О любви и судьбе
Винзор (25) - Анна (22)
Побережье Ботнического залива, Резиденция «Höga Кusten».
Величественная как готический собор сосновая аллея подпирает контрфорсами медно-красных стволов купол неба. Заросли орешника вдоль широкой пятнистой от солнца тропы звенят птичьими голосами. Ветер шурует в зеленом лиственном костре, стволы сосен вспыхивают красным золотом. Вдоль тропы разворачивают тугие спирали резные папоротники, густятся мягкие ёлочки хвоща. Древний животворный дух обомшелых сырых корней, перепрелой хвои, всюду пробитой стрелами молодой травы, поднимается от земли, сладко дурманит голову.
- Вы верите, что любовь - это судьба? - вопрос звучит неожиданно. Анна, рассеянно глядящая на майский лес в зеленом дыму, вздрагивает.
- Скорее хочу в это верить, - она коротко взглядывает в лицо спутнику - тот щурится на солнце и кажется, даже загорел немножко. Ворот рубашки расстегнут, ветровка на плече, на щеке пятнышко солнца. Глаза ясные, внимательные.
На ней платье цвета лаванды, в соседстве с которым глаза кажутся фиалковыми. Это впечатление еще усиливает засунутая за ухо (и забытая там) веточка медуницы.
- Почему? - это «хочу верить» его интригует.
- Потому, что если жизнью правят хаос и случайность, это страшно, - Анна вертит в руках подобранную в аллее прошлогоднюю шишку. - Ужасно думать, что смысл нашей жизни, нами же и придуман. Что нет никого, кто заранее спланировал все это с неведомой и прекрасной целью. Но если убедить себя, что любовь случается потому, что должна случиться - это делает жизнь предсказуемой и вообще успокаивает.
Он осторожно берет шишку из ее пальцев:
- Вот взгляните, эта шишка выросла в мире хаоса и случайности. Но сама она - воплощение цели, смысла и… семян уже нет, - он лукаво улыбается, - исполненного предназначения. Конечно, тут нет никакой мистики, но с точки зрения шишки (если допустить, что у нее есть точка зрения) это - судьба.
Простота и наглядность его аргумента производят на Анну впечатление. Но не убеждают.
- Если то, что вы называете судьбой, сводится к законам природы, тогда и вопроса нет, - она тоже заворачивает свое возражение в улыбку. - Если, говоря «любовь - это судьба», вы имеете в виду, что все мы в каком-то смысле шишки, - Анна забирает у него из рук спорный предмет, - я с вами согласна.
- Нет, я говорю о встрече с тем, кто предназначен нам судьбой, - настаивая, он знает, что уязвим для критики. Анна, чувствует в его словах скрытый смысл (зачем он подставляется?). Этот разговор вроде ширмы, маскирующей сложную игру. Оба надеются, не выдавая себя, получить ответ на терзательный вопрос «я тебе нравлюсь?» Каждая фраза как обмен паролями: на языке одно, на уме другое.
- Верить, что вселенский разум расчисляет пути, чтоб суженные встретились, значит, навязывать жизни слишком высокую степень детерминизма, но… хочется верить, что вы правы, - повторяет она, - и винтики мироздания крутятся ради чьей-то счастливой встречи.
Чем это он так доволен? - Анна второпях ревизует последнюю фразу и, не найдя ничего, что могло бы уличить ее в избытке симпатии к собеседнику, успокоенная, останавливает на нем благосклонный взгляд.
Они играют в вечную игру, главное правило которой, отрицать, что игра существует. Рассуждая отвлеченно, они не показывают личной заинтересованности: эти суженые - не обязательно мы, встреча - не обязательно наша. Предосторожность, сводящая к минимуму риск обидеть собеседника, но могущая невзначай навести его на мысль о взаимности.
Искать признаки симпатии все равно, что толковать узор теней на песке в ветреный день. Чем больше думаешь, тем больше сомнений: она улыбнулась мне или просто так? Говоря, что любовь это судьба, он имеет в виду нас или вообще? Не разговор - минное поле: всюду сплошные иносказания, намеки. Ничто не говорится и не понимается прямо. Каждую фразу изучают на просвет, пробуют на зуб, перетряхивают в поисках скрытого смысла, заранее уверенные, что искать его надо не там, где он обычно бывает. И пусть результат выглядит недостоверным и запутанным, зато как много он обещает!
С каждым днем - все больше. Он давно замечает взгляды, украдкой бросаемые из под ресниц, трепет руки, подающей ему чашку чаю, и сам начинает ужасно нервничать - молоть разный вздор, сыпать анекдотами, которым она с готовностью смеется. Его отчаянный треп и долгие чаепития в зыбких весенних сумерках, заботливо придвинутое к нему печенье и узкое плечо, которого он почти касается, сдвинув в сторону чашки и перелистывая для нее глянцевые страницы художественного альбома, все неотвратимо и томительно сводит их, сближает, связывает навек. Судьба, если она и вправду существует, скрывает от них свой властный лик в ослепительном блеске майских дней, окружает теплынью, овевает влажной душистостью лесов и лугов, поит сладким забытьём рассветных снов друг о друге.
Тропа, по которой они идут, старательно блюдя свою отдельность, сужается, способствуя не фигуральному, а вполне реальному сближению. Ветер гонит навстречу желтые вихри пыльцы, будоражащие запахи сырой земли и молодой травки. Анна трогает распустившийся клейкий лист тополя:
- А вдруг мы принимаем свою готовность к любви за рок полюбить кого-то конкретного?
Кто просто подвернулся вовремя. А мог бы и другой быть. Это неприятная мысль, и мы говорим себе: нет, любовь это судьба, - она виновато пожимает плечами. От пальцев пахнет тополевой горечью.
- «Пора пришла, она влюбилась…» - себе под нос цитирует он.
- А? - Анна улавливает сложный ритмический рисунок фразы. - Это стихи?
Спохватившись, он переводит для нее.
- Пушкин? - удивленно переспрашивает она. - Вы знаете русский?
- Да, от мамы.
Анне известно единственное русское слово - Solnyshko, оно напоминает ей о незнакомце из Лилля. Была ли та встреча случайной?
Она не влюблена, думает спутник. Если верить слухам, (а он ими не пренебрег) она собирается замуж за норвежца, с которым танцевала тогда фокстрот. Но влюбленная женщина не скажет «мог бы и другой подвернуться». Это его радует.
Мы просто болтаем или это разведка? - опять беспокоится Анна, - что за мысль сейчас одарила его счастьем?
- А что думаете вы? - хитрый, меня спрашивает, а сам ничего не сказал.
Чтоб не задеть ее на узком пути, он убирает руки за спину. Мечтая о сближении, они избегают даже случайных касаний, боясь выдать свое желание и понять, что оно отвергнуто.
- Не все, что называют любовью - любовь, - говорит он. - Для чувств, возникающих потому, что человек созрел как та шишка, хватит и просто законов природы.
- И чем, по-вашему, они отличаются от любви?
- Тем, что не выходят за пределы эгоистических устремлений, - мысль давно обдумана и сама ложится ему на язык. - Вот представьте, двое хотят жить вместе, иметь детей, делить стол и кров. Это любовь? Не обязательно. Да, взаимная симпатия, общие цели, желание завести семью - налицо. А не сложится, что ж. Найдут другого. Все чего они хотят - естественно, приятно, полезно, но избранника можно заменить как шестеренку.
- Получается, свои желания важнее, чем тот, с кем собирались их воплощать? - обходя лужицу, она случайно задевает его и, вспыхнув, безотчетно отступает назад, натыкаясь спиной на кусты.
- А любовь тогда что? - мучительно ощущая пожар на щеках, спрашивает она.
- Любовь - это когда другой дороже себя, - негромко, как-то очень буднично говорит он, не глядя на нее. И ничего не прибавляет к этому краткому определению. Не мнение высказал - опытом поделился. И сам понял, что сказал слишком много.
- Это хороший критерий, - избавляя его от неловкости, Анна возобновляет путь, держась чуть впереди. Стекающий ниже лопаток светлый кудрявый поток тяжелым маятником раскачивается по спине, гипнотизируя его взгляд.
- С позиций природы, - он делает над собой усилие, освобождаясь от чар, - это не оправдано - такая избирательность, когда свет клином.
- Ну да, а то б мы уже вымерли. Поэтому такая любовь - судьба?
Он не спешит с ответом:
- Может, выходя за пределы эго, человек подпадает действию закономерностей более высокого порядка...
- В детстве у меня жили виноградные улитки, - говорит Анна. - Я для них была тем, кто посылал им лист насущный и проливал дожди на их рогатые головы. Иногда я забывала об этом, и у них наступала «засуха». Время от времени я отсаживала парочку, чтоб они завели детей. Улитки не могли видеть меня или понять мои резоны. Я была для них судьба - всесильная и абсолютно ими непознаваемая, - со смехом договаривает она.
Спутник с иронией наклоняет голову:
- Думаете и с нами кто-нибудь так?
Она смотрит на него почти жалобно:
- Вы заставили меня об этом задуматься.
- Вы меня - тоже, - вынужден признать он.
Дорожка углубляется в чащу. Лес обступает теснее, от их шагов полыхает светом трава, в которой виолончельно гудят насекомые.
- Чувствуете, ландышами пахнет? - Анна озирается. - Вон они - в низинке.
Перескочив через поваленную ёлку, он сбегает вниз - непросохшая земля чавкает под ногами. Над тенистым ложком висит сухой ландышевый дождь. Кисти белых капелек источают головокружительный аромат.
Колокольчатые чашечки цветов хранят лесной холод, а стебли - тепло его пальцев. Ей показалось или, отдавая цветы, он мимолетно погладил ее по руке? Ему почудилось, или она правда с особой теплотой на него взглянула? Знаки сближения так обманчивы, их легко отрицать - кто посмеет утверждать, что затянувшийся взгляд или робкое касание означают именно это. Не оставляя друг другу ни единого ключика, они говорят о любви «вообще», лишь бы не признаваться, что их волнует жгучий вопрос: кто мы друг другу? И кем могли бы стать?
Побережье Ботнического залива, Резиденция «Höga Кusten».
Величественная как готический собор сосновая аллея подпирает контрфорсами медно-красных стволов купол неба. Заросли орешника вдоль широкой пятнистой от солнца тропы звенят птичьими голосами. Ветер шурует в зеленом лиственном костре, стволы сосен вспыхивают красным золотом. Вдоль тропы разворачивают тугие спирали резные папоротники, густятся мягкие ёлочки хвоща. Древний животворный дух обомшелых сырых корней, перепрелой хвои, всюду пробитой стрелами молодой травы, поднимается от земли, сладко дурманит голову.
- Вы верите, что любовь - это судьба? - вопрос звучит неожиданно. Анна, рассеянно глядящая на майский лес в зеленом дыму, вздрагивает.
- Скорее хочу в это верить, - она коротко взглядывает в лицо спутнику - тот щурится на солнце и кажется, даже загорел немножко. Ворот рубашки расстегнут, ветровка на плече, на щеке пятнышко солнца. Глаза ясные, внимательные.
На ней платье цвета лаванды, в соседстве с которым глаза кажутся фиалковыми. Это впечатление еще усиливает засунутая за ухо (и забытая там) веточка медуницы.
- Почему? - это «хочу верить» его интригует.
- Потому, что если жизнью правят хаос и случайность, это страшно, - Анна вертит в руках подобранную в аллее прошлогоднюю шишку. - Ужасно думать, что смысл нашей жизни, нами же и придуман. Что нет никого, кто заранее спланировал все это с неведомой и прекрасной целью. Но если убедить себя, что любовь случается потому, что должна случиться - это делает жизнь предсказуемой и вообще успокаивает.
Он осторожно берет шишку из ее пальцев:
- Вот взгляните, эта шишка выросла в мире хаоса и случайности. Но сама она - воплощение цели, смысла и… семян уже нет, - он лукаво улыбается, - исполненного предназначения. Конечно, тут нет никакой мистики, но с точки зрения шишки (если допустить, что у нее есть точка зрения) это - судьба.
Простота и наглядность его аргумента производят на Анну впечатление. Но не убеждают.
- Если то, что вы называете судьбой, сводится к законам природы, тогда и вопроса нет, - она тоже заворачивает свое возражение в улыбку. - Если, говоря «любовь - это судьба», вы имеете в виду, что все мы в каком-то смысле шишки, - Анна забирает у него из рук спорный предмет, - я с вами согласна.
- Нет, я говорю о встрече с тем, кто предназначен нам судьбой, - настаивая, он знает, что уязвим для критики. Анна, чувствует в его словах скрытый смысл (зачем он подставляется?). Этот разговор вроде ширмы, маскирующей сложную игру. Оба надеются, не выдавая себя, получить ответ на терзательный вопрос «я тебе нравлюсь?» Каждая фраза как обмен паролями: на языке одно, на уме другое.
- Верить, что вселенский разум расчисляет пути, чтоб суженные встретились, значит, навязывать жизни слишком высокую степень детерминизма, но… хочется верить, что вы правы, - повторяет она, - и винтики мироздания крутятся ради чьей-то счастливой встречи.
Чем это он так доволен? - Анна второпях ревизует последнюю фразу и, не найдя ничего, что могло бы уличить ее в избытке симпатии к собеседнику, успокоенная, останавливает на нем благосклонный взгляд.
Они играют в вечную игру, главное правило которой, отрицать, что игра существует. Рассуждая отвлеченно, они не показывают личной заинтересованности: эти суженые - не обязательно мы, встреча - не обязательно наша. Предосторожность, сводящая к минимуму риск обидеть собеседника, но могущая невзначай навести его на мысль о взаимности.
Искать признаки симпатии все равно, что толковать узор теней на песке в ветреный день. Чем больше думаешь, тем больше сомнений: она улыбнулась мне или просто так? Говоря, что любовь это судьба, он имеет в виду нас или вообще? Не разговор - минное поле: всюду сплошные иносказания, намеки. Ничто не говорится и не понимается прямо. Каждую фразу изучают на просвет, пробуют на зуб, перетряхивают в поисках скрытого смысла, заранее уверенные, что искать его надо не там, где он обычно бывает. И пусть результат выглядит недостоверным и запутанным, зато как много он обещает!
С каждым днем - все больше. Он давно замечает взгляды, украдкой бросаемые из под ресниц, трепет руки, подающей ему чашку чаю, и сам начинает ужасно нервничать - молоть разный вздор, сыпать анекдотами, которым она с готовностью смеется. Его отчаянный треп и долгие чаепития в зыбких весенних сумерках, заботливо придвинутое к нему печенье и узкое плечо, которого он почти касается, сдвинув в сторону чашки и перелистывая для нее глянцевые страницы художественного альбома, все неотвратимо и томительно сводит их, сближает, связывает навек. Судьба, если она и вправду существует, скрывает от них свой властный лик в ослепительном блеске майских дней, окружает теплынью, овевает влажной душистостью лесов и лугов, поит сладким забытьём рассветных снов друг о друге.
Тропа, по которой они идут, старательно блюдя свою отдельность, сужается, способствуя не фигуральному, а вполне реальному сближению. Ветер гонит навстречу желтые вихри пыльцы, будоражащие запахи сырой земли и молодой травки. Анна трогает распустившийся клейкий лист тополя:
- А вдруг мы принимаем свою готовность к любви за рок полюбить кого-то конкретного?
Кто просто подвернулся вовремя. А мог бы и другой быть. Это неприятная мысль, и мы говорим себе: нет, любовь это судьба, - она виновато пожимает плечами. От пальцев пахнет тополевой горечью.
- «Пора пришла, она влюбилась…» - себе под нос цитирует он.
- А? - Анна улавливает сложный ритмический рисунок фразы. - Это стихи?
Спохватившись, он переводит для нее.
- Пушкин? - удивленно переспрашивает она. - Вы знаете русский?
- Да, от мамы.
Анне известно единственное русское слово - Solnyshko, оно напоминает ей о незнакомце из Лилля. Была ли та встреча случайной?
Она не влюблена, думает спутник. Если верить слухам, (а он ими не пренебрег) она собирается замуж за норвежца, с которым танцевала тогда фокстрот. Но влюбленная женщина не скажет «мог бы и другой подвернуться». Это его радует.
Мы просто болтаем или это разведка? - опять беспокоится Анна, - что за мысль сейчас одарила его счастьем?
- А что думаете вы? - хитрый, меня спрашивает, а сам ничего не сказал.
Чтоб не задеть ее на узком пути, он убирает руки за спину. Мечтая о сближении, они избегают даже случайных касаний, боясь выдать свое желание и понять, что оно отвергнуто.
- Не все, что называют любовью - любовь, - говорит он. - Для чувств, возникающих потому, что человек созрел как та шишка, хватит и просто законов природы.
- И чем, по-вашему, они отличаются от любви?
- Тем, что не выходят за пределы эгоистических устремлений, - мысль давно обдумана и сама ложится ему на язык. - Вот представьте, двое хотят жить вместе, иметь детей, делить стол и кров. Это любовь? Не обязательно. Да, взаимная симпатия, общие цели, желание завести семью - налицо. А не сложится, что ж. Найдут другого. Все чего они хотят - естественно, приятно, полезно, но избранника можно заменить как шестеренку.
- Получается, свои желания важнее, чем тот, с кем собирались их воплощать? - обходя лужицу, она случайно задевает его и, вспыхнув, безотчетно отступает назад, натыкаясь спиной на кусты.
- А любовь тогда что? - мучительно ощущая пожар на щеках, спрашивает она.
- Любовь - это когда другой дороже себя, - негромко, как-то очень буднично говорит он, не глядя на нее. И ничего не прибавляет к этому краткому определению. Не мнение высказал - опытом поделился. И сам понял, что сказал слишком много.
- Это хороший критерий, - избавляя его от неловкости, Анна возобновляет путь, держась чуть впереди. Стекающий ниже лопаток светлый кудрявый поток тяжелым маятником раскачивается по спине, гипнотизируя его взгляд.
- С позиций природы, - он делает над собой усилие, освобождаясь от чар, - это не оправдано - такая избирательность, когда свет клином.
- Ну да, а то б мы уже вымерли. Поэтому такая любовь - судьба?
Он не спешит с ответом:
- Может, выходя за пределы эго, человек подпадает действию закономерностей более высокого порядка...
- В детстве у меня жили виноградные улитки, - говорит Анна. - Я для них была тем, кто посылал им лист насущный и проливал дожди на их рогатые головы. Иногда я забывала об этом, и у них наступала «засуха». Время от времени я отсаживала парочку, чтоб они завели детей. Улитки не могли видеть меня или понять мои резоны. Я была для них судьба - всесильная и абсолютно ими непознаваемая, - со смехом договаривает она.
Спутник с иронией наклоняет голову:
- Думаете и с нами кто-нибудь так?
Она смотрит на него почти жалобно:
- Вы заставили меня об этом задуматься.
- Вы меня - тоже, - вынужден признать он.
Дорожка углубляется в чащу. Лес обступает теснее, от их шагов полыхает светом трава, в которой виолончельно гудят насекомые.
- Чувствуете, ландышами пахнет? - Анна озирается. - Вон они - в низинке.
Перескочив через поваленную ёлку, он сбегает вниз - непросохшая земля чавкает под ногами. Над тенистым ложком висит сухой ландышевый дождь. Кисти белых капелек источают головокружительный аромат.
Колокольчатые чашечки цветов хранят лесной холод, а стебли - тепло его пальцев. Ей показалось или, отдавая цветы, он мимолетно погладил ее по руке? Ему почудилось, или она правда с особой теплотой на него взглянула? Знаки сближения так обманчивы, их легко отрицать - кто посмеет утверждать, что затянувшийся взгляд или робкое касание означают именно это. Не оставляя друг другу ни единого ключика, они говорят о любви «вообще», лишь бы не признаваться, что их волнует жгучий вопрос: кто мы друг другу? И кем могли бы стать?