Тринадцатая с половиной.... и не сказка вовсе
- Друзья мои! - начала маркиза. - Скажите, пожалуйста…
- Бесполезно, - отозвался шут, успевший пристроиться возле блюда с печеньем.
- Что бесполезно? - удивлённо спросила маркиза.
- Бесполезно говорить людям: «пожалуйста». Они расценивают это как слабость и начинают наглеть на глазах. Денег в долг не дают, на обед не приглашают, на совместный бизнес-ланч не зовут. Вообще, общение с людьми нужно обставлять так, чтобы ты чувствовал себя на высоте положения. Лучше всего встречать своих случайных собеседников поздним вечером в тёмной подворотне, небрежно помахивая бейсбольной битой. Вот тогда они становятся предельно вежливы и уступчивы, а беседа с ними начинает приобретать философский оттенок с лёгким привкусом Книги Экклезиаста…
- Мы про что говорим? - озадаченно спросила маркиза, взмахом ресниц опрокидывая изящную фарфоровую чашечку.
- Про экзистенциальное одиночество индивидуума в сфере влияния на его онтологическую сущность урбанизированного мегаполиса.
- Да нет же! - возмутилась маркиза. - Мы говорим про заключительную сказку «Венка сказок»! О чём она будет?
- Странный вопрос, - пожал плечами шут. - Про кладбище, конечно.
И радостно добавил:
- Ясный пень, все умерли!
Уютно вытянувшаяся на диване тигрица покачала головой.
- Ну зачем же так? - мягко сказала она. - Давайте начнём с какой-нибудь встречи. Например, в кафе. Вот так:
…Этот двухэтажный стеклобетонный параллелепипед торчал на окраине города, как мёртвый памятник своему веку. Лет двадцать назад это было вполне приличное кафе, но когда шторм холодного времени пронёсся над ним, оно пришло в запустение. Давно уже в его витринах были выставлены только пыльные дыры, а от мебели остались только незаживающие царапины на полу. Но в третью ночь растущей луны, когда наша компания приходит сюда, всё становится совсем другим. Вымытые стёкла блещут свежевырисованными узорами, барная стойка пахнет новеньким пластиком и кожей, а немногочисленные посетители выглядят вполне даже довольными…
- А потом все обожрутся пончиками и умрут! - ласково добавил шут.
Тигрица запнулась.
- Почему именно пончиками?
- А разве это не самая лучшая смерть? - удивился шут. - Нет, конечно, возможны варианты…
- Рассуждать о смерти можно очень долго, по меньшей мере до тех пор, пока она не придёт за рассуждающим, - спокойно заметил монах, сидящий в кресле у полыхающего камина. - Но я вам напоминаю, дети мои, что мы собрались здесь для того, чтобы
- Выслушать пренеприятнейшее известие - к нам едет ревизор! - хором подхватили все.
- Молодцы, хвалю за начитанность. Но давайте всё-таки вернёмся к Венку Миров. Нам надо, чтобы миры сливались.
- В объятиях? - уточнила маркиза, томно откинувшись на оттоманке.
- Запросто, - подхватил идею шут. Его глазки масляно заблестели. - Итак, приходит весна. Миры начинают неровно дышать друг к другу. И вот, наконец, тяпнув для храбрости, они таки перестают смущаться, отбрасывают прочь ложную скромность и тут начинается та-а-акое!!!!
- Оргия миров? - приподняла бровь тигрица.
- В деталях! Со всеми подробностями! Со стонами и криками "О, йа, йа, фантастиш!!" - постановил шут.
- Нет, - сказала маркиза. - Нужна любовь. Пусть Бросающий-Ножи влюбится в дочку Марты, а Тиа-Лека встретит ту, которая пишет письма морю. И пусть они будут все счастливы.
- И чтоб отбросили коньки в один день, - добавил шут.
- Следует ли свести всех героев в одном городе? - спросила тигрица.
- Вот щас всё бросим и будем съезд устраивать! - заявил шут. - Вы знаете, сколько хлопот стоит организовать всё это? Героям придётся квартиры покупать! Кстати, каковы цены на недвижимость в Вельте, к примеру?
- Макс, ты не слишком увлёкся детализацией? - прищурившись, поинтересовался монах. - Мы сказку пишем или где?
- Ах, ну да. Забыл, - покладисто согласился шут. - А давайте тогда подарим каждому из героев свой собственный мир! И коньки в придачу! Новые! Халявные! Те самые, которые они потом вместе отбросят! А ещё… ещё… фломастеры, будёновку и велосипед! И настоящую саблю! И мороженого!
- Сударь, уймите обуявшую вас жадность, - кротко сказала маркиза.
- Ибо это грех, - добавил монах.
- А сочинительство не грех? - патетически вопросил шут.
- Сочинительство не грех, ибо так мы несём в земной мир замыслы Отца нашего Небесного, - спокойно ответил монах.
- Так давайте же сочинять! - голосом, подобным звону фиалки, напомнила маркиза.
- А почему молчит Многоликий? - перевела стрелки тигрица.
Многоликий пошарился по карманам, достал лицо великого визиря Абу-Мара-иль-Хиджази, стоящего по правую руку султана, надел его и изрёк голосом пророка:
- Пришедший из восьмого клюва птицы Джабб горячий пустынный ветер несёт миры, как комки перекати-поля, с неизбежностью полуденного отдыха сгоняя их вместе, подобно стаду верблюдов. Притягиваются они, как ночь тянется к ятагану, как ожерелье стягивается на шее красавицы Зейнаб, как…
- Мы поняли, - невежливо перебил Многоликого шут. - Горячий перегар, дующий из восьмого клюва птички Джабб (да скушает её Аллах на рождество) сгоняет все Миры в кучку. А потом, подобно цветку чертополоха, распустится пустынный чёрный самум, и засыплет песком цветущие города и полногрудые арыки Гюлистана. Короче, все умрут. Я так сразу и сказал!
Многоликий шевельнул крылом. Радужный блеск спрыгнул с драконьей чешуи, пробежал по стенам комнаты и рассыпался хрустальными брызгами, ударившись о бокал маркизы.
- Мы серьёзным делом будем заниматься или как? - вежливо спросил Многоликий.
- Несомненно, серьёзным, - промурлыкала тигрица. - Может быть, напишем некий единый Город?
- Только чтобы в нём обязательно присутствовал квартал красных фонарей! - встрял в беседу шут. - Я даже согласен в ознакомительных целях сходить туда на экскурсию! Так и быть, даже несколько раз!
- А как же облико морале? - подняла бровь маркиза. - И вообще, мы опять отвлекаемся. Значит, Город… Город - это хорошо… Маленькие кафешки, увитые плющом стены старинных домиков, красные черепичные крыши, запах свежевыпеченных круассанов и кофе со сливками, улыбающиеся приветливые жители…
- Исчерченные бесчисленными подошвами легионерских сандалий мостовые, нестерпимо палящее в полдень солнце, запах драконьих стойл, и нависающая над всем городом громада Полуночного Дворца, прибежища последних традиций и оплот древнего Знания, - добавил Многоликий.
- Город, пронизывающий собой все миры, бывший всегда и пребудущий вечно, - дополнила тигрица.
- Вечный город - это Рим! - твёрдо заявил монах. - И инсинуаций на эту тему разводить не будем!
- А в Риме живёт папа! - решил блеснуть эрудицией шут. - Он сидит на мраморном троне, который из цельного куска вырубил ещё Микеланджело, и проверяет у всех школьные дневники! В одной руке папа держит вчерашнюю газету, а в другой - отполированный об попы бесчисленных прихожан жёсткий воспитательный ремень! Иногда, когда можно оторваться от бесконечного проверяния дневников, папа уходит в мансарду под куполом собора святого Петра, и украдкой смотрит по телевизору футбол!
Монах подумал, не стукнуть ли ему шута по макушке большим серебряным крестом, но здраво рассудив, что горбатого только могила исправит, лишь махнул рукой.
- Вернёмся к нашим агнцам, дети мои, - мягко заметил он. - Итак, в чём наша проблема? Нам нужно связать все предыдущие Миры в некую единую цепь. Пучок, связку, венок, косичку, канат…
- Сплести, связать, сцепить, сковать, - дополнила тигрица.
Шут вскочил с кресла и заголосил:
- Ой, что ж это деется, люди добрые! Пошто Миры безвинные тяжкими кандалами опутать жаждете вы? Ой, заломили ручки за спину царёвы опричники, да рубаху каторжну, полосату на Мир одели! Хладным железом ножки-ноженьки сковали, злых конвойных по бокам поставили, да указом царским в Сибирь, да по этапу, в стынь-стужу лютую! «Па-а-а большому Сибирскому тра-а-акту, да-а-алеко-далеко за Ба-а-айкал!»(с). Ой, бредут Миры в лапоточках худеньких, оковами тяжкими бряцая, да безвинно оболганные, по доносу-навету тайному осуждённые! Пода-а-айте, люди добрые!!!
Все терпеливо переждали этот припадок самодеятельного народного творчества.
- Может быть, вкладывать Миры один в другой? - предложил Многоликий. - Как резные китайские шары из слоновой кости?
- А в самой середине окажется… - загадочно произнёс шут.
- Что именно? - спросила маркиза, купившись на таинственный тон.
- Пампукская хрюря!!! - радостно изрёк шут.
Маркиза тяжело вздохнула.
- Ну почему, сударь, вы стремитесь превратить всё в балаган?
- Весь мир - балаган! - убеждённо заявил шут. - Причём, это не я сказал. Это ещё старый Вилли заметил!
- Решено, - сказала маркиза. - Зачем нам Город? Неужто вам не надоели эти серые, угрюмые абрисы домов, эти крыши, закрывающие небо, эти грязные мостовые и толпящийся крикливый народ? Эти шумные торговки, грубые извозчики, развязные зазывалы, угрюмые моряки с жуликоватым выражением лиц... Хочется тишины и одиночества. И к чёрту оттоманки. Скомкать опостылевшие стены в бумажный комок и отправить с мусорную корзину!... И непременно костёр.
Они сидели вокруг костра возле самой кромки воды отдаленного уголка пляжа - там, где выдающаяся гряда камней замыкает его маленькой бухтой. Шут задумчиво перебирал струны гитары, Тринадцатая негромко нанизывала речитативом бусины слов на плывущую в сумраке музыку.
А монах и маркиза готовили в закопчённом котелке, подвешенным над огнём, чай.
Вернее, готовил монах, а маркиза держала на коленях плетёную корзинку с сушеными травами.
- Теперь добавить немного яблок и половинку палочки корицы - для вдохновения. Найдётся у вас корица, друг мой?
- И плюшек бы, - буркнул под нос шут.
- Сейчас, - откликнулась маркиза. - Я же знаю, что она была тут!
Монах терпеливо помешивал душистое варево в котелке и прятал под капюшоном улыбку, наблюдая, как маркиза торопливо роется в корзинке. Под руки ей попадался то куст жасмина, то четыре бальных платья, то вышитые мешочки с монограммами, полыхали закаты - от нежно-розового до густо-бордового, грозового - все знали, что маркиза их коллекционирует; блеснула в отблесках костра резная ручка старинного стилета, выпорхнула и закружилась вокруг костра стая бабочек.
- Салат! - обрадованно воскликнула маркиза. - Посмотрите-ка! А ведь Рождество на носу!
Листик салата был свеж, будто только из монастырского огорода. Маркиза с удовольствием захрумкала, монах засмеялся, не сдерживаясь, запрокинув голову, за ним засмеялись остальные.
Многоликий бродил чуть в стороне, возле кромки прибоя - море тихонько ластилось к его ногам большим послушным зверем, неразличимым в темноте.
Харлаута задумчиво подбрасывал гладкий, отполированный волнами голыш, сплошь покрытый странными буквами: Когда-то почерк был лёгким и неуверенным, но теперь он окаменел - и слова превратились в заклятие.
Камешек летит вверх: ввинчивается в темноту ночи, слабо светясь, закручивая воздух спиралью - ещё немного, и он запросто вызовет бурю.
Темнота, притаившаяся за грядой камней, глухо погромыхивает, и Харлаута, ловко поймав камень, зашвыривает тот далеко в море; пора кормить драконов. Достав из кармана горсть сверкающих искр, Многоликий поднимает руку к непроницаемому пологу ночи, и звёздные крошки, легко вспорхув с ладони, рассыпаются по небу.
- Вы уверены, сударь, что им этого хватит? - волнуется от костра маркиза.
- До рассвета хватит, - пожимает плечами Харлаута и подходит ближе к друзьям. Огонь сотней ярко-оранжевых лент радостно вспыхивает ему навстречу - и Многоликий протягивает ладонь и гладит вихрастые жадные языки, успокаивая пламя. Он с самого рождения обладает странной способностью - делать мёртвое как бы живым...
- ...И как же вы решились, друг мой? - продолжает прерванную беседу помощник инфирмария, протягивая Харлауте глиняную кружку с горячим душистым чаем. Кружка изрядно древняя, с отбитой ручкой и почти стёршимся рисунком - будто рыба с зубатой пастью, но толком не разобрать; но разве кого волнует такая ерунда!
- Да я просто азартна! Бросаюсь с головой в разные авантюры, а потом начинаю переживать - соответствую ли, боясь испортить такую замечательную игру...
- Насчет соответствий или их отсутствия - не беспокойтесь, прошу Вас! В Городском Бестиарии каноны отсутствуют, коль скоро мы с вами существуем, так уж значит, и соответствуем Его замыслу, к вящей радости друг друга и всех близких, такие, как мы есть.
Маркиза вздыхает. Она бы многое отдала за то, чтобы создавать миры с такой лёгкостью и изяществом, как это делают друзья...
- Да полноте так вздыхать! Иначе пропишу Вам крапивы в лечебных целях! - помощник инфирмария протягивает маркизе розу; "это вторая!" - в смятении вспыхивает маркиза, пряча цветок в свою корзинку между маленькой старинной гравюрой - на ней сжимающая обеими руками штурвал шхуны маленькая женщина, простоволосая, строгая, и смеющийся мужчина рядом - и письмами, старательно написанными на листках сирени.
- А потом Макс, слабо поскуливая и робко смотря снизу вверх, возмечтал стать третьим - и именно в день рождения Франциска Сальского, покровителя писателей и журналистов! - добавил шут, подмигнув маркизе. И сквозь тысячи километров до неё донёсся грустный звук колокольчиков на его колпаке.
- И Мудрейшая... - маркиза взмахнула рукой, отгоняя дым костра, опять попавший в глаза. - Мудрейшая милостиво согласилась быть с нами! А я боялась, вдруг ей это будет неинтересно...
Костёр взметнул рыжие лепестки к чуть светлеющей на горизонте полоске неба; огонь разгорался всё ярче, захватывая лица друзей, пустынный пляж, огромные валуны и даже само время...
Шут сидел на вращающемся табурете, поджав под себя одну ногу, и медленно поворачиваясь, неодобрительно обозревал царящий в гостиной бедлам.
Маркиза, явно пребывая в расстроенных чувствах, с яростью подстригала садовыми ножницами комнатные цветы в горшках. Обкорнав какую-нибудь несчастную фиалку под ноль, она переходила к следующей жертве. Цветы ёжились, пытались спрятаться за занавеску, но пылающий дизайнерским огнём взор маркизы настигал их всюду.
Монах висел на телефоне. Не успев закончить один разговор, он тут же переключался на следующий. Свободной рукой монах что-то царапал в ежедневнике, а перед ним живым укором стоял полусобранный рюкзак, в который с неравными промежутками времени летели дорожные шмотки. Время от времени монах начинал петь гаммы, явно репетируя новый псалом перед близящейся мессой. Поймав укоризненный взгляд шута, монах извиняющимся тоном пробормотал:
- Дедлайн… Такое дело…
Тигрица обложилась со всех сторон отчётами, докладами, статистическими данными и технической документацией. Пять мониторов одновременно, пытаясь перекричать друг друга, сыпали цифрами. Тигрица сметала лапой цифры в кучку и начинала раскладывать их по-своему. Её полосатый хвост, нервно подёргиваясь, постоянно попадал по клавише «Enter», в результате чего данные на экранах начинали резко меняться. Тигрица хмурилась, и начинала всё заново, бормоча: «…и о каком системном анализе может идти речь в таких условиях?...» Шут подумал и решил, что лучше не привлекать к себе внимание..
Многоликий сидел на шкафу и упоённо царапал в свитке что-то, к заключительной сказке отношения не имеющее. Впрочем, он, так же, как и монах, ухитрялся беседовать по четырём телефонам одновременно, причём разными голосами. Крылья Многоликого подёргивались в такт разговорам, а хвост выстукивал об стенку какой-то синкопированный ритм.
Короче, гостиная напоминала разворошенный муравейник, усиленно готовящийся к приезду высокой комиссии. Падающий за окном грязно-серого оттенка снег благостности и улыбчивости в настроение не добавлял.
Шут вздохнул, позвенел бубенчиками на колпаке, и вытащив из-за пазухи огромный корабельный рупор, громко вопросил, обращаясь в никуда:
- НУ, И ДАЛЬШЕ ЧТО?
А дальше - четырнадцатая сказка
- Бесполезно, - отозвался шут, успевший пристроиться возле блюда с печеньем.
- Что бесполезно? - удивлённо спросила маркиза.
- Бесполезно говорить людям: «пожалуйста». Они расценивают это как слабость и начинают наглеть на глазах. Денег в долг не дают, на обед не приглашают, на совместный бизнес-ланч не зовут. Вообще, общение с людьми нужно обставлять так, чтобы ты чувствовал себя на высоте положения. Лучше всего встречать своих случайных собеседников поздним вечером в тёмной подворотне, небрежно помахивая бейсбольной битой. Вот тогда они становятся предельно вежливы и уступчивы, а беседа с ними начинает приобретать философский оттенок с лёгким привкусом Книги Экклезиаста…
- Мы про что говорим? - озадаченно спросила маркиза, взмахом ресниц опрокидывая изящную фарфоровую чашечку.
- Про экзистенциальное одиночество индивидуума в сфере влияния на его онтологическую сущность урбанизированного мегаполиса.
- Да нет же! - возмутилась маркиза. - Мы говорим про заключительную сказку «Венка сказок»! О чём она будет?
- Странный вопрос, - пожал плечами шут. - Про кладбище, конечно.
И радостно добавил:
- Ясный пень, все умерли!
Уютно вытянувшаяся на диване тигрица покачала головой.
- Ну зачем же так? - мягко сказала она. - Давайте начнём с какой-нибудь встречи. Например, в кафе. Вот так:
…Этот двухэтажный стеклобетонный параллелепипед торчал на окраине города, как мёртвый памятник своему веку. Лет двадцать назад это было вполне приличное кафе, но когда шторм холодного времени пронёсся над ним, оно пришло в запустение. Давно уже в его витринах были выставлены только пыльные дыры, а от мебели остались только незаживающие царапины на полу. Но в третью ночь растущей луны, когда наша компания приходит сюда, всё становится совсем другим. Вымытые стёкла блещут свежевырисованными узорами, барная стойка пахнет новеньким пластиком и кожей, а немногочисленные посетители выглядят вполне даже довольными…
- А потом все обожрутся пончиками и умрут! - ласково добавил шут.
Тигрица запнулась.
- Почему именно пончиками?
- А разве это не самая лучшая смерть? - удивился шут. - Нет, конечно, возможны варианты…
- Рассуждать о смерти можно очень долго, по меньшей мере до тех пор, пока она не придёт за рассуждающим, - спокойно заметил монах, сидящий в кресле у полыхающего камина. - Но я вам напоминаю, дети мои, что мы собрались здесь для того, чтобы
- Выслушать пренеприятнейшее известие - к нам едет ревизор! - хором подхватили все.
- Молодцы, хвалю за начитанность. Но давайте всё-таки вернёмся к Венку Миров. Нам надо, чтобы миры сливались.
- В объятиях? - уточнила маркиза, томно откинувшись на оттоманке.
- Запросто, - подхватил идею шут. Его глазки масляно заблестели. - Итак, приходит весна. Миры начинают неровно дышать друг к другу. И вот, наконец, тяпнув для храбрости, они таки перестают смущаться, отбрасывают прочь ложную скромность и тут начинается та-а-акое!!!!
- Оргия миров? - приподняла бровь тигрица.
- В деталях! Со всеми подробностями! Со стонами и криками "О, йа, йа, фантастиш!!" - постановил шут.
- Нет, - сказала маркиза. - Нужна любовь. Пусть Бросающий-Ножи влюбится в дочку Марты, а Тиа-Лека встретит ту, которая пишет письма морю. И пусть они будут все счастливы.
- И чтоб отбросили коньки в один день, - добавил шут.
- Следует ли свести всех героев в одном городе? - спросила тигрица.
- Вот щас всё бросим и будем съезд устраивать! - заявил шут. - Вы знаете, сколько хлопот стоит организовать всё это? Героям придётся квартиры покупать! Кстати, каковы цены на недвижимость в Вельте, к примеру?
- Макс, ты не слишком увлёкся детализацией? - прищурившись, поинтересовался монах. - Мы сказку пишем или где?
- Ах, ну да. Забыл, - покладисто согласился шут. - А давайте тогда подарим каждому из героев свой собственный мир! И коньки в придачу! Новые! Халявные! Те самые, которые они потом вместе отбросят! А ещё… ещё… фломастеры, будёновку и велосипед! И настоящую саблю! И мороженого!
- Сударь, уймите обуявшую вас жадность, - кротко сказала маркиза.
- Ибо это грех, - добавил монах.
- А сочинительство не грех? - патетически вопросил шут.
- Сочинительство не грех, ибо так мы несём в земной мир замыслы Отца нашего Небесного, - спокойно ответил монах.
- Так давайте же сочинять! - голосом, подобным звону фиалки, напомнила маркиза.
- А почему молчит Многоликий? - перевела стрелки тигрица.
Многоликий пошарился по карманам, достал лицо великого визиря Абу-Мара-иль-Хиджази, стоящего по правую руку султана, надел его и изрёк голосом пророка:
- Пришедший из восьмого клюва птицы Джабб горячий пустынный ветер несёт миры, как комки перекати-поля, с неизбежностью полуденного отдыха сгоняя их вместе, подобно стаду верблюдов. Притягиваются они, как ночь тянется к ятагану, как ожерелье стягивается на шее красавицы Зейнаб, как…
- Мы поняли, - невежливо перебил Многоликого шут. - Горячий перегар, дующий из восьмого клюва птички Джабб (да скушает её Аллах на рождество) сгоняет все Миры в кучку. А потом, подобно цветку чертополоха, распустится пустынный чёрный самум, и засыплет песком цветущие города и полногрудые арыки Гюлистана. Короче, все умрут. Я так сразу и сказал!
Многоликий шевельнул крылом. Радужный блеск спрыгнул с драконьей чешуи, пробежал по стенам комнаты и рассыпался хрустальными брызгами, ударившись о бокал маркизы.
- Мы серьёзным делом будем заниматься или как? - вежливо спросил Многоликий.
- Несомненно, серьёзным, - промурлыкала тигрица. - Может быть, напишем некий единый Город?
- Только чтобы в нём обязательно присутствовал квартал красных фонарей! - встрял в беседу шут. - Я даже согласен в ознакомительных целях сходить туда на экскурсию! Так и быть, даже несколько раз!
- А как же облико морале? - подняла бровь маркиза. - И вообще, мы опять отвлекаемся. Значит, Город… Город - это хорошо… Маленькие кафешки, увитые плющом стены старинных домиков, красные черепичные крыши, запах свежевыпеченных круассанов и кофе со сливками, улыбающиеся приветливые жители…
- Исчерченные бесчисленными подошвами легионерских сандалий мостовые, нестерпимо палящее в полдень солнце, запах драконьих стойл, и нависающая над всем городом громада Полуночного Дворца, прибежища последних традиций и оплот древнего Знания, - добавил Многоликий.
- Город, пронизывающий собой все миры, бывший всегда и пребудущий вечно, - дополнила тигрица.
- Вечный город - это Рим! - твёрдо заявил монах. - И инсинуаций на эту тему разводить не будем!
- А в Риме живёт папа! - решил блеснуть эрудицией шут. - Он сидит на мраморном троне, который из цельного куска вырубил ещё Микеланджело, и проверяет у всех школьные дневники! В одной руке папа держит вчерашнюю газету, а в другой - отполированный об попы бесчисленных прихожан жёсткий воспитательный ремень! Иногда, когда можно оторваться от бесконечного проверяния дневников, папа уходит в мансарду под куполом собора святого Петра, и украдкой смотрит по телевизору футбол!
Монах подумал, не стукнуть ли ему шута по макушке большим серебряным крестом, но здраво рассудив, что горбатого только могила исправит, лишь махнул рукой.
- Вернёмся к нашим агнцам, дети мои, - мягко заметил он. - Итак, в чём наша проблема? Нам нужно связать все предыдущие Миры в некую единую цепь. Пучок, связку, венок, косичку, канат…
- Сплести, связать, сцепить, сковать, - дополнила тигрица.
Шут вскочил с кресла и заголосил:
- Ой, что ж это деется, люди добрые! Пошто Миры безвинные тяжкими кандалами опутать жаждете вы? Ой, заломили ручки за спину царёвы опричники, да рубаху каторжну, полосату на Мир одели! Хладным железом ножки-ноженьки сковали, злых конвойных по бокам поставили, да указом царским в Сибирь, да по этапу, в стынь-стужу лютую! «Па-а-а большому Сибирскому тра-а-акту, да-а-алеко-далеко за Ба-а-айкал!»(с). Ой, бредут Миры в лапоточках худеньких, оковами тяжкими бряцая, да безвинно оболганные, по доносу-навету тайному осуждённые! Пода-а-айте, люди добрые!!!
Все терпеливо переждали этот припадок самодеятельного народного творчества.
- Может быть, вкладывать Миры один в другой? - предложил Многоликий. - Как резные китайские шары из слоновой кости?
- А в самой середине окажется… - загадочно произнёс шут.
- Что именно? - спросила маркиза, купившись на таинственный тон.
- Пампукская хрюря!!! - радостно изрёк шут.
Маркиза тяжело вздохнула.
- Ну почему, сударь, вы стремитесь превратить всё в балаган?
- Весь мир - балаган! - убеждённо заявил шут. - Причём, это не я сказал. Это ещё старый Вилли заметил!
- Решено, - сказала маркиза. - Зачем нам Город? Неужто вам не надоели эти серые, угрюмые абрисы домов, эти крыши, закрывающие небо, эти грязные мостовые и толпящийся крикливый народ? Эти шумные торговки, грубые извозчики, развязные зазывалы, угрюмые моряки с жуликоватым выражением лиц... Хочется тишины и одиночества. И к чёрту оттоманки. Скомкать опостылевшие стены в бумажный комок и отправить с мусорную корзину!... И непременно костёр.
Они сидели вокруг костра возле самой кромки воды отдаленного уголка пляжа - там, где выдающаяся гряда камней замыкает его маленькой бухтой. Шут задумчиво перебирал струны гитары, Тринадцатая негромко нанизывала речитативом бусины слов на плывущую в сумраке музыку.
А монах и маркиза готовили в закопчённом котелке, подвешенным над огнём, чай.
Вернее, готовил монах, а маркиза держала на коленях плетёную корзинку с сушеными травами.
- Теперь добавить немного яблок и половинку палочки корицы - для вдохновения. Найдётся у вас корица, друг мой?
- И плюшек бы, - буркнул под нос шут.
- Сейчас, - откликнулась маркиза. - Я же знаю, что она была тут!
Монах терпеливо помешивал душистое варево в котелке и прятал под капюшоном улыбку, наблюдая, как маркиза торопливо роется в корзинке. Под руки ей попадался то куст жасмина, то четыре бальных платья, то вышитые мешочки с монограммами, полыхали закаты - от нежно-розового до густо-бордового, грозового - все знали, что маркиза их коллекционирует; блеснула в отблесках костра резная ручка старинного стилета, выпорхнула и закружилась вокруг костра стая бабочек.
- Салат! - обрадованно воскликнула маркиза. - Посмотрите-ка! А ведь Рождество на носу!
Листик салата был свеж, будто только из монастырского огорода. Маркиза с удовольствием захрумкала, монах засмеялся, не сдерживаясь, запрокинув голову, за ним засмеялись остальные.
Многоликий бродил чуть в стороне, возле кромки прибоя - море тихонько ластилось к его ногам большим послушным зверем, неразличимым в темноте.
Харлаута задумчиво подбрасывал гладкий, отполированный волнами голыш, сплошь покрытый странными буквами: Когда-то почерк был лёгким и неуверенным, но теперь он окаменел - и слова превратились в заклятие.
Камешек летит вверх: ввинчивается в темноту ночи, слабо светясь, закручивая воздух спиралью - ещё немного, и он запросто вызовет бурю.
Темнота, притаившаяся за грядой камней, глухо погромыхивает, и Харлаута, ловко поймав камень, зашвыривает тот далеко в море; пора кормить драконов. Достав из кармана горсть сверкающих искр, Многоликий поднимает руку к непроницаемому пологу ночи, и звёздные крошки, легко вспорхув с ладони, рассыпаются по небу.
- Вы уверены, сударь, что им этого хватит? - волнуется от костра маркиза.
- До рассвета хватит, - пожимает плечами Харлаута и подходит ближе к друзьям. Огонь сотней ярко-оранжевых лент радостно вспыхивает ему навстречу - и Многоликий протягивает ладонь и гладит вихрастые жадные языки, успокаивая пламя. Он с самого рождения обладает странной способностью - делать мёртвое как бы живым...
- ...И как же вы решились, друг мой? - продолжает прерванную беседу помощник инфирмария, протягивая Харлауте глиняную кружку с горячим душистым чаем. Кружка изрядно древняя, с отбитой ручкой и почти стёршимся рисунком - будто рыба с зубатой пастью, но толком не разобрать; но разве кого волнует такая ерунда!
- Да я просто азартна! Бросаюсь с головой в разные авантюры, а потом начинаю переживать - соответствую ли, боясь испортить такую замечательную игру...
- Насчет соответствий или их отсутствия - не беспокойтесь, прошу Вас! В Городском Бестиарии каноны отсутствуют, коль скоро мы с вами существуем, так уж значит, и соответствуем Его замыслу, к вящей радости друг друга и всех близких, такие, как мы есть.
Маркиза вздыхает. Она бы многое отдала за то, чтобы создавать миры с такой лёгкостью и изяществом, как это делают друзья...
- Да полноте так вздыхать! Иначе пропишу Вам крапивы в лечебных целях! - помощник инфирмария протягивает маркизе розу; "это вторая!" - в смятении вспыхивает маркиза, пряча цветок в свою корзинку между маленькой старинной гравюрой - на ней сжимающая обеими руками штурвал шхуны маленькая женщина, простоволосая, строгая, и смеющийся мужчина рядом - и письмами, старательно написанными на листках сирени.
- А потом Макс, слабо поскуливая и робко смотря снизу вверх, возмечтал стать третьим - и именно в день рождения Франциска Сальского, покровителя писателей и журналистов! - добавил шут, подмигнув маркизе. И сквозь тысячи километров до неё донёсся грустный звук колокольчиков на его колпаке.
- И Мудрейшая... - маркиза взмахнула рукой, отгоняя дым костра, опять попавший в глаза. - Мудрейшая милостиво согласилась быть с нами! А я боялась, вдруг ей это будет неинтересно...
Костёр взметнул рыжие лепестки к чуть светлеющей на горизонте полоске неба; огонь разгорался всё ярче, захватывая лица друзей, пустынный пляж, огромные валуны и даже само время...
Шут сидел на вращающемся табурете, поджав под себя одну ногу, и медленно поворачиваясь, неодобрительно обозревал царящий в гостиной бедлам.
Маркиза, явно пребывая в расстроенных чувствах, с яростью подстригала садовыми ножницами комнатные цветы в горшках. Обкорнав какую-нибудь несчастную фиалку под ноль, она переходила к следующей жертве. Цветы ёжились, пытались спрятаться за занавеску, но пылающий дизайнерским огнём взор маркизы настигал их всюду.
Монах висел на телефоне. Не успев закончить один разговор, он тут же переключался на следующий. Свободной рукой монах что-то царапал в ежедневнике, а перед ним живым укором стоял полусобранный рюкзак, в который с неравными промежутками времени летели дорожные шмотки. Время от времени монах начинал петь гаммы, явно репетируя новый псалом перед близящейся мессой. Поймав укоризненный взгляд шута, монах извиняющимся тоном пробормотал:
- Дедлайн… Такое дело…
Тигрица обложилась со всех сторон отчётами, докладами, статистическими данными и технической документацией. Пять мониторов одновременно, пытаясь перекричать друг друга, сыпали цифрами. Тигрица сметала лапой цифры в кучку и начинала раскладывать их по-своему. Её полосатый хвост, нервно подёргиваясь, постоянно попадал по клавише «Enter», в результате чего данные на экранах начинали резко меняться. Тигрица хмурилась, и начинала всё заново, бормоча: «…и о каком системном анализе может идти речь в таких условиях?...» Шут подумал и решил, что лучше не привлекать к себе внимание..
Многоликий сидел на шкафу и упоённо царапал в свитке что-то, к заключительной сказке отношения не имеющее. Впрочем, он, так же, как и монах, ухитрялся беседовать по четырём телефонам одновременно, причём разными голосами. Крылья Многоликого подёргивались в такт разговорам, а хвост выстукивал об стенку какой-то синкопированный ритм.
Короче, гостиная напоминала разворошенный муравейник, усиленно готовящийся к приезду высокой комиссии. Падающий за окном грязно-серого оттенка снег благостности и улыбчивости в настроение не добавлял.
Шут вздохнул, позвенел бубенчиками на колпаке, и вытащив из-за пазухи огромный корабельный рупор, громко вопросил, обращаясь в никуда:
- НУ, И ДАЛЬШЕ ЧТО?
А дальше - четырнадцатая сказка