Weight of the wind
Фэндом: основано на «Мио, мой Мио» - книге Астрид Линдгрен и фильме Грамматикова.
Жанр: психология, POV, элемент детектива.
Персонажи: каноничные (отчасти)
Рейтинг: R
Размер: макси
Статус: завершён
Было прекрасное солнечное утро, у нас с Эммой наконец-то совпал выходной, и мы решили махнуть на нашу старую дачу в Ваксхольме. Осенью, пока погода не испортится, там самое лучшее время, и туристов ноль, остров почти пустой и совсем тихий. Ночами уже подмораживает, но в маленьком деревянном доме тепло. Покачиваются лодки у пристаней, в воздухе пахнет печным дымом - красота, да и только. Мы уже стояли на набережной и ждали своего рейса, когда у меня вдруг зазвонил мобильник. Отчаянно надеясь, что это не по работе, я выудил его из кармана куртки: номер родителей. Я нажал кнопку:
- Да?
- Бен, - тон мамы был слегка извиняющимся, - знаю, у тебя выходной, но нам только что звонили из Арвики, из городской больницы.
- Что? Кто звонил? - я уже начал перебирать в уме всех наших родичей и знакомых, кто мог оказаться в клинике на другом конце страны.
- Главврач, его фамилия Шёгрен. Он сказал, у них содержится пациент, который обязательно хочет поговорить с тобой. Он назвал им твоё имя и почему-то наш адрес. Телефон они нашли по справочнику.
- Так, - я зачем-то сделал шаг в сторону от Эммы; она беспокойно взглянула на меня. - Что он ещё сказал? Что это за человек?
- Он не уточнял. Просил твой номер, но я, разумеется, не дала. Сказала, ты сам им перезвонишь. Мало ли, кто это может быть, с твоей-то работой.
Мама относится к моей работе с такой серьёзностью, как будто я уже по меньшей мере суперинтендант, занимаюсь уголовными делами национального масштаба, и на меня точит зуб международная преступность. Нет, должность следователя мне, конечно, дали год назад, когда я наконец добил заочное юридическое; но, будем откровенны, пока что я совсем не та птица, чтобы ко мне пытались обратиться свидетели. Или чёрт знает кто ещё.
- Хорошо, мам, - иронизировать над её конспираторскими замашками я не стал. Честно говоря, мне стало как-то не по себе. - Спасибо. Я им позвоню.
Я отрубил вызов; Эмма тронула меня за рукав:
- Ну что там?
- Сам ни фига не понимаю, - ответил я. - Сейчас, ещё один звонок, ладно?
Сайт больницы открывался на телефоне до тошноты медленно. Наконец мне удалось выудить номер кабинета главврача - я запомнил цифры и набрал их. Попал на секретаршу, и пока меня соединили с врачом, прошло ещё, наверное, полминуты. Наш паром подошёл к пристани. Я покосился на начинавшую терять терпение Эмму и беззвучно изобразил губами: «сейчас, сейчас». И тут на другом конце линии взяли трубку.
Я представился, назвал свою должность - решил, что не помешает.
- Спасибо, что перезвонили, Бенгт, - сказал главврач. - То, что вы офицер полиции, пожалуй, даже ещё лучше.
Люди заполняли паром, Эмма потянула было меня за руку, мол, договоришь на борту, но я не поддался. Я стоял и слушал, как этот самый доктор Шёгрен рассказывает мне, что вот уже пять лет в их психиатрическом отделении содержится пациент. Когда его обнаружила местная полиция, при себе у него не было документов, и попытки идентифицировать его личность оказались тщетны. Дело в том, что сам он не разговаривает. За всё время ни единого слова. А вчера поздно вечером он вдруг заговорил. Он повторил несколько раз одно и то же: «Бенгт-Йоран Дальберг. Стокгольм, Уппландсгатан, 13а. Дайте ему знать».
Но я с восемнадцати лет не живу по этому адресу, думал я. Значит, это должен быть кто-то, кто знал меня ещё в школе. Кто? Идей у меня не было никаких. Но одно было ясно: кажется, выходной отменяется.
- Вы могли бы приехать?- спросил доктор, и я был ему благодарен. По крайней мере, можно оправдаться перед собственной совестью и огорченной девушкой тем, что не я это предложил. Да, сказал я, разумеется. Сегодня днём буду. Надо разобраться.
Паром ушел, а я остался объяснять Эмме, почему не смогу провести день с ней. Меня заедал стыд, главным образом потому, что сам я был как-то недостаточно расстроен отменой наших планов. И ведь нельзя сказать, чтобы я не хотел поехать с ней на дачу - хотел, ещё как. Но сейчас я не мог думать ни о чем другом, кроме того человека в Арвике. Кто он? Почему просил вызвать именно меня? Я должен был увидеть его, должен.
Я коротко обрисовал Эмме ситуацию, и она, хоть и вздохнула выразительно, сказала, что понимает. И спросила:
- Хочешь, я поеду с тобой? Всё-таки это и по моей части.
- Лучше не надо, - я поцеловал её: - Прости. Может, успею к вечеру обернуться. Позвоню, как приеду, и сходим куда-нибудь, а?
Она легонько стукнула меня по уху:
- Езжай уж, профессионал. Не знаю, что и будет, когда ты станешь инспектором!
У меня потеплело на душе. Эмма всегда говорила так, будто ни на секунду не сомневалась, что я добьюсь многого. Это здорово окрыляло. Она верила в меня, прямо как мама. Отец, помнится, был настроен иначе, когда, получив аттестат, я сразу же подал документы в полицейскую академию. Он спросил, хорошо ли я взвесил свое решение. Я понимал, он думает о том, как я в десять лет сказал, что раз полиция ни на что не способна, я сам стану полицейским и найду Боссе. Хотя, может, папа и не имел ничего такого в виду. В любом случае, мое решение никак не было связано с Бо.
Мы с Эммой вместе доехали до вокзала, и я сел на одиннадцатичасовой до Арвики. Ехать мне предстояло аж три с лишним часа, почти до норвежской границы, и за это время я собирался вспомнить хоть какие-то зацепки, намеки из прошлого. Но ничего не приходило в голову. В этом уравнении было слишком много неизвестных. Я уже мысленно обругал себя, что, сбитый с толку, не выспросил у Шёгрена больше подробностей: где нашли их пациента, как он выглядит, сколько ему лет. Впрочем, совсем скоро у меня будет возможность выяснить все на месте.
От вокзала я взял такси до больницы, не в силах ждать ещё и автобус. Дама в приёмной, сверившись со списком, вызвала кого-то по телефону, и через пять минут из лифта вышла невысокая, бодрая медсестра.
- София, - она протянула мне крепкую руку. - Пойдемте, я провожу вас.
Мы поехали на шестой этаж; по дороге я узнал, что безымянного пациента нашёл полицейский патруль на обочине в двух километрах от города.
- Он был на грани истощения. Биологический возраст, как мы потом смогли предположить - лет двадцать, но выглядел он значительно младше. На теле были небольшие гематомы, на побои непохоже, скорее, следы падения. Сначала он был у нас в общем отделении, а потом его перевели в психиатрию. Мы вообще не были уверены, что он умеет говорить. Есть он ест, если кормить, гуляет в саду, если вывести. Но ни слова, ни звука. А вчера... Я как услышала, ушам не поверила. Сразу к доктору бегом.
- Значит, личность установить не удалось,- мы вышли из лифта, София указала кивком налево. - Но вы сами называете его как-то? Как к нему обращаться?
- Нильс,- отозвалась медсестра. - Это Анита придумала, наш физиотерапевт. Когда его доставили к нам, он был в такой красной шапочке с кисточкой, знаете, как на картинке про Нильса и диких гусей. Наверное, ещё детская шапка, совсем заношенная и растянутая...
Внутри у меня что-то сжалось. Нет, нет, сказал я себе, задвигая дикую, невозможную мысль обратно в глубину сознания, пока она не обрела словесный облик в моей голове. Я кивнул:
- Понял. Хорошо.
София открыла дверь бокса, пропуская меня вперёд:
- Заходите. Я буду рядом. Только говорите с ним осторожно. Он очень хрупок, понимаете?
Я снова кивнул, как собачка-болванчик в машине арабского таксиста, и вошёл в маленькую, светлую палату.
Он сидел на застеленной койке, глядя вниз, себе под ноги. Он был очень худым, в старой серой футболке и тренировочных штанах, еле доходивших ему до щиколоток. Услышав мои шаги, он поднял голову - у него было бледное, совсем юношеское лицо. Вокруг его больших глаз залегли глубокие тени, как будто он не спал сутки.
- Добрый день, Нильс, - я приложил особые усилия, чтобы мой тон звучал как можно спокойней и доброжелательней. - Я Бенгт. Ты хотел со мной поговорить?
Взгляд пациента вдруг прояснился.
- Бенке, - произнёс он, почти отделив один слог от другого. Голос его звучал как-то странно: я понял, что это, видимо, из-за того, что он слишком долго молчал, речевой аппарат отвык работать. - О, ты совсем другой...
И прежде, чем я успел открыть рот, чтобы задать еще один логичный вопрос, он улыбнулся мне - и я замер. Я узнал эту улыбку. Теперь я узнавал и его лицо, хотя он и повзрослел, и его черты не могли не измениться.
- Я Боссе. Бо Ульссон. Ты помнишь меня?
Мне показалось, пол уходит у меня из-под ног. Я едва не схватился за стену.
- Боссе?- выдохнул я севшим голосом. Я стоял и не мог поверить своим глазам. Это было слишком похоже на один из тех снов. - Господи. Это... быть не может... как?!
Он протянул ко мне свои тонкие руки.
Вы знаете, в академии нас инструктировали, как вести себя при контакте с людьми в состояниях, отличных от нормы. Я не был уверен, в каком именно находится он, но наверняка следовало действовать иначе. Но я не мог. Я просто не мог. На ватных ногах я подошел к его койке, сел рядом с ним, и он порывисто обхватил меня руками, шепча на ухо:
- Я был очень далеко отсюда, Бенке. Прости, что не сумел дать тебе знать… Мне пришлось вернуться. И я позвал тебя. Ведь в этом мире у меня никого больше нет. Помоги мне. Прошу тебя, помоги мне.
Всё ещё не понимая, в какой я реальности, я пробормотал что-то вроде «да, да, я постараюсь». Пустые, растерянные слова - но, кажется, ему их было достаточно. Он вздохнул устало и облегчённо, словно после долгой дороги, и опустил вихрастую, кое-как стриженую голову мне на плечо. И я не выдержал. Я судорожно обнял его, крепко прижимая к себе; от него пахло тоскливым больничным запахом и живым человеком, я чувствовал его тёплое дыхание на своей шее.
- Ты мне не снишься, - вырвалось у меня. - Ты правда здесь… - и он едва ощутимо, успокаивающе погладил меня по спине, как будто не ему, а мне сейчас нужна была помощь.
- Мой милый Бенке, - тихо проговорил он, - мой добрый, мой единственный друг.
У меня сдавило горло. Я всегда мыслил трезво и рационально, и должен был сознавать, что он едва ли адекватен. Что, возможно, его не надо слушать. Но в тот самый момент я понял, что не постараюсь, нет. Я сделаю для него всё.
***
Что именно делать, я, естественно, представлял себе слабо. На короткое время меня охватила эйфория, детское счастье от того, что Боссе жив, что мы с ним наконец нашли друг друга. Но ведь я не знал точно, чем можно ему помочь, и можно ли вообще. Во мне жила безосновательная, но твёрдая уверенность, что теперь всё как-то само собой уладится. Я не понимал, что моя собственная жизнь уже бесповоротно изменилась, когда я вошёл в его палату.
Тем не менее, я сразу стал предпринимать конкретные шаги. Ближайшей целью было забрать Бо из клиники. Для этого надо было провести целое сражение с бюрократической машиной, и нам обоим ещё повезло, что я работал в полиции: быстрее и проще было собрать всю необходимую информацию, восстановить его документы и тому подобное. Потом, если повезёт, я смог бы оформить опеку над ним - больше на эту роль претендовать было некому - и перевезти его к себе домой. Все эти дела требовали уйму времени. Я с самого начала сказал ему, что придётся потерпеть - мне нужно было уезжать уже вечером, с утра выходить на службу:
- Но я возьму отпуск. И обязательно приеду завтра к ночи, - Бо кивнул, ободряюще улыбнувшись мне:
- Не волнуйся. Я подожду.
Он выглядел таким спокойным и рассудительным, что это лишь усилило иллюзию, будто всё будет легко и просто. Конечно, я просто видел то, что хотел видеть. Ей-богу, не знаю, о чём я думал. Например, что нужно захватить из дома шмоток для него, потому что его майка вот-вот рассыплется в труху. Больше я ничего не соображал, только считал часы, пока не вернусь к Боссе.
Я взял сначала неделю от своего ежегодного отпуска, но вскоре стало понятно, что этого времени недостаточно. И начались мои мотания между Стокгольмом и Арвикой, архивы, освидетельствования, бюрократические инстанции и медкомиссии. А в перерывах между моими мытарствами мы с Бо гуляли в крохотном сквере за зданием клиники, или сидели рядом на койке у него в палате. И он начал рассказывать мне о том, где пропадал эти годы.
Он говорил, что в тот день, когда он исчез, он убежал через окно погулять, потому что тётя Эдла и дядя Сикстен опять разговаривали за стеной о том, как он мешает им жить, и он не мог это больше слышать. Он проходил мимо кондитерской, и фру Лундин угостила его яблоком. А когда он, устроившись на скамейке напротив их дома, собрался его съесть, оно засияло золотом. Оно выскользнуло у него из рук и покатилось по земле, и тогда он заметил у скамейки пустую пивную бутылку, в которой что-то шевелилось. Он подобрал её - она почему-то была заткнута деревянной щепкой - откупорил, и оттуда вырвался на волю дух. Это оказался гонец из страны Дальней, и он был послан в наш мир, чтобы разыскать именно его, Бо Вильхема Ульссона. Дело в том, что его отцом был не какой-нибудь проходимец, как считали его приёмные родители, а правитель государства в другом измерении. Туда-то дух и отнёс его вновь обретённого сына…
Я слушал, и мне становилось худо. Что бы ни случилось с Боссе на самом деле, сейчас он был болен. Очень болен. Он на полном серьёзе верил в эту свою историю про другой мир, про отца-короля, дворец и розовые сады. Бред был насыщен деталями: в той стране Бо звали Мио, а кроме того, там присутствовал мой двойник - парень по имени Юм-Юм, Юмо, если полностью. Вместе с этим Юмо Боссе отправился сражаться с неким зловещим рыцарем Като, похищавшим детей, и победил его. Потом все, как водится, жили долго и счастливо, пока отец-король не преставился, и принц Мио не стал править. Вскоре после этого мой двойник скурвился, стал подстрекать нового короля к захвату соседнего государства, а когда тот отказался, устроил военный переворот. И Боссе, то есть Мио, погиб бы, если бы снова не явился тот дух и не помог ему бежать, перенеся его обратно в нашу реальность. Такие дела.
Конечно, я даже не пытался разубеждать его. Кивал, поддакивал, изображал удивление. Завотделением психиатрии, доктор Риббинг, к которому я прибежал в растерянности после первого рассказа Боссе про воображаемую страну, подтвердил, что нужно поступать именно так. Мы проговорили с ним часа два в тот день, и потом ещё много раз. Тем, что я всё-таки сумел забрать Бо из клиники, я обязан ему. Он считал, ему так будет лучше. Он объяснил мне то, что я отчасти и сам понимал. Что наверняка исчезновение Боссе или события сразу после него были связаны с чем-то, мягко говоря, очень плохим. И что, скорее всего, уход из реальности - это защитная реакция психики на тяжёлую травму. Поэтому не надо разрушать блок и говорить, что его история - плод его воображения; по крайней мере, пока не стоит. Ещё он сказал, что, судя по всему, я для Бо якорь, иными словами, то единственное, что связывает его с невыдуманным миром. Поэтому я объективно нужен ему для успешного возвращения в общество. Если, конечно, оно окажется возможным, добавил врач.
Это было трудно слушать. Но он был предельно честен со мной. В одной из бесед он спросил, готов ли я взять на себя эту ношу.
- Понимаю, вы хотите помочь ему. Учитывая картину заболевания, я нахожу это полезным. Но у вас своя жизнь, напряжённая работа. А Бо потребует много времени и сил. И что самое скверное в нашей области, - он снял очки, протёр их бумажным платком, - прогнозировать что-либо очень трудно. Возможно, в благоприятной обстановке, при правильно подобранных медикаментах, ваш друг войдёт в длительную стадию ремиссии. Она может продлиться годы, а может всего пару месяцев. Представьте, каково вам будет, если вам придётся наблюдать, как он перестаёт контактировать с вами, уходит из реальности, и вы ничего не можете с этим поделать. Подумайте, Бенгт. Вам необязательно забирать его к себе домой. Вы не станете плохим человеком, если просто переведёте его в клинику поближе к Стокгольму и будете навещать.
Я только покачал головой:
- Вы всё верно говорите, доктор. Но я не могу его оставить. Мало того, я не хочу. Я боюсь что он снова исчезнет, и я уже больше никогда не найду его.
Риббинг внимательно посмотрел на меня, чуть прищурившись, будто ждал пояснений. И тогда я, в свою очередь, начал рассказывать. Выложил ему всё, про что не говорил ни с кем: про нашу дружбу в детстве, как мы были неразлучны, как запускали вместе змеев, как дрались с мальчишками из соседней школы, как ссорились и мирились; про то, как ему разрешили однажды поехать со мной на дачу в Ваксхольм, и что это были самые счастливые дни в нашей жизни. Про мою тоску по Боссе, про то, как я представлял его рядом с собой на протяжении стольких лет, что он всегда был возле меня, даже если я забывал об этом. Я говорил и говорил, наверное, как-то слишком горячо и напряжённо, и доктор молча слушал, а потом задал мне вопрос, которого я никак не ожидал. Я вытаращился на него, а потом с ходу вскипел:
- Что? Да ну, какого чёрта, доктор! Нам же по десять лет было, когда Боссе пропал!
Доктор вздохнул с таким видом, как будто мне до сих пор осталось столько же.
- Вы всерьёз полагаете, что дети неспособны влюбляться? - терпеливо спросил он.
- Да нет… то есть… у меня невеста есть, - ляпнул я, чтобы хоть как-то отвести от себя подозрения, которые мне тогда показались не то что нелепыми - кощунственными.
- Простите, это не имеет отношения к делу, - отрезал Риббинг. - Ваши матримониальные планы никак не влияют на ваш незакрытый гештальт - полагаю, этот избитый термин вам растолковывать не нужно. И вы должны понимать, что нынешний Бо - не тот мальчик, которого вы знали. Романтическую идею о потерянной и вновь обретённой дружбе можете выкинуть из головы совсем. Обойдёмся без врачебной корректности: вы собираетесь взять на себя ответственность за тяжелобольного человека. Ваша обязанность - не делать ничего, что могло бы спровоцировать ухудшение его состояния. Мы не знаем, что он пережил за те одиннадцать лет до того, как попал в клинику. И не можем предугадать, какое действие может вытащить наружу воспоминания, которые раздавят его. Повторяю, вы понимаете меня, Бенгт?
Я сидел, как оглушённый.
- Да, - выдавил я наконец. - Я всё осознаю. Но что бы вы там не имели в виду, доктор - пожалуйста, не делайте из меня урода. Боссе мой друг. И я не для того его забираю домой, чтобы… - договаривать я не стал. Риббинг покивал и сказал уже мягче:
- Не сердитесь. Просто, если вы на что-то надеетесь - не стоит.
- Мне ничего не нужно, - тихо и жёстко ответил я. - Кроме того, чтобы Боссе был здоров. И не одинок. Вы сами говорите, он нуждается во мне. Так напишите положительное заключение. Я вас очень прошу.
- Напишу, - отозвался доктор. - Только, бога ради, не пожалейте потом.
Заключение было получено, а вместе с ним рецепты препаратов и координаты, по которым можно будет связаться с доктором, если понадобится консультация. Но увезти Бо домой я сумел только через три месяца после нашей первой встречи. Всё это время я жил на два города, чуть ли не каждый день в дороге.
Где-то на этом пути я потерял Эмму. Это была целиком и полностью моя вина. Поначалу она очень сочувствовала, старалась поддержать советом; но одно дело - помогать больному другу, а другое - убивать на него всё время. Она видела меня насквозь и прекрасно понимала, что даже когда я рядом с ней, мыслями я всё равно там, в боксе номер 601, слушаю очередной странный рассказ Боссе, переплетя свои пальцы с его. Слава богу, она не видела, как в палате или на прогулке мы держим друг друга за руки, почти не отпуская, словно нас может унести ветром в разные концы света… И потом, конечно, сыграла роль перспектива, что он будет жить у меня неопределённое время - это сейчас-то, когда мы с Эммой уже собрались съехаться. Какая девушка выдержит подобное? Я пытался что-то исправить, но получалось так вяло, что самому было противно. И в голову лезли мысли: что же это, доктор Риббинг был прав?
Последней каплей стало, когда она, упомянув в разговоре Боссе, сказала: «очень интересный случай». Я взвился.
- Он не случай! - я рявкнул так, что Эмма отшатнулась. - Он мой друг, и он страдает, ясно тебе?!
Она посмотрела на меня, как на ненормального. В общем-то, определённые причины на то у неё были. Потом я извинился, разумеется, но мы оба понимали, что это уже не имеет смысла.
Укладывая в спортивную сумку своё бельё, последние два года занимавшее верхний ящик в комоде в спальне, она сказала мне:
- Ты не справишься, Бен. Ты по сути своей эгоист, а тут нужно забыть о себе. Ты только сделаешь ему хуже. И себе заодно.
Мы ссорились и раньше, и, наверное, это был тот самый момент, когда я должен был удержать её. Но я молчал. Если бы она упрекала меня, или плакала, или хотя бы выглядела расстроенной, я бы наверняка сломался; но Эмма всегда умела сдерживать свои эмоции, она возвела это в принцип на работе и дома. И поэтому сейчас единственное, чего мне хотелось - это опровергнуть её слова делом.
***
Чем дальше, тем яснее я понимал, что плохо продумал план действий. Но всё шло как-то подозрительно гладко, в первую очередь потому, что мне не приходилось ничего объяснять Боссе. Я опасался оставлять его одного, уходя на работу: по идее, он был непредсказуем, и неизвестно, как поведёт себя в мире, к которому ещё мало приспособлен. Но когда я начал сбивчиво объяснять, зачем на время моего отсутствия в квартире будет находиться социальный работник, он мягко прервал меня:
- Я всё понимаю. Поступай, как считаешь нужным.
Человек из социала потом доложил мне, что Бо ведёт себя при нём совершенно адекватно. Разве что почти не разговаривает с ним. Он читал книги и газеты, которые я тщательно отбирал для него; к компьютеру было решено его пока не подпускать: там отфильтровать информацию практически невозможно, а наткнуться на то, что и у здорового-то человека психику повредит - проще простого.
В целом, как мне казалось, адаптировался он неплохо. Если я возвращался с работы, а он ещё не спал, мы обязательно отправлялись с ним пройтись по городу. В Стокгольме, если так посмотреть, мало что изменилось за последние полтора десятилетия, особенно в центральных районах. Я рассказывал Бо обо всём понемногу, стараясь восстановить в его сознании пропущенные годы. Он слушал, задавал вопросы. И, что я заметил, больше ни словом не упоминал свою волшебную страну. Это и приносило облегчение - не приходилось изображать, что веришь ему, и в очередной раз вспоминать, что он болен - и тревожило. Кто его знает, что будет, если Бо вспомнит, что происходило с ним на самом деле.
Он безропотно принимал свои лекарства, которые я давал ему под видом витаминов. Он мгновенно научился пользоваться мобильником, а через полтора месяца я, скрепя сердце, провёл эксперимент: попросил его приехать ко мне на работу на метро, благо, до Кунгстредгорден всего-то две остановки. Пока он ехал, я выкурил полпачки, торча у подъезда нашего отделения. Но Бо добрался без проблем; я еле удержался, чтобы не похвалить его. Я всё больше позволял себе надеяться, что он вернулся в реальный мир навсегда.
Боссе заново познакомился с моими родителями (предварительно я провёл с ними беседу: не охать, не сочувствовать, никаких «бедный мальчик»). Он помог маме накрыть на стол, он даже умудрился обсудить с отцом последние новости; он шутил и явно чувствовал себя непринуждённо. Зато я провёл весь вечер, как на иголках, вцепившись в бутылку пива и потея, как старшеклассник, приведший - что за идиотское сравнение - свою первую любовь знакомиться с родителями. Когда мы попрощались с ними и спускались вниз по лестнице, Бо вдруг похлопал меня по спине:
- Эй. Уже можно расслабиться.
Я недоуменно взглянул на него, и он, остановившись, взял меня за плечи:
- Всё хорошо. Тебе не надо бояться, что я буду вести себя, как сумасшедший. Что я заблужусь в метро или причиню себе вред, пока ты на дежурстве.
Я так опешил от его прямоты и от того, что он всё понимает, что только открыл и закрыл рот, как рыба, вытащенная на борт лодки. А он продолжал, глядя на меня своими серьёзными глазами:
- Я же вижу, ты здорово мучаешься со мной, - сейчас уже никто не говорит «здорово» вместо «очень», почему-то подумал я. - Прости, я, наверное, вообще не должен был…
- Нет, нет, - я торопливо обнял его, и он тут же приник ко мне; я уткнулся носом в его полосатую толстовку. - Нет, забудь думать. Ты мой друг, мне совсем не трудно…
- Как думаешь, мне когда-нибудь дадут разрешение на работу? - тихо спросил Бо. Мы стояли на площадке третьего этажа, обнимаясь, и спасибо, что никто из соседей, знавших меня с детства, не вышел в этот момент. С другой стороны, какая, к чёрту, разница?
- Не знаю, - честно сказал я, - но тебе пока не стоит об этом волноваться.
- Очень даже стоит. Я сижу у тебя на шее.
- Иди нафиг, Боссе, - я потрепал его по затылку. - Если тебя интересуют подробности, за тебя платят социальное пособие.
- Ладно. Но ты столько возишься со мной, я…
- Перестань, а? - я слегка встряхнул его. - Чтобы я этого больше не слышал. Ты хоть понимаешь, как ты мне нужен?
Бо чуть отстранился, посмотрел мне в глаза. Он уже не был таким измождённым, как раньше, но скулы всё ещё выпирали; большие, странноватые глаза, почти детский рот - в его лице было что-то болезненно-хрупкое, словно отражение его внутреннего надлома. Его хотелось защищать, беречь от всего мира. Но сейчас, я готов был поклясться, он жалел меня. Он подался вперёд и прислонился лбом к моему лбу, мягким кошачьим движением, так ласково, что у меня больно колотнулось сердце.
Я любил его. Господи, как же я любил его. Мне казалось, он слышит мои мысли.
- Спасибо тебе, - сказал он. - Я так счастлив, Бенке.
В тот момент я не сомневался, что всё и вправду в порядке. Мир застыл в шатком равновесии. Мы справились. Я не подвёл Боссе.
Откуда же мне было знать, что он держит таблетки за щекой и незаметно сплёвывает их в ладонь, когда я отворачиваюсь. И что он отлично умеет пользоваться компьютером и никогда не забывает подчищать историю в браузере.
… Тем вечером мы решили выбраться в Debaser на очередных заезжих британцев, но концерт слили по неизвестным причинам, и мы просто посидели в баре, а потом двинули в сторону дома по набережной вдоль шлюзов. Помню, что нам было дико холодно и так же весело: Бо разобрало с какой-то моей дурной шутки, и мы ржали, сгибаясь на ходу пополам, пока нас не начало знобить то ли от смеха, то ли от ледяного ветра. Мы даже не были пьяными - Боссе вообще нельзя было пить, я почти не пил из солидарности - но когда мы ввалились в подъезд, цепляясь друг за друга, выглядело это, как будто мы уже в ноль. Притихли мы, только выйдя из лифта: опасались чокнутой соседки из 28-й квартиры. Малейший шум после десяти вечера, и она звонила в полицию, даром, что я сам был оттуда. Так что на площадке мы вели себя почти неслышно, ключи, и те я поворачивал в замке с осторожностью. И поэтому человеку, который находился в гостиной, не хватило времени убраться или спрятаться.
Да, он стоял там, спиной к двери, склонившись над рабочим столом, и копался в моём - запароленном, кстати - ноуте. Бежевая куртка, светловолосый затылок.
- Какого хрена… - начал я, но закончить не успел. Всё происходило в течение считанных секунд. Он резко обернулся, выхватывая пистолет из-под куртки. В клуб с табельным оружием не ходят, и поэтому единственное, что мне оставалось, это дёрнуться влево, загораживая собой друга. Но в следующее мгновение Бо оттолкнул меня - скорости моей реакции не хватило, чтобы остановить его. Он прыгнул. Буквально нырнул вперёд, сшибая взломщика на пол; грохнул выстрел, но пришёлся он уже мимо - зазвенело разбитое стекло в дверце шкафа. А Боссе вцепился преступнику в горло. Я кинулся к ним, с силой наступил ногой на запястье взломщика, чтобы не дать ему выстрелить снова, и, наклонившись, выдернул пистолет у него из руки:
- Всё, Боссе, отпусти его! - но Бо не отпускал. Хватка у него была мёртвой, судя по тому, что его противник уже начал хрипеть. Вне всяких сомнений, Бо знал, что делает, и делал это не в первый раз. У взломщика закатились глаза, и мне пришлось, поставив пистолет на предохранитель, за руки оттаскивать Бо:
- Хватит, слышишь меня?! Мёртвого его не допросишь!
По какому-то наитию я тогда понял, что слова «ты его убьёшь» эффекта не возымеют. Бо оглянулся на меня, и словно очнувшись, разжал пальцы.
Потом мы сидели рядом на диване, ждали ребят из участка и скорую. Взломщик - живой, без сознания - лежал на полу лицом вниз, руки связаны моим ремнём. Я курил, разглядывая его ноги в грязных кроссовках.
- Надеюсь, он быстро прочухается. Потому что я не могу понять, кому, блин, может что-то понадобиться в моём домашнем ноуте.
Бо чуть повернул голову и отозвался - в его голосе прозвучал легчайший оттенок то ли сарказма, то ли горечи:
- Шпиону рыцаря Като.
- Что? - я уставился на него, от неожиданности забыв контролировать, что говорю: - Что за х… - я всё же осёкся. Он только полуулыбнулся, верней, дёрнул уголком рта, и его лицо снова обрело спокойную серьёзность:
- Я знаю, что он искал у тебя. Данные обо мне. И его я тоже знаю. Могу засвидетельствовать это на допросе.
- Что? - как попугай, повторил я. - Откуда?
Он чуть пожал плечами:
- То, что я предпочитаю не вспоминать, не значит, что я не помню.
Вот так. Секунд десять я смотрел в пространство, пытаясь осознать весь смысл его слов и найтись, что ответить. Пепел с сигареты сыпался на пол.
- Ну и как много я не знаю, Боссе? - спросил я наконец.
- Порядочно, - он прикусил губу, но взгляда не отвёл.
- Значит, ты помнишь, что с тобой было? И мне не надо было валять дурака и делать вид, что я верю в твою сказку? - я следил за интонацией, но это всё равно прозвучало как упрёк. Плохо. Нет у меня права упрекать его.
- Я сам в неё отчасти верю, - он забрал у меня из пальцев дотлевающую сигарету, затушил. - Так легче.
Это было понятно. Более чем понятно.
- Но я не обманывал тебя. Ты не знаешь, что было со мной, зато ты знаешь меня. Только ты один.
Мне хотелось ему верить.
- Боюсь, тебе придётся всё рассказать, - я посмотрел ему в глаза. - Для протокола.
- Да. Я понимаю.
- Сможешь?
Он едва слышно вздохнул, но сказал уверенно:
- Смогу. Раз они вернулись, молчать больше нельзя. Подвергать тебя опасности я не хочу.
Я приобнял его одной рукой, а он меня, уже не задумываясь, привычным движением; мы сидели, плечо к плечу, голова к голове.
- Что бы с тобой ни произошло - почему ты не дал мне знать раньше? - спросил я.
- Не мог, Бенке. Я действительно не мог. Сейчас мне лучше, но было плохо. Я ведь… я сам не сразу всё вспомнил. Далеко не сразу. И мне было страшно, - он повернул голову, снова ловя мой взгляд:
- Я думал, что убил его. Но, судя по всему, нет.
- Ясно, - кивнул я. Ему не нужно было уточнять, о ком идёт речь. Злой рыцарь Като, похищающий детей. К горлу подкатило мерзкое, тошнотное ощущение. Бо ещё ничего не рассказал мне, но мозаика уже начала постепенно складываться. Впрочем, не то чтобы я не догадывался и раньше.
- Ну что же, принц Мио. Значит, будем сражаться, - я криво усмехнулся в попытке подбодрить его, и он ответил мне своей печальной улыбкой:
- Да. Только не бросай меня. Что бы ты ни узнал, прошу тебя, не отворачивайся.
Я мотнул головой:
- Никогда. Ты же знаешь, никогда, - я обнял его обеими руками, прижал к себе крепче, и тут в дверь, наконец, позвонили. Доехали-таки. Мы поднялись, пошли к двери, и Боссе успел спросить меня:
- Что мы теперь будем делать, Бенке?
И я ответил:
- Что должны. Ты только не бойся. Защитить тебя я сумею.
Он вздёрнул подбородок, повеселев:
- Я не боюсь. Помнишь, как в той книжке? Какая разница, куда идти, если мы идём вместе.
И, открывая дверь, я подумал, что, наверное, это и вправду единственное, что имеет значение.
Жанр: психология, POV, элемент детектива.
Персонажи: каноничные (отчасти)
Рейтинг: R
Размер: макси
Статус: завершён
Было прекрасное солнечное утро, у нас с Эммой наконец-то совпал выходной, и мы решили махнуть на нашу старую дачу в Ваксхольме. Осенью, пока погода не испортится, там самое лучшее время, и туристов ноль, остров почти пустой и совсем тихий. Ночами уже подмораживает, но в маленьком деревянном доме тепло. Покачиваются лодки у пристаней, в воздухе пахнет печным дымом - красота, да и только. Мы уже стояли на набережной и ждали своего рейса, когда у меня вдруг зазвонил мобильник. Отчаянно надеясь, что это не по работе, я выудил его из кармана куртки: номер родителей. Я нажал кнопку:
- Да?
- Бен, - тон мамы был слегка извиняющимся, - знаю, у тебя выходной, но нам только что звонили из Арвики, из городской больницы.
- Что? Кто звонил? - я уже начал перебирать в уме всех наших родичей и знакомых, кто мог оказаться в клинике на другом конце страны.
- Главврач, его фамилия Шёгрен. Он сказал, у них содержится пациент, который обязательно хочет поговорить с тобой. Он назвал им твоё имя и почему-то наш адрес. Телефон они нашли по справочнику.
- Так, - я зачем-то сделал шаг в сторону от Эммы; она беспокойно взглянула на меня. - Что он ещё сказал? Что это за человек?
- Он не уточнял. Просил твой номер, но я, разумеется, не дала. Сказала, ты сам им перезвонишь. Мало ли, кто это может быть, с твоей-то работой.
Мама относится к моей работе с такой серьёзностью, как будто я уже по меньшей мере суперинтендант, занимаюсь уголовными делами национального масштаба, и на меня точит зуб международная преступность. Нет, должность следователя мне, конечно, дали год назад, когда я наконец добил заочное юридическое; но, будем откровенны, пока что я совсем не та птица, чтобы ко мне пытались обратиться свидетели. Или чёрт знает кто ещё.
- Хорошо, мам, - иронизировать над её конспираторскими замашками я не стал. Честно говоря, мне стало как-то не по себе. - Спасибо. Я им позвоню.
Я отрубил вызов; Эмма тронула меня за рукав:
- Ну что там?
- Сам ни фига не понимаю, - ответил я. - Сейчас, ещё один звонок, ладно?
Сайт больницы открывался на телефоне до тошноты медленно. Наконец мне удалось выудить номер кабинета главврача - я запомнил цифры и набрал их. Попал на секретаршу, и пока меня соединили с врачом, прошло ещё, наверное, полминуты. Наш паром подошёл к пристани. Я покосился на начинавшую терять терпение Эмму и беззвучно изобразил губами: «сейчас, сейчас». И тут на другом конце линии взяли трубку.
Я представился, назвал свою должность - решил, что не помешает.
- Спасибо, что перезвонили, Бенгт, - сказал главврач. - То, что вы офицер полиции, пожалуй, даже ещё лучше.
Люди заполняли паром, Эмма потянула было меня за руку, мол, договоришь на борту, но я не поддался. Я стоял и слушал, как этот самый доктор Шёгрен рассказывает мне, что вот уже пять лет в их психиатрическом отделении содержится пациент. Когда его обнаружила местная полиция, при себе у него не было документов, и попытки идентифицировать его личность оказались тщетны. Дело в том, что сам он не разговаривает. За всё время ни единого слова. А вчера поздно вечером он вдруг заговорил. Он повторил несколько раз одно и то же: «Бенгт-Йоран Дальберг. Стокгольм, Уппландсгатан, 13а. Дайте ему знать».
Но я с восемнадцати лет не живу по этому адресу, думал я. Значит, это должен быть кто-то, кто знал меня ещё в школе. Кто? Идей у меня не было никаких. Но одно было ясно: кажется, выходной отменяется.
- Вы могли бы приехать?- спросил доктор, и я был ему благодарен. По крайней мере, можно оправдаться перед собственной совестью и огорченной девушкой тем, что не я это предложил. Да, сказал я, разумеется. Сегодня днём буду. Надо разобраться.
Паром ушел, а я остался объяснять Эмме, почему не смогу провести день с ней. Меня заедал стыд, главным образом потому, что сам я был как-то недостаточно расстроен отменой наших планов. И ведь нельзя сказать, чтобы я не хотел поехать с ней на дачу - хотел, ещё как. Но сейчас я не мог думать ни о чем другом, кроме того человека в Арвике. Кто он? Почему просил вызвать именно меня? Я должен был увидеть его, должен.
Я коротко обрисовал Эмме ситуацию, и она, хоть и вздохнула выразительно, сказала, что понимает. И спросила:
- Хочешь, я поеду с тобой? Всё-таки это и по моей части.
- Лучше не надо, - я поцеловал её: - Прости. Может, успею к вечеру обернуться. Позвоню, как приеду, и сходим куда-нибудь, а?
Она легонько стукнула меня по уху:
- Езжай уж, профессионал. Не знаю, что и будет, когда ты станешь инспектором!
У меня потеплело на душе. Эмма всегда говорила так, будто ни на секунду не сомневалась, что я добьюсь многого. Это здорово окрыляло. Она верила в меня, прямо как мама. Отец, помнится, был настроен иначе, когда, получив аттестат, я сразу же подал документы в полицейскую академию. Он спросил, хорошо ли я взвесил свое решение. Я понимал, он думает о том, как я в десять лет сказал, что раз полиция ни на что не способна, я сам стану полицейским и найду Боссе. Хотя, может, папа и не имел ничего такого в виду. В любом случае, мое решение никак не было связано с Бо.
Мы с Эммой вместе доехали до вокзала, и я сел на одиннадцатичасовой до Арвики. Ехать мне предстояло аж три с лишним часа, почти до норвежской границы, и за это время я собирался вспомнить хоть какие-то зацепки, намеки из прошлого. Но ничего не приходило в голову. В этом уравнении было слишком много неизвестных. Я уже мысленно обругал себя, что, сбитый с толку, не выспросил у Шёгрена больше подробностей: где нашли их пациента, как он выглядит, сколько ему лет. Впрочем, совсем скоро у меня будет возможность выяснить все на месте.
От вокзала я взял такси до больницы, не в силах ждать ещё и автобус. Дама в приёмной, сверившись со списком, вызвала кого-то по телефону, и через пять минут из лифта вышла невысокая, бодрая медсестра.
- София, - она протянула мне крепкую руку. - Пойдемте, я провожу вас.
Мы поехали на шестой этаж; по дороге я узнал, что безымянного пациента нашёл полицейский патруль на обочине в двух километрах от города.
- Он был на грани истощения. Биологический возраст, как мы потом смогли предположить - лет двадцать, но выглядел он значительно младше. На теле были небольшие гематомы, на побои непохоже, скорее, следы падения. Сначала он был у нас в общем отделении, а потом его перевели в психиатрию. Мы вообще не были уверены, что он умеет говорить. Есть он ест, если кормить, гуляет в саду, если вывести. Но ни слова, ни звука. А вчера... Я как услышала, ушам не поверила. Сразу к доктору бегом.
- Значит, личность установить не удалось,- мы вышли из лифта, София указала кивком налево. - Но вы сами называете его как-то? Как к нему обращаться?
- Нильс,- отозвалась медсестра. - Это Анита придумала, наш физиотерапевт. Когда его доставили к нам, он был в такой красной шапочке с кисточкой, знаете, как на картинке про Нильса и диких гусей. Наверное, ещё детская шапка, совсем заношенная и растянутая...
Внутри у меня что-то сжалось. Нет, нет, сказал я себе, задвигая дикую, невозможную мысль обратно в глубину сознания, пока она не обрела словесный облик в моей голове. Я кивнул:
- Понял. Хорошо.
София открыла дверь бокса, пропуская меня вперёд:
- Заходите. Я буду рядом. Только говорите с ним осторожно. Он очень хрупок, понимаете?
Я снова кивнул, как собачка-болванчик в машине арабского таксиста, и вошёл в маленькую, светлую палату.
Он сидел на застеленной койке, глядя вниз, себе под ноги. Он был очень худым, в старой серой футболке и тренировочных штанах, еле доходивших ему до щиколоток. Услышав мои шаги, он поднял голову - у него было бледное, совсем юношеское лицо. Вокруг его больших глаз залегли глубокие тени, как будто он не спал сутки.
- Добрый день, Нильс, - я приложил особые усилия, чтобы мой тон звучал как можно спокойней и доброжелательней. - Я Бенгт. Ты хотел со мной поговорить?
Взгляд пациента вдруг прояснился.
- Бенке, - произнёс он, почти отделив один слог от другого. Голос его звучал как-то странно: я понял, что это, видимо, из-за того, что он слишком долго молчал, речевой аппарат отвык работать. - О, ты совсем другой...
И прежде, чем я успел открыть рот, чтобы задать еще один логичный вопрос, он улыбнулся мне - и я замер. Я узнал эту улыбку. Теперь я узнавал и его лицо, хотя он и повзрослел, и его черты не могли не измениться.
- Я Боссе. Бо Ульссон. Ты помнишь меня?
Мне показалось, пол уходит у меня из-под ног. Я едва не схватился за стену.
- Боссе?- выдохнул я севшим голосом. Я стоял и не мог поверить своим глазам. Это было слишком похоже на один из тех снов. - Господи. Это... быть не может... как?!
Он протянул ко мне свои тонкие руки.
Вы знаете, в академии нас инструктировали, как вести себя при контакте с людьми в состояниях, отличных от нормы. Я не был уверен, в каком именно находится он, но наверняка следовало действовать иначе. Но я не мог. Я просто не мог. На ватных ногах я подошел к его койке, сел рядом с ним, и он порывисто обхватил меня руками, шепча на ухо:
- Я был очень далеко отсюда, Бенке. Прости, что не сумел дать тебе знать… Мне пришлось вернуться. И я позвал тебя. Ведь в этом мире у меня никого больше нет. Помоги мне. Прошу тебя, помоги мне.
Всё ещё не понимая, в какой я реальности, я пробормотал что-то вроде «да, да, я постараюсь». Пустые, растерянные слова - но, кажется, ему их было достаточно. Он вздохнул устало и облегчённо, словно после долгой дороги, и опустил вихрастую, кое-как стриженую голову мне на плечо. И я не выдержал. Я судорожно обнял его, крепко прижимая к себе; от него пахло тоскливым больничным запахом и живым человеком, я чувствовал его тёплое дыхание на своей шее.
- Ты мне не снишься, - вырвалось у меня. - Ты правда здесь… - и он едва ощутимо, успокаивающе погладил меня по спине, как будто не ему, а мне сейчас нужна была помощь.
- Мой милый Бенке, - тихо проговорил он, - мой добрый, мой единственный друг.
У меня сдавило горло. Я всегда мыслил трезво и рационально, и должен был сознавать, что он едва ли адекватен. Что, возможно, его не надо слушать. Но в тот самый момент я понял, что не постараюсь, нет. Я сделаю для него всё.
***
Что именно делать, я, естественно, представлял себе слабо. На короткое время меня охватила эйфория, детское счастье от того, что Боссе жив, что мы с ним наконец нашли друг друга. Но ведь я не знал точно, чем можно ему помочь, и можно ли вообще. Во мне жила безосновательная, но твёрдая уверенность, что теперь всё как-то само собой уладится. Я не понимал, что моя собственная жизнь уже бесповоротно изменилась, когда я вошёл в его палату.
Тем не менее, я сразу стал предпринимать конкретные шаги. Ближайшей целью было забрать Бо из клиники. Для этого надо было провести целое сражение с бюрократической машиной, и нам обоим ещё повезло, что я работал в полиции: быстрее и проще было собрать всю необходимую информацию, восстановить его документы и тому подобное. Потом, если повезёт, я смог бы оформить опеку над ним - больше на эту роль претендовать было некому - и перевезти его к себе домой. Все эти дела требовали уйму времени. Я с самого начала сказал ему, что придётся потерпеть - мне нужно было уезжать уже вечером, с утра выходить на службу:
- Но я возьму отпуск. И обязательно приеду завтра к ночи, - Бо кивнул, ободряюще улыбнувшись мне:
- Не волнуйся. Я подожду.
Он выглядел таким спокойным и рассудительным, что это лишь усилило иллюзию, будто всё будет легко и просто. Конечно, я просто видел то, что хотел видеть. Ей-богу, не знаю, о чём я думал. Например, что нужно захватить из дома шмоток для него, потому что его майка вот-вот рассыплется в труху. Больше я ничего не соображал, только считал часы, пока не вернусь к Боссе.
Я взял сначала неделю от своего ежегодного отпуска, но вскоре стало понятно, что этого времени недостаточно. И начались мои мотания между Стокгольмом и Арвикой, архивы, освидетельствования, бюрократические инстанции и медкомиссии. А в перерывах между моими мытарствами мы с Бо гуляли в крохотном сквере за зданием клиники, или сидели рядом на койке у него в палате. И он начал рассказывать мне о том, где пропадал эти годы.
Он говорил, что в тот день, когда он исчез, он убежал через окно погулять, потому что тётя Эдла и дядя Сикстен опять разговаривали за стеной о том, как он мешает им жить, и он не мог это больше слышать. Он проходил мимо кондитерской, и фру Лундин угостила его яблоком. А когда он, устроившись на скамейке напротив их дома, собрался его съесть, оно засияло золотом. Оно выскользнуло у него из рук и покатилось по земле, и тогда он заметил у скамейки пустую пивную бутылку, в которой что-то шевелилось. Он подобрал её - она почему-то была заткнута деревянной щепкой - откупорил, и оттуда вырвался на волю дух. Это оказался гонец из страны Дальней, и он был послан в наш мир, чтобы разыскать именно его, Бо Вильхема Ульссона. Дело в том, что его отцом был не какой-нибудь проходимец, как считали его приёмные родители, а правитель государства в другом измерении. Туда-то дух и отнёс его вновь обретённого сына…
Я слушал, и мне становилось худо. Что бы ни случилось с Боссе на самом деле, сейчас он был болен. Очень болен. Он на полном серьёзе верил в эту свою историю про другой мир, про отца-короля, дворец и розовые сады. Бред был насыщен деталями: в той стране Бо звали Мио, а кроме того, там присутствовал мой двойник - парень по имени Юм-Юм, Юмо, если полностью. Вместе с этим Юмо Боссе отправился сражаться с неким зловещим рыцарем Като, похищавшим детей, и победил его. Потом все, как водится, жили долго и счастливо, пока отец-король не преставился, и принц Мио не стал править. Вскоре после этого мой двойник скурвился, стал подстрекать нового короля к захвату соседнего государства, а когда тот отказался, устроил военный переворот. И Боссе, то есть Мио, погиб бы, если бы снова не явился тот дух и не помог ему бежать, перенеся его обратно в нашу реальность. Такие дела.
Конечно, я даже не пытался разубеждать его. Кивал, поддакивал, изображал удивление. Завотделением психиатрии, доктор Риббинг, к которому я прибежал в растерянности после первого рассказа Боссе про воображаемую страну, подтвердил, что нужно поступать именно так. Мы проговорили с ним часа два в тот день, и потом ещё много раз. Тем, что я всё-таки сумел забрать Бо из клиники, я обязан ему. Он считал, ему так будет лучше. Он объяснил мне то, что я отчасти и сам понимал. Что наверняка исчезновение Боссе или события сразу после него были связаны с чем-то, мягко говоря, очень плохим. И что, скорее всего, уход из реальности - это защитная реакция психики на тяжёлую травму. Поэтому не надо разрушать блок и говорить, что его история - плод его воображения; по крайней мере, пока не стоит. Ещё он сказал, что, судя по всему, я для Бо якорь, иными словами, то единственное, что связывает его с невыдуманным миром. Поэтому я объективно нужен ему для успешного возвращения в общество. Если, конечно, оно окажется возможным, добавил врач.
Это было трудно слушать. Но он был предельно честен со мной. В одной из бесед он спросил, готов ли я взять на себя эту ношу.
- Понимаю, вы хотите помочь ему. Учитывая картину заболевания, я нахожу это полезным. Но у вас своя жизнь, напряжённая работа. А Бо потребует много времени и сил. И что самое скверное в нашей области, - он снял очки, протёр их бумажным платком, - прогнозировать что-либо очень трудно. Возможно, в благоприятной обстановке, при правильно подобранных медикаментах, ваш друг войдёт в длительную стадию ремиссии. Она может продлиться годы, а может всего пару месяцев. Представьте, каково вам будет, если вам придётся наблюдать, как он перестаёт контактировать с вами, уходит из реальности, и вы ничего не можете с этим поделать. Подумайте, Бенгт. Вам необязательно забирать его к себе домой. Вы не станете плохим человеком, если просто переведёте его в клинику поближе к Стокгольму и будете навещать.
Я только покачал головой:
- Вы всё верно говорите, доктор. Но я не могу его оставить. Мало того, я не хочу. Я боюсь что он снова исчезнет, и я уже больше никогда не найду его.
Риббинг внимательно посмотрел на меня, чуть прищурившись, будто ждал пояснений. И тогда я, в свою очередь, начал рассказывать. Выложил ему всё, про что не говорил ни с кем: про нашу дружбу в детстве, как мы были неразлучны, как запускали вместе змеев, как дрались с мальчишками из соседней школы, как ссорились и мирились; про то, как ему разрешили однажды поехать со мной на дачу в Ваксхольм, и что это были самые счастливые дни в нашей жизни. Про мою тоску по Боссе, про то, как я представлял его рядом с собой на протяжении стольких лет, что он всегда был возле меня, даже если я забывал об этом. Я говорил и говорил, наверное, как-то слишком горячо и напряжённо, и доктор молча слушал, а потом задал мне вопрос, которого я никак не ожидал. Я вытаращился на него, а потом с ходу вскипел:
- Что? Да ну, какого чёрта, доктор! Нам же по десять лет было, когда Боссе пропал!
Доктор вздохнул с таким видом, как будто мне до сих пор осталось столько же.
- Вы всерьёз полагаете, что дети неспособны влюбляться? - терпеливо спросил он.
- Да нет… то есть… у меня невеста есть, - ляпнул я, чтобы хоть как-то отвести от себя подозрения, которые мне тогда показались не то что нелепыми - кощунственными.
- Простите, это не имеет отношения к делу, - отрезал Риббинг. - Ваши матримониальные планы никак не влияют на ваш незакрытый гештальт - полагаю, этот избитый термин вам растолковывать не нужно. И вы должны понимать, что нынешний Бо - не тот мальчик, которого вы знали. Романтическую идею о потерянной и вновь обретённой дружбе можете выкинуть из головы совсем. Обойдёмся без врачебной корректности: вы собираетесь взять на себя ответственность за тяжелобольного человека. Ваша обязанность - не делать ничего, что могло бы спровоцировать ухудшение его состояния. Мы не знаем, что он пережил за те одиннадцать лет до того, как попал в клинику. И не можем предугадать, какое действие может вытащить наружу воспоминания, которые раздавят его. Повторяю, вы понимаете меня, Бенгт?
Я сидел, как оглушённый.
- Да, - выдавил я наконец. - Я всё осознаю. Но что бы вы там не имели в виду, доктор - пожалуйста, не делайте из меня урода. Боссе мой друг. И я не для того его забираю домой, чтобы… - договаривать я не стал. Риббинг покивал и сказал уже мягче:
- Не сердитесь. Просто, если вы на что-то надеетесь - не стоит.
- Мне ничего не нужно, - тихо и жёстко ответил я. - Кроме того, чтобы Боссе был здоров. И не одинок. Вы сами говорите, он нуждается во мне. Так напишите положительное заключение. Я вас очень прошу.
- Напишу, - отозвался доктор. - Только, бога ради, не пожалейте потом.
Заключение было получено, а вместе с ним рецепты препаратов и координаты, по которым можно будет связаться с доктором, если понадобится консультация. Но увезти Бо домой я сумел только через три месяца после нашей первой встречи. Всё это время я жил на два города, чуть ли не каждый день в дороге.
Где-то на этом пути я потерял Эмму. Это была целиком и полностью моя вина. Поначалу она очень сочувствовала, старалась поддержать советом; но одно дело - помогать больному другу, а другое - убивать на него всё время. Она видела меня насквозь и прекрасно понимала, что даже когда я рядом с ней, мыслями я всё равно там, в боксе номер 601, слушаю очередной странный рассказ Боссе, переплетя свои пальцы с его. Слава богу, она не видела, как в палате или на прогулке мы держим друг друга за руки, почти не отпуская, словно нас может унести ветром в разные концы света… И потом, конечно, сыграла роль перспектива, что он будет жить у меня неопределённое время - это сейчас-то, когда мы с Эммой уже собрались съехаться. Какая девушка выдержит подобное? Я пытался что-то исправить, но получалось так вяло, что самому было противно. И в голову лезли мысли: что же это, доктор Риббинг был прав?
Последней каплей стало, когда она, упомянув в разговоре Боссе, сказала: «очень интересный случай». Я взвился.
- Он не случай! - я рявкнул так, что Эмма отшатнулась. - Он мой друг, и он страдает, ясно тебе?!
Она посмотрела на меня, как на ненормального. В общем-то, определённые причины на то у неё были. Потом я извинился, разумеется, но мы оба понимали, что это уже не имеет смысла.
Укладывая в спортивную сумку своё бельё, последние два года занимавшее верхний ящик в комоде в спальне, она сказала мне:
- Ты не справишься, Бен. Ты по сути своей эгоист, а тут нужно забыть о себе. Ты только сделаешь ему хуже. И себе заодно.
Мы ссорились и раньше, и, наверное, это был тот самый момент, когда я должен был удержать её. Но я молчал. Если бы она упрекала меня, или плакала, или хотя бы выглядела расстроенной, я бы наверняка сломался; но Эмма всегда умела сдерживать свои эмоции, она возвела это в принцип на работе и дома. И поэтому сейчас единственное, чего мне хотелось - это опровергнуть её слова делом.
***
Чем дальше, тем яснее я понимал, что плохо продумал план действий. Но всё шло как-то подозрительно гладко, в первую очередь потому, что мне не приходилось ничего объяснять Боссе. Я опасался оставлять его одного, уходя на работу: по идее, он был непредсказуем, и неизвестно, как поведёт себя в мире, к которому ещё мало приспособлен. Но когда я начал сбивчиво объяснять, зачем на время моего отсутствия в квартире будет находиться социальный работник, он мягко прервал меня:
- Я всё понимаю. Поступай, как считаешь нужным.
Человек из социала потом доложил мне, что Бо ведёт себя при нём совершенно адекватно. Разве что почти не разговаривает с ним. Он читал книги и газеты, которые я тщательно отбирал для него; к компьютеру было решено его пока не подпускать: там отфильтровать информацию практически невозможно, а наткнуться на то, что и у здорового-то человека психику повредит - проще простого.
В целом, как мне казалось, адаптировался он неплохо. Если я возвращался с работы, а он ещё не спал, мы обязательно отправлялись с ним пройтись по городу. В Стокгольме, если так посмотреть, мало что изменилось за последние полтора десятилетия, особенно в центральных районах. Я рассказывал Бо обо всём понемногу, стараясь восстановить в его сознании пропущенные годы. Он слушал, задавал вопросы. И, что я заметил, больше ни словом не упоминал свою волшебную страну. Это и приносило облегчение - не приходилось изображать, что веришь ему, и в очередной раз вспоминать, что он болен - и тревожило. Кто его знает, что будет, если Бо вспомнит, что происходило с ним на самом деле.
Он безропотно принимал свои лекарства, которые я давал ему под видом витаминов. Он мгновенно научился пользоваться мобильником, а через полтора месяца я, скрепя сердце, провёл эксперимент: попросил его приехать ко мне на работу на метро, благо, до Кунгстредгорден всего-то две остановки. Пока он ехал, я выкурил полпачки, торча у подъезда нашего отделения. Но Бо добрался без проблем; я еле удержался, чтобы не похвалить его. Я всё больше позволял себе надеяться, что он вернулся в реальный мир навсегда.
Боссе заново познакомился с моими родителями (предварительно я провёл с ними беседу: не охать, не сочувствовать, никаких «бедный мальчик»). Он помог маме накрыть на стол, он даже умудрился обсудить с отцом последние новости; он шутил и явно чувствовал себя непринуждённо. Зато я провёл весь вечер, как на иголках, вцепившись в бутылку пива и потея, как старшеклассник, приведший - что за идиотское сравнение - свою первую любовь знакомиться с родителями. Когда мы попрощались с ними и спускались вниз по лестнице, Бо вдруг похлопал меня по спине:
- Эй. Уже можно расслабиться.
Я недоуменно взглянул на него, и он, остановившись, взял меня за плечи:
- Всё хорошо. Тебе не надо бояться, что я буду вести себя, как сумасшедший. Что я заблужусь в метро или причиню себе вред, пока ты на дежурстве.
Я так опешил от его прямоты и от того, что он всё понимает, что только открыл и закрыл рот, как рыба, вытащенная на борт лодки. А он продолжал, глядя на меня своими серьёзными глазами:
- Я же вижу, ты здорово мучаешься со мной, - сейчас уже никто не говорит «здорово» вместо «очень», почему-то подумал я. - Прости, я, наверное, вообще не должен был…
- Нет, нет, - я торопливо обнял его, и он тут же приник ко мне; я уткнулся носом в его полосатую толстовку. - Нет, забудь думать. Ты мой друг, мне совсем не трудно…
- Как думаешь, мне когда-нибудь дадут разрешение на работу? - тихо спросил Бо. Мы стояли на площадке третьего этажа, обнимаясь, и спасибо, что никто из соседей, знавших меня с детства, не вышел в этот момент. С другой стороны, какая, к чёрту, разница?
- Не знаю, - честно сказал я, - но тебе пока не стоит об этом волноваться.
- Очень даже стоит. Я сижу у тебя на шее.
- Иди нафиг, Боссе, - я потрепал его по затылку. - Если тебя интересуют подробности, за тебя платят социальное пособие.
- Ладно. Но ты столько возишься со мной, я…
- Перестань, а? - я слегка встряхнул его. - Чтобы я этого больше не слышал. Ты хоть понимаешь, как ты мне нужен?
Бо чуть отстранился, посмотрел мне в глаза. Он уже не был таким измождённым, как раньше, но скулы всё ещё выпирали; большие, странноватые глаза, почти детский рот - в его лице было что-то болезненно-хрупкое, словно отражение его внутреннего надлома. Его хотелось защищать, беречь от всего мира. Но сейчас, я готов был поклясться, он жалел меня. Он подался вперёд и прислонился лбом к моему лбу, мягким кошачьим движением, так ласково, что у меня больно колотнулось сердце.
Я любил его. Господи, как же я любил его. Мне казалось, он слышит мои мысли.
- Спасибо тебе, - сказал он. - Я так счастлив, Бенке.
В тот момент я не сомневался, что всё и вправду в порядке. Мир застыл в шатком равновесии. Мы справились. Я не подвёл Боссе.
Откуда же мне было знать, что он держит таблетки за щекой и незаметно сплёвывает их в ладонь, когда я отворачиваюсь. И что он отлично умеет пользоваться компьютером и никогда не забывает подчищать историю в браузере.
… Тем вечером мы решили выбраться в Debaser на очередных заезжих британцев, но концерт слили по неизвестным причинам, и мы просто посидели в баре, а потом двинули в сторону дома по набережной вдоль шлюзов. Помню, что нам было дико холодно и так же весело: Бо разобрало с какой-то моей дурной шутки, и мы ржали, сгибаясь на ходу пополам, пока нас не начало знобить то ли от смеха, то ли от ледяного ветра. Мы даже не были пьяными - Боссе вообще нельзя было пить, я почти не пил из солидарности - но когда мы ввалились в подъезд, цепляясь друг за друга, выглядело это, как будто мы уже в ноль. Притихли мы, только выйдя из лифта: опасались чокнутой соседки из 28-й квартиры. Малейший шум после десяти вечера, и она звонила в полицию, даром, что я сам был оттуда. Так что на площадке мы вели себя почти неслышно, ключи, и те я поворачивал в замке с осторожностью. И поэтому человеку, который находился в гостиной, не хватило времени убраться или спрятаться.
Да, он стоял там, спиной к двери, склонившись над рабочим столом, и копался в моём - запароленном, кстати - ноуте. Бежевая куртка, светловолосый затылок.
- Какого хрена… - начал я, но закончить не успел. Всё происходило в течение считанных секунд. Он резко обернулся, выхватывая пистолет из-под куртки. В клуб с табельным оружием не ходят, и поэтому единственное, что мне оставалось, это дёрнуться влево, загораживая собой друга. Но в следующее мгновение Бо оттолкнул меня - скорости моей реакции не хватило, чтобы остановить его. Он прыгнул. Буквально нырнул вперёд, сшибая взломщика на пол; грохнул выстрел, но пришёлся он уже мимо - зазвенело разбитое стекло в дверце шкафа. А Боссе вцепился преступнику в горло. Я кинулся к ним, с силой наступил ногой на запястье взломщика, чтобы не дать ему выстрелить снова, и, наклонившись, выдернул пистолет у него из руки:
- Всё, Боссе, отпусти его! - но Бо не отпускал. Хватка у него была мёртвой, судя по тому, что его противник уже начал хрипеть. Вне всяких сомнений, Бо знал, что делает, и делал это не в первый раз. У взломщика закатились глаза, и мне пришлось, поставив пистолет на предохранитель, за руки оттаскивать Бо:
- Хватит, слышишь меня?! Мёртвого его не допросишь!
По какому-то наитию я тогда понял, что слова «ты его убьёшь» эффекта не возымеют. Бо оглянулся на меня, и словно очнувшись, разжал пальцы.
Потом мы сидели рядом на диване, ждали ребят из участка и скорую. Взломщик - живой, без сознания - лежал на полу лицом вниз, руки связаны моим ремнём. Я курил, разглядывая его ноги в грязных кроссовках.
- Надеюсь, он быстро прочухается. Потому что я не могу понять, кому, блин, может что-то понадобиться в моём домашнем ноуте.
Бо чуть повернул голову и отозвался - в его голосе прозвучал легчайший оттенок то ли сарказма, то ли горечи:
- Шпиону рыцаря Като.
- Что? - я уставился на него, от неожиданности забыв контролировать, что говорю: - Что за х… - я всё же осёкся. Он только полуулыбнулся, верней, дёрнул уголком рта, и его лицо снова обрело спокойную серьёзность:
- Я знаю, что он искал у тебя. Данные обо мне. И его я тоже знаю. Могу засвидетельствовать это на допросе.
- Что? - как попугай, повторил я. - Откуда?
Он чуть пожал плечами:
- То, что я предпочитаю не вспоминать, не значит, что я не помню.
Вот так. Секунд десять я смотрел в пространство, пытаясь осознать весь смысл его слов и найтись, что ответить. Пепел с сигареты сыпался на пол.
- Ну и как много я не знаю, Боссе? - спросил я наконец.
- Порядочно, - он прикусил губу, но взгляда не отвёл.
- Значит, ты помнишь, что с тобой было? И мне не надо было валять дурака и делать вид, что я верю в твою сказку? - я следил за интонацией, но это всё равно прозвучало как упрёк. Плохо. Нет у меня права упрекать его.
- Я сам в неё отчасти верю, - он забрал у меня из пальцев дотлевающую сигарету, затушил. - Так легче.
Это было понятно. Более чем понятно.
- Но я не обманывал тебя. Ты не знаешь, что было со мной, зато ты знаешь меня. Только ты один.
Мне хотелось ему верить.
- Боюсь, тебе придётся всё рассказать, - я посмотрел ему в глаза. - Для протокола.
- Да. Я понимаю.
- Сможешь?
Он едва слышно вздохнул, но сказал уверенно:
- Смогу. Раз они вернулись, молчать больше нельзя. Подвергать тебя опасности я не хочу.
Я приобнял его одной рукой, а он меня, уже не задумываясь, привычным движением; мы сидели, плечо к плечу, голова к голове.
- Что бы с тобой ни произошло - почему ты не дал мне знать раньше? - спросил я.
- Не мог, Бенке. Я действительно не мог. Сейчас мне лучше, но было плохо. Я ведь… я сам не сразу всё вспомнил. Далеко не сразу. И мне было страшно, - он повернул голову, снова ловя мой взгляд:
- Я думал, что убил его. Но, судя по всему, нет.
- Ясно, - кивнул я. Ему не нужно было уточнять, о ком идёт речь. Злой рыцарь Като, похищающий детей. К горлу подкатило мерзкое, тошнотное ощущение. Бо ещё ничего не рассказал мне, но мозаика уже начала постепенно складываться. Впрочем, не то чтобы я не догадывался и раньше.
- Ну что же, принц Мио. Значит, будем сражаться, - я криво усмехнулся в попытке подбодрить его, и он ответил мне своей печальной улыбкой:
- Да. Только не бросай меня. Что бы ты ни узнал, прошу тебя, не отворачивайся.
Я мотнул головой:
- Никогда. Ты же знаешь, никогда, - я обнял его обеими руками, прижал к себе крепче, и тут в дверь, наконец, позвонили. Доехали-таки. Мы поднялись, пошли к двери, и Боссе успел спросить меня:
- Что мы теперь будем делать, Бенке?
И я ответил:
- Что должны. Ты только не бойся. Защитить тебя я сумею.
Он вздёрнул подбородок, повеселев:
- Я не боюсь. Помнишь, как в той книжке? Какая разница, куда идти, если мы идём вместе.
И, открывая дверь, я подумал, что, наверное, это и вправду единственное, что имеет значение.