Причины успеха
Опубликовано в журнале:
«Октябрь» 2017, №11
Мария НЕСТЕРЕНКОПоэтика переменных величин
Юрий Коваль. Три повести о Васе Куролесове
Мария Нестеренко - филолог, докторант (PhD) Тартуского университета. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Новый мир», на сайтах «Горький», Rara-Avis и других. Живет в Тарту (Эстония).
ЮРИЙ КОВАЛЬ. ТРИ ПОВЕСТИ О ВАСЕ КУРОЛЕСОВЕ. С КОММЕНТАРИЯМИ ОЛЕГА ЛЕКМАНОВА, РОМАНА ЛЕЙБОВА, ИЛЬИ БЕРНШТЕЙНА. - М.: ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ПРОЕКТ «А И Б», 2016.
Судьбу вышедших недавно «Трех повестей о Васе Куролесове», кажется, вполне можно назвать счастливой. Книга стабильно входит в списки бестселлеров месяца, рецензии на нее написали ведущие литературные критики, а презентации на разных площадках собрали немало слушателей. Все это подталкивает к размышлениям о причинах популярности и месте повестей Юрия Коваля в современном культурном пространстве.
«Три повести о Васе Куролесове» напечатаны в серии «Руслит. Литературные памятники XX века». Автор проекта, издатель Илья Бернштейн, равняется на академическую серию «Литпамятники», но с некоторыми оговорками: он публикует только русскую прозу ХХ века и делает комментарий к ней менее академичным, «…с множеством иллюстраций, интересных “контекстных” историй, привлекая для этого специалистов из смежных с литературоведением областей». Повести о Васе Куролесове не первое издание в этой серии. Только в 2016 году вышли «Кондуит. Швамбрания» Кассиля, «Республика Шкид» Белых и Пантелеева, «Ташкент - город хлебный» Неверова. Однако «Три повести о Васе Куролесове» обошли по популярности все эти книги. Попытаемся разобраться почему.
Юрий Коваль (1938-1995) из тех авторов, у которых каждый найдет чем поживиться: кто-то будет следить за интересным детективным сюжетом, кого-то очарует главный герой, третьи с удовольствием станут выуживать из текста цитаты и аллюзии, коих там немало, что и продемонстрировали комментаторы.
«Детективные» повести о Васе Куролесове Юрий Коваль писал около двадцати лет: «Приключения Васи Куролесова» вышли в 1971-м, а последняя из написанных книг цикла, «Промах гражданина Лошакова», - в 1991 году. В новом издании последняя повесть находится посередине, между «Приключениями» и «Пятью похищенными монахами». Составители объясняют это тем, что хронологически ее действие разворачивается между двумя этими повестями: «В “Приключениях” Вася работает трактористом, в “Промахе” - мучительно разрывается между карьерами тракториста и милиционера, а в “Монахах” мы встречаемся уже с опытным милиционером».
Повести кажутся простыми, но на самом деле они устроены достаточно прихотливо (что особенно заметно, если читать их подряд), а сам главный герой - вовсе не наивный деревенский дурачок, каким предстает вначале. Он - мотор сюжета, хотя может показаться, будто это Вася все время оказывается во власти случая. Сюжетная инициатива принадлежит именно Куролесову: «Оперативники следуют правилам - “разрабатывают” и выжидают… Но стоит появиться Васе - и события мгновенно ускоряются в стремлении к скорейшей развязке», - пишут комментаторы.
Мир, созданный Ковалем, уютный, нестрашный и очень притягательный. Тихий вымышленный город Карманов, где проходят труды и дни Васи Куролесова, аккуратно накладывается на общую ностальгию. Сюжетное пространство детективной трилогии Коваль наполнил бытовыми деталями, ироническими, но вместе с тем поэтичными: «Дом номер 8 выглядел одноэтажно, с терраской. Откуда-то из форточки сильно пахло табаком, пожалуй, что и пятого класса»; «Незаметно подплыли сумерки, за ними подвалил вечер. В комнатах за деревьями загорелись настольные лампы - ночь наступила…» Кажется, не автор, а сам читатель чувствовал запах табака и наблюдал, как загорается свет, так и было наверняка, только он не обратил тогда на это внимания, а Коваль заметил и бережно сохранил. «От асфальта, нагретого солнцем и омытого дворниками, пахло черемухой» - одно предложение, и перед нами разворачивается целая картина майского дня, клонящегося к вечеру.
Описания еды, простой и безыскусной, заслуживают в этом контексте отдельного разговора. Герои Коваля часто что-то едят или обсуждают еду: автор дразнит, да что там, соблазняет читателя: «У нас-то, в Карманове, пирожки покрупнее будут, - сказал Куролесов, покупая всем по пирожку. - Да и начинка у нас вкуснее. У нас лука больше кладут. И специй. А тут специй мало»; «Пельмени между тем в городе Карманове оказались отличные - большие, сочные, ушастые»; «Помахивая вениками, обсуждая, что вкусней, хамса или копчушка, приятели подошли к мрачному, казенному на вид, трехэтажному дому»; «…полился из бака укроп с рассолом, а в укропе, в хреновом листу, как рыбы в водорослях, скрывались огурцы». Ради эксперимента я зачитала последнюю цитату знакомому и спросила, кому из писателей, с его точки зрения, она может принадлежать. «Гоголю или Булгакову», - ответил он. Эти досужие размышления о еде действительно не раз заставляют вспомнить упомянутых авторов. Коваль постоянно как бы перебрасывается с ними репликами (каждая из которых прокомментирована составителями), но не только о пельменях или пирожках. Очень показательна в этом отношении любовная сцена у бочки с огурцами: «Тут Вася придвинулся к девушке поближе, хотел ее обнять, но бак с огурцами мешался. Он отодвинул бак, но Шурочка вернула бак на место». Комментаторы пишут, что «этот эпизод повторяет мизансцену из двенадцатого явления четвертого действия гоголевского “Ревизора”, в которой Хлестаков, объясняясь в чувствах к Марии Антоновне,придвигает свой стул, а Мария Антоновна свой отодвигает, что, впрочем, тоже непрепятствует поцелую». Или, например, аллюзия на Булгакова: «Долго стоял он на одном месте и глядел, как вспыхивают в окнах домов теплые абажуры…» - икомментарий: гимн абажуру как символу домашнего уюта пропел М. Булгаков в начале своей «Белой гвардии»: «Никогда не сдергивайте абажур с лампы!Абажур священен». У этих двух авторов Коваль учится изображать быт - одновременно иронически и поэтично.
Уюту и безмятежности ковалевского мира не может противостоять даже зло. Преступники здесь почти что нестрашные: отбирают у прохожих в лесу колбасу и пряники, похищают поросят и клеят усы для конспирации, а если кто-то решается на убийство, то пуля не слушается его - и это остается неизменным в повестях. В остальном, по замечанию комментаторов, действует поэтика переменных величин: «…герой-протей, постоянно меняющий свой облик и ускользающий от классификационных ярлыков… правила игры в мире Карманова, жанры внезапно теряются и обнаруживаются не на своих местах - и вот уже читатель оказывается во власти непривычной поэтики - поэтики переменных величин». Всё беспрестанно меняется, сюжет «куролесит», оправдывая фамилию главного героя. Сам Вася проходит путь от фольклорного простака до «карнавального советского супермена», вместо голубей-монахов вдруг появляются настоящие монахи, купленный на рынке поросенок «оборачивается» собакой, потерпевший - вором и наоборот. Детективность повестей сказывается не в «криминальных» сюжетах, а в том, что их логика все время стремится запутать читателя. Последний не успевает привыкнуть и беспрестанно бывает сбит с толку. Об этом нельзя сказать лучше, чем уже сказали комментаторы: «Список жанров, мелькающих и строящих пародийные гримасы на этом празднике текста, легко начать, но трудно исчерпать: здесь и ностальгические подростковые повести или циклы рассказов с комической экзотикой балконов, окон и двора, и естествоописательная проза (“в мире животных”), и очерк, скрещивающий Гоголя с Гиляровским, и насмерть запародированный милицейский боевик, и каникулярные пионерские приключения».
***
В статье «М.Ю. Лотман и проблемы комментирования» Михаил Гаспаров отмечал, что комментарий - это перевод «чужой культуры на язык наших понятий и чувств. Комментарий - это продолжение словаря: словарь говорит нам, чем такое-то иноязычное слово похоже на русские слова, а комментарий уточняет, что оно непохоже. Нейтрального перевода, как и нейтрального комментария, не существует: перевод начинает интерпретацию текста, комментарий ее продолжает»[1]. Значит ли это, что недавнее прошлое, описанное Ковалем, успело стать чужой культурой? Пожалуй, да. Особенно учитывая, что повести изначально рассчитаны на средний школьный возраст. Понятно, почему комментаторы уделяют внимание малейшим мелочам, которые могут быть непонятны: что такое газик? а одеколон «Шипр»? Многие ли взрослые с ходу ответят, что такое казеиновый клей? Илья Бернштейн, Роман Лейбов и Олег Лекманов пишут, что их комментарий адресован всем, «кому он будет интересен». Конечно, отчасти это лукавство с их стороны, но на это лукавство провоцирует сам текст. Для кого написаны сами повести - для взрослых или детей? По большому счету многие книги, ставшие классикой детского чтения, имеют зыбкую адресацию: «Кондуит» изначально писался для взрослых, как и «Том Сойер», не говоря о сказках Пушкина.
Если комментарий - это всегда интерпретация текста, то какова она в данном случае? Авторы сами отвечают на этот вопрос: «…трилогия о Куролесове - прежде всего памятник русской литературы XX века и блестящее описание московского и подмосковного быта (курсив мой. - М. Н.) 1960-1980-х годов». Отсюда и установка на подробное комментирование всего, что связано с советскими реалиями. Помимо толкования реалий в корпус входят комментарии интертекстуальные (аллюзии и отсылки к другим художественным произведениям) и текстологические (история создания, публикации, расхождения в редакциях текстов).
Комментарий, занимающий половину книги, провоцирует критиков искать в русской филологии прецеденты, и чаще всего в качестве таковых выступают комментарии к «Евгению Онегину» Набокова и Лотмана. Удивительным образом разные по своей прагматике оба этих труда оказываются в непосредственном бэкграунде комментариев к повестям Коваля. Рецензенты используют выражения «схожим образом», «нечто подобное». Конечно, это очень важные работы, каждая по-своему оказавшие влияние на принципы комментирования в целом, однако следует помнить, что любой комментарий преследует собственные цели. Лотман сосредоточен на реалиях и идеях, Набоков на реалиях и интертексте[2], причем комментарий к «Евгению Онегину» Набокова больше рассказывает о нем самом, чем о пушкинском тексте.
О том, какую роль играет комментарий в серии «Руслит. Литературные памятники ХХ века», Илья Бернштейн говорит в одном из интервью: «…в переизданиях, которые я готовлю, особую роль играет редактор, его комментарии. В мою задачу входит не просто познакомить читателя с первым изданием, казалось бы, известного произведения Льва Кассиля, а с помощью комментариев, с помощью исторической статьи рассказать о времени, которое описывается в книге, о людях того времени... Тут это чуть ли не самое важное (курсив мой. - М. Н.)»[3]. То есть в данном случае комментарий к художественному тексту выполняет не вспомогательную функцию, а является равноправным компонентом издания, он важен как инструмент диалога с читателем. Возможно, разговор об истории и времени, начатый на страницах книги, перетечет в реальность - между родителями и детьми.
Вообще, у книги «Три повести о Васе Куролесове», как ни у одной другой, велик потенциал для объединения двух поколений. Более ранняя советская детская литература, даже самая замечательная, может восприниматься частью читающей публики настороженно. Другое дело легкий, карнавальный позднесоветский Коваль, в чьих произведениях, как в магическом кристалле, советская действительность превратилась в пространство игры. Владимир Березин написал в своей рецензии: «как и у многих немолодых людей, у меня довольно личное отношение к этой книге…»[4] Наверно, именно в силу этого личного отношения родители с таким удовольствием читают своим детям вновь изданного Коваля.
[1] Гаспаров М.Л. Ю.М. Лотман и проблемы комментирования // http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/gasp6.html
[2] См. об этом: Гаспаров М.Л. Указ. соч.
[3] Бернштейн И. «В мою задачу входит рассказать о времени» // http://www.papmambook.ru/articles/2048/
[4] Березин В. Человек с веником // http://rara-rara.ru/menu-texts/chelovek_s_venikom
http://magazines.russ.ru/october/2017/11/poetika-peremennyh-velichin-pr.html