавру, увы, как человеческое животное, которому, несмотря на все выпавшие ему в жизни невзгоды, вопреки христианским традиционным представлениям о просветляющей роли страдания, выйти из границ природной жажды жизни к иноприродному, так и не удалось.
В символическом образе весенней природы в леоновском рассказе актуализировано и народное представление о природе как Божьей помощнице, которая напоминает людям об их человеческих обязанностях и назначении. Весенняя природа пытается, напоминая Мавре о смерти, обратить ее от животной непросветленной жажды жизни к приятию неизбежного и светлому смирению, однако эта попытка заканчивается неудачей. Мавра оказывается слишком природным, агрессивно-звериным, не поддающимся духовной обработке материалом.
Вот поверившая в возможность спасения через очки Мавра вновь отправляется к фельдшерице. Животная жажда жизни и иллюзорная надежда вливают ее в единый поток с природным весенним пробуждением, и эта гармония с весной как бы придает героине силы: «И оттого что на дорогах бушевали полые воды, ветры и сумерки, Мавра еще бесстрашней вышла на улицу, держа петуха под мышкой. В полях, еле освещенных скудной полоской заката, рыскал ветер, а к ногам липла грязь; все же, томимая жаждой исцеления, Мавра полдороги прошла без передышки. Здесь она присела на жердину, выпавшую из загороды, и враждебно внимала происходившему в мире, а в мире происходила весна. Грохотал воздух, и стонала земля, распираемая весенними соками. И, точно заслышав призывные вопли земли, петух заворочался в своей темнице, но старуха деловито потискала ему шею, и он покорно замолк».
Уставшая Мавра враждебно внимает происходящей в мире весне, потому что это природа усталостью напомнила, что ей не дано возродиться, стать юной. Обратим внимание, что и в этой картине весенней природы Леоновым выделены некие дикие, буйные звериные характеристики весны: «бушевали полые воды, ветры и сумерки», как зверь, «рыскал ветер», «вопли земли». И почти нет в этом пейзаже света: cкудной полоской заката озарены поля.
Подобно заворочавшемуся петуху, воспринимала и Мавра призывные вопли земли, но в отличие от птицы, к покорному приятию своей участи она не способна: она бунтует, несмотря на то, что правильно расшифровывает те напоминания, которые делает ей снова природа: «Неприметно для самой себя, она козырнула землю пальцем: земля была рыхлая и вовсе не ледяная, одинаково пригодная и чтоб сеять в нее зерно, и чтоб рыть в ней могилу. Она уже не волновала Мавру, как прежде, эта весенняя земля, и старуха сама поняла это. Стократно битая судьбой, она подавила в себе отчаянье и двинулась дальше в весенний мрак».
И вот уже детям она говорит: «Играйте, играйте, детушки... ваша могила еще не близкая!» Это пожелание старой женщины, которую судьба обделила материнством, становится прелюдией к преступлению. Маврино озлобление и враждебность криминилизуются - оставшись одна в комнате фельдшерицы, она крадет деньги. Преступление - этот вызов и бунт- насыщает Мавру. Агрессивное животное, после кражи она сидела с «сытым сердцем».
Затем ее жизнь, как горько иронизирует автор, перешедший уже на прямые оценки, обрела наконец смысл - она мстит враждебному, как ей кажется, к ней миру, персонифицировавшемуся для нее в фельдшерице: «Так в звериной жизни ее объявилась наконец цель существования. И все ждала Мавра, что фельдшерица сама придет за своими деньгами … и уж тут-то потешится Мавра над несговорчивым врагом!».
Итак, агрессивность - это реакция Мавры на открытие ею единой со всем человечеством и с каждым человеком судьбы. Раньше Мавра считала, что «песня - правда, кому счастье, кому два, а кому ни одного», и в свете такого понимания ее бунт неудачника против мира был объясним социальными причинами. Сейчас же ее агрессивность, проявившаяся в пожелании детям, в краже-бунте и в жажде мести принимает онтологический характер, свидетельствуя об отсутствии у героини даже и намеков на человеческий рост, о ее неспособности ответить на призывы бытия и стать человеком.
Маврина слепота, заливающая ей зрение темная вода, - символ погружения человеческого животного, так не совершившего духовного труда просветления, в затопляющую его темную стихию природности.
В финале рассказа вроде бы появляется и в Мавре воспетое и благословенное народное терпение и смирение. Однако автор не оставляет иллюзий внимательному читателю, обратив его внимание на то, что Мавра «заголосила тоненько, бесслезно и неискренне» то ли над умершим петухом, то ли над своими глазами.
Человеческому животному Мавре свет, оказывается, и не нужен: попав в избу, она вдруг неожиданно увидела свое место среди привычных вещей, и ее животное существование продолжается - вот вывод, к которому подводит читателя Леонов, создав рассказ с двумя главными героями, одновременно двойниками и антиподами, - человеком и весной.
Рассказ Л.Леонова «Темная вода» - еще одну вариация на вечную в русской литературе тему народного терпения и смирения, воспетого одними (вспомним хотя Ф. Тютчева с его знаменитым «краем долготерпенья, краем русского народа») и ненавидимого другими (Некрасов) классиками XIX в. Общим, однако, и у тех, и у других было аксиоматичное признание терпения и смирения как главных онтологических и нравственных характеристик народного мироотношения. В «Темной воде», входящей в цикл, весьма красноречиво названный «Необыкновенные рассказы о мужиках», Леонов ставит необыкновенную, т.е. необычную с точки зрения русских литературных традиций, задачу исследования этих признанных всеми народных терпения и смирения.
Герои всех «Необыкновенных рассказов о мужиках» - люди, по той или иной причине отвергнутые, миром ли в лице обидевшей их судьбы, без какой-либо вины наказавшей физическими изъяном, людьми ли, или и тем и другим вместе.
К последним относится и героиня рассказа «Темная вода» Мавра. В девичестве без какой-либо вины обиженная судьбой, отметившей ее физическим уродством, она была затем отвергнута и людьми, что лишило ее возможности пройти по обыкновенному для женщины-крестьянки жизненному пути, выйдя замуж. От нее отказался жених.
Леонов на примере жениха подчеркивает, что отвергли Мавру люди, сами далеко не совершенные. Бывший Маврин жених «прославился впоследствии как самый гнусавый дьячок в округе». Его профессия говорит не только о физическом изъяне, но и о нравственном: духовное лицо, христианин, он не умеет ценить душу, сбегая от обезображенного лица суженой, он не способен к христианскому состраданию. Наделив сбежавшего жениха героини духовным званием, Леонов тем самым дает емкую и исчерпывающую характеристику мира людей, в котором живет героиня. Если в этом мире не способно к состраданию даже духовное лицо, то что же говорить об остальных?
Человеческий мир, мир, отнюдь не совершенный даже физически, отвергает Мавру, и, ставшая изгоем, она ожесточается, свое уродство оборачивая оружием против отвергнувших ее людей. Она бросает вызов миру, стремясь испугать его своим безобразием: «Такая отверженность ожесточила ее, и когда, огромная и жилистая, проходила деревней, несла, как хоругвь, бесстыдно и напоказ, свое знаменитое в округе уродство».
Итак, социального смирения у Мавры нет, однако рассказчик, разделяющий классические иллюзии о народе, склонен думать, что его героиню как представительницу народа отличает онтологическое, бытийное смирение - смирение перед неизбежностью смерти, так трудно дающееся людям, оторвавшимся от народных корней. Смирение, которому русская интеллектуальная элита, воспитанная дворянской культурой, наследовавшая вместе с западной культурой и один из главных ее постулатов о том, что жизнь есть приготовление к смерти, учалась у народа. Мавра встретила старость, пишется в экспозиции рассказа, «безропотно, как умеют только мужики. Так и жила Мавра в древней своей лачуге, смиренно дожидаясь, когда обвалится на нее обветшалая кровля».
Причем Леонов, как представляется, в начале рассказа намеревался развивать образ своей героини в направлении от изначального, всей мужицкой таинственной сущностью данного Мавре онтологического смирения к смирению социальному. По крайней мере, в конце экспозиции Леонов декларативно заявляет, что «понимая нерушимое право младости попирать старость, старуха постепенно примирялась и с этим», т.е. с ранее описанным неприятием ее односельчанами.
Однако Леонов, хотя и сбивается на декламации, по природе своего художественного таланта исследователь-художник, ведомый не идеями, а образами. Экспозиционные декламации, повторяющие избитые банальные истины, завершаются не менее пафосным образом природы: «…и как бы во исполнение этого закона завелся на Мавриной кровле резвый и гибкий березовый пруток. Ветром занесло малое семя на этот гиблый прах вчерашней жизни, и вот искудрявился, окреп и потянулся к небу…». Но как раз этот пафосный образ и переносит действие из социального пространства в онтологическое.
Развитие сюжета обнаруживает, что нет у Мавры этого общепризнанного терпения-смирения перед безжалостными к человеку онтологическими законами, дарованного народу некоей таинственной связанностью с самой природой. Напротив, автор обнаруживает изначальное противостояние человека и природы.
Слепнущая Мавра восстает против неумолимых законов природы - она хочет во что бы то ни стало вернуть себе «взамен недужных глаз молодые и смешливые, как у девочки Мавры, очи». И в этом своем желании крестьянка, мужичка Мавра, куда менее онтологически проникновенна, нежели интеллигетка-фельдшерица. У которой, как бы невзначай замечает стремящийся избежать прямых оценок Леонов, «от малокровия падали волосы, … но она уже не надеялась, что люди и время вернут ей прежние е, девичьи, косы». Об отсутствии бытийного смирения говорит и то народное качество в Мавре, которое Леонов определяет как лукавство, хитрость: Мавра надеется уйти от неизбежного мрака, от небытия, обмануть судьбу, рассчитывая на человеческую хитрость: порошки, капли, очки. Это Маврино лукавство-несмирение - проявление немужественности, неспособности признаться в правде перед самой собой. Мавра обманывает сама себя, отказываясь назвать цвет рубашки дьячка - у нее не хватает мужества признать очевидное: она слепа.
Это отсутствие мужества, лукавство перед самой собой - причина того, что Мавра сама рада обманываться.
Действие рассказа происходит ранней весной, в период таяния снегов, в период весеннего пробуждения природы, живущей, в отличие от человека, не в линейном, а в циклическом времени. Весеннее пробуждение природы возбуждающе-заразительно воздействует на человека, и героиня Леонова не только не представляет исключения, но еще и хочет «перехитрить мир»: «Суровая и с почерневшим лицом, Мавра покинула больницу. Из пушистых облачных заслонов прорывалось солнце; юные озими, вчера еще пробрызнувшие из земли, волновали и тешили душу, а ветры гулко ка- тались по полям. Мавре казалось, что и на этот раз она перехитрила мир; она видела, видела и эту благословенную дрожь озимой, и напряженную зыбь на лужах. Она не понимала лишь, что ощущение ее было душевным трепетом перед весенним обновлением мира. Она шла уже почти на ощупь и не сбивалась с дороги, путеводимая опытом своих шестидесяти лет».
Итак, леоновская героиня обманывается, принимая душевный трепет человека перед обновлением природы, возникающий от переживания недоступного человеку могущества природы, живущей в циклическом времени и способной возрождаться, за свое единство с природой. Мавре кажется, что она «перехитрила» законы природы, что дано возродиться ее слепнущим глазам, как дано это природе. Принять желаемое за действительное помогает ей привычка жизни: уже полуслепая, героиня не сбивается с дороги - ее и сейчас, и потом, когда она второй и третий раз пойдет к фельдшерице, будет вести эта инстинктивная привычка жить.
Весна как один из главных героев рассказа, у Леонова далеко не однолинейна, ее характеристика очевидно не укладывается в традиционное представление о весне как радостном и светлом обновлении природы, возбуждающем в человеке позитивно оцениваемую жажду жизни. Леоновская весна - это распутица, ледяные лужи, холодные порывы ветра, изморось, это какое-то дикое, неуемное буйство. Весеннее обновление связывается писателем с распутицей, грязью, наконец, ключевой характеристикой весны - ее темными талыми водами, что подчеркнуто названием рассказа: «К полудню заволокся облаками и сумерками этот кратковременный проблеск весны; ветер понес изморось и кислую деревенскую скуку. Печь топить стало незачем: Мавра пожевала хлеба и запила водой. Потом она сидела одна, бездельно отщепляя ногтем лучинки от стола. Все мнился ей в воображении овражек, и в нем бежит непрозрачным ручейком темная вода. Ветер хлопал ставнями, шумел в стекла: весна ломилась в дом».
Какой смысл несет в леоновском рассказе актуализация таких обычно в одном текстовом пространстве не соединяющихся значений символического образа весны? Как представляется, автор, с одной стороны, противопоставляет человека и весну, как бытующих в различных временах, циклическом и линейном, а с другой, объединяет их, обнаруживая таким образом в своей героине течение темных, бурных, подобно весенним, непросветленных водяных потоков.
Символический образ весны у Леонова соединяется с символом воды в его значении жизненного потока, течения жизни, и писателю, счастливо избегнувшему нехудожественной прямолинейности, удается представить Мавру, увы, как человеческое животное, которому, несмотря на все выпавшие ему в жизни невзгоды, вопреки христианским традиционным представлениям о просветляющей роли страдания, выйти из границ природной жажды жизни к иноприродному, так и не удалось.
В символическом образе весенней природы в леоновском рассказе актуализировано и народное представление о природе как Божьей помощнице, которая напоминает людям об их человеческих обязанностях и назначении. Весенняя природа пытается, напоминая Мавре о смерти, обратить ее от животной непросветленной жажды жизни к приятию неизбежного и светлому смирению, однако эта попытка заканчивается неудачей. Мавра оказывается слишком природным, агрессивно-звериным, не поддающимся духовной обработке материалом.
Вот поверившая в возможность спасения через очки Мавра вновь отправляется к фельдшерице. Животная жажда жизни и иллюзорная надежда вливают ее в единый поток с природным весенним пробуждением, и эта гармония с весной как бы придает героине силы: «И оттого что на дорогах бушевали полые воды, ветры и сумерки, Мавра еще бесстрашней вышла на улицу, держа петуха под мышкой. В полях, еле освещенных скудной полоской заката, рыскал ветер, а к ногам липла грязь; все же, томимая жаждой исцеления, Мавра полдороги прошла без передышки. Здесь она присела на жердину, выпавшую из загороды, и враждебно внимала происходившему в мире, а в мире происходила весна. Грохотал воздух, и стонала земля, распираемая весенними соками. И, точно заслышав призывные вопли земли, петух заворочался в своей темнице, но старуха деловито потискала ему шею, и он покорно замолк».
Уставшая Мавра враждебно внимает происходящей в мире весне, потому что это природа усталостью напомнила, что ей не дано возродиться, стать юной. Обратим внимание, что и в этой картине весенней природы Леоновым выделены некие дикие, буйные звериные характеристики весны: «бушевали полые воды, ветры и сумерки», как зверь, «рыскал ветер», «вопли земли». И почти нет в этом пейзаже света: cкудной полоской заката озарены поля.
Подобно заворочавшемуся петуху, воспринимала и Мавра призывные вопли земли, но в отличие от птицы, к покорному приятию своей участи она не способна: она бунтует, несмотря на то, что правильно расшифровывает те напоминания, которые делает ей снова природа: «Неприметно для самой себя, она козырнула землю пальцем: земля была рыхлая и вовсе не ледяная, одинаково пригодная и чтоб сеять в нее зерно, и чтоб рыть в ней могилу. Она уже не волновала Мавру, как прежде, эта весенняя земля, и старуха сама поняла это. Стократно битая судьбой, она подавила в себе отчаянье и двинулась дальше в весенний мрак».
И вот уже детям она говорит: «Играйте, играйте, детушки... ваша могила еще не близкая!» Это пожелание старой женщины, которую судьба обделила материнством, становится прелюдией к преступлению. Маврино озлобление и враждебность криминилизуются - оставшись одна в комнате фельдшерицы, она крадет деньги. Преступление - этот вызов и бунт- насыщает Мавру. Агрессивное животное, после кражи она сидела с «сытым сердцем».
Затем ее жизнь, как горько иронизирует автор, перешедший уже на прямые оценки, обрела наконец смысл - она мстит враждебному, как ей кажется, к ней миру, персонифицировавшемуся для нее в фельдшерице: «Так в звериной жизни ее объявилась наконец цель существования. И все ждала Мавра, что фельдшерица сама придет за своими деньгами … и уж тут-то потешится Мавра над несговорчивым врагом!».
Итак, агрессивность - это реакция Мавры на открытие ею единой со всем человечеством и с каждым человеком судьбы. Раньше Мавра считала, что «песня - правда, кому счастье, кому два, а кому ни одного», и в свете такого понимания ее бунт неудачника против мира был объясним социальными причинами. Сейчас же ее агрессивность, проявившаяся в пожелании детям, в краже-бунте и в жажде мести принимает онтологический характер, свидетельствуя об отсутствии у героини даже и намеков на человеческий рост, о ее неспособности ответить на призывы бытия и стать человеком.
Маврина слепота, заливающая ей зрение темная вода, - символ погружения человеческого животного, так не совершившего духовного труда просветления, в затопляющую его темную стихию природности.
В финале рассказа вроде бы появляется и в Мавре воспетое и благословенное народное терпение и смирение. Однако автор не оставляет иллюзий внимательному читателю, обратив его внимание на то, что Мавра «заголосила тоненько, бесслезно и неискренне» то ли над умершим петухом, то ли над своими глазами.
Человеческому животному Мавре свет, оказывается, и не нужен: попав в избу, она вдруг неожиданно увидела свое место среди привычных вещей, и ее животное существование продолжается - вот вывод, к которому подводит читателя Леонов, создав рассказ с двумя главными героями, одновременно двойниками и антиподами, - человеком и весной.