ПИСЬМА С ПОХОДА князя А. Н. Церетелева
(Румыния. - Тырново. - Первый Забалканский поход)
(Продолжение)
Тырново, 31 июля.
Как странно после постоянного житья в многочисленной компании, среди вечных хлопот, забот, не имея ни одного часа, которым бы мог располагать вполне, как странно очутиться одному-одинешеньку и с полной свободой дня на два. Спутники мои, Суханов и Скалон, сейчас уехали, я же только послезавтра еду в главную квартиру Главнокомандующего, куда я пока причислен. Теперь же я валяюсь на диване и перелистываю старые газеты в тихом домике в конце города. Улица глухая, слышны только голоса ребятишек, играющих на порогах, да шум клокочущей Янтры, бушующей от сильных дождей. Небо все кругом заволокли тучи. Идет мелкий, жгучий дождь: это еще не осень, но напоминание, что осень будет, что осень впереди с дождями и холодами и бивуаками в грязи, с размытыми дорогами и разлитием речонок и ручьев. Но все это меня не смущает и не беспокоит. Мне приятен этот серый день, так хорошо гармонирующий с тишиной вокруг: отдыхает слух, отдыхает глаз, отдыхает мысль. Не режут глаз острые очертания Балкан, не ищет он в глубине долин темных колонн неприятельского войска, не слышен гул орудий, треск пальбы; да все стихло. Хорошо бы теперь сидеть у камина, бессознательно следить за прихотливою игрой огня, хорошо бы отдаться вполне прихотливым переливам мысли, и дремать, и видеть сны после горячки действительности.
Однако, теперь я опять начинаю новую главу моей военной жизни. Передовой отряд кончил свое существование, и я перехожу, вероятно, ненадолго в штаб. Чтобы закончить картину нашего четырех недельного забалканского похода, надо рассказать последние дела и подвести итоги.
Если бы время и охота, многое мог бы я рассказать о нашей жизни в Казанлыке. Это был заслуженный отдых, которого, впрочем, на мою долю выпало немало. Жили мы все, весь штаб, в одном доме, и в комнате нас было четверо. К моим обычным постоянным обязанностям касательно проводников, собираний сведений о неприятеле, лазутчиков и т. д., присоединялись всевозможные обязанности вследствие знания болгарского языка и знакомства с разными Болгарами. То мне приходилось разбирать дела о грабеже, то ловить грабивших, то делать распоряжения о подводах и провианте, то выслушивать жалобы Болгар. Подымали меня в 5 часов утра, иной раз будили ночью. Прибавьте заботы об обеде и завтраке на 20 человек (я был артельщиком), да расспросы полдюжины корреспондентов, являющихся постоянно ко мне. Но все же время было хорошее. Я не видал, правда, атаки стрелков наших на Шипку, но ездил на другой день и видел грозные укрепления, очищенные Турками вследствие нашего обхода и взятия Шипки, и изувеченные тела наших раненых. Со всех сторон шли сведения о переполохе Турок; города сами слали депутатов, призывая нас; турецкие власти из незанятых мест являлись на поклон. Наши разъезды ходили верст на 30-40 во все стороны, разгоняя баши-бузуков, обезоруживая Турок, нагоняя страх. Наконец, мы отправились занять Эски-Загру, и оттуда посланы были летучие отряды ломать железную дорогу в Ямболи и в Филиппополь. Я пошел со вторым отрядом на станцию Каяджик. Мы пробыли на коне 21 час, в брод перешли Марицу и были на полдороге между Андрианополем и Филиппополем. Со мной был немецкий военный агент Лигниц. Всего за Марицей нас побывало человек сто. Разрушили дорогу, сожгли и взорвали станцию. Я специально занялся спасанием начальника станции, добродушного немца со многочисленным семейством. Нам удалось поместить его с детьми и пожитками на воловьих подводах и увезти с нами по его настоятельной просьбе. Стараясь успокоить ревущих детей и хныкающих женщин, я вошел в кабинет начальника: все чисто, уютно - вот полка с немецкими авторами - теперь мне жаль, что я не взял Goethe - и лампочка, и шкаф, все gemйthlich, rein - а внизу треск, гам, ломают все, взрывы динамита вокруг, горят уже пристройки - скорее, скорее, тороплю я их. Но вместо нужного тащат шляпные коробки, платья. Я хватаю одного из мальчиков и тащу его на подводы. Мы быстро отступаем. Оно и необходимо. Правда, в Каяджике мы встретили лишь полсотни бежавших баши-бузуков, но с обеих сторон от нас, верстах в десяти и пяти, турецкая пехота, могущая перерезать путь отступления. Мы идем весь вечер и часть ночи, а поднялись мы в 3 ½ часа, переночевав в открытом поле. Кругом во всех направлениях зарево и пламя: горят турецкие деревни. Мы невольно призадумываемся, зная, что после нас Черкесы и баши-бузуки сожгут болгарские села.
(Окончание будет)
(Продолжение)
Тырново, 31 июля.
Как странно после постоянного житья в многочисленной компании, среди вечных хлопот, забот, не имея ни одного часа, которым бы мог располагать вполне, как странно очутиться одному-одинешеньку и с полной свободой дня на два. Спутники мои, Суханов и Скалон, сейчас уехали, я же только послезавтра еду в главную квартиру Главнокомандующего, куда я пока причислен. Теперь же я валяюсь на диване и перелистываю старые газеты в тихом домике в конце города. Улица глухая, слышны только голоса ребятишек, играющих на порогах, да шум клокочущей Янтры, бушующей от сильных дождей. Небо все кругом заволокли тучи. Идет мелкий, жгучий дождь: это еще не осень, но напоминание, что осень будет, что осень впереди с дождями и холодами и бивуаками в грязи, с размытыми дорогами и разлитием речонок и ручьев. Но все это меня не смущает и не беспокоит. Мне приятен этот серый день, так хорошо гармонирующий с тишиной вокруг: отдыхает слух, отдыхает глаз, отдыхает мысль. Не режут глаз острые очертания Балкан, не ищет он в глубине долин темных колонн неприятельского войска, не слышен гул орудий, треск пальбы; да все стихло. Хорошо бы теперь сидеть у камина, бессознательно следить за прихотливою игрой огня, хорошо бы отдаться вполне прихотливым переливам мысли, и дремать, и видеть сны после горячки действительности.
Однако, теперь я опять начинаю новую главу моей военной жизни. Передовой отряд кончил свое существование, и я перехожу, вероятно, ненадолго в штаб. Чтобы закончить картину нашего четырех недельного забалканского похода, надо рассказать последние дела и подвести итоги.
Если бы время и охота, многое мог бы я рассказать о нашей жизни в Казанлыке. Это был заслуженный отдых, которого, впрочем, на мою долю выпало немало. Жили мы все, весь штаб, в одном доме, и в комнате нас было четверо. К моим обычным постоянным обязанностям касательно проводников, собираний сведений о неприятеле, лазутчиков и т. д., присоединялись всевозможные обязанности вследствие знания болгарского языка и знакомства с разными Болгарами. То мне приходилось разбирать дела о грабеже, то ловить грабивших, то делать распоряжения о подводах и провианте, то выслушивать жалобы Болгар. Подымали меня в 5 часов утра, иной раз будили ночью. Прибавьте заботы об обеде и завтраке на 20 человек (я был артельщиком), да расспросы полдюжины корреспондентов, являющихся постоянно ко мне. Но все же время было хорошее. Я не видал, правда, атаки стрелков наших на Шипку, но ездил на другой день и видел грозные укрепления, очищенные Турками вследствие нашего обхода и взятия Шипки, и изувеченные тела наших раненых. Со всех сторон шли сведения о переполохе Турок; города сами слали депутатов, призывая нас; турецкие власти из незанятых мест являлись на поклон. Наши разъезды ходили верст на 30-40 во все стороны, разгоняя баши-бузуков, обезоруживая Турок, нагоняя страх. Наконец, мы отправились занять Эски-Загру, и оттуда посланы были летучие отряды ломать железную дорогу в Ямболи и в Филиппополь. Я пошел со вторым отрядом на станцию Каяджик. Мы пробыли на коне 21 час, в брод перешли Марицу и были на полдороге между Андрианополем и Филиппополем. Со мной был немецкий военный агент Лигниц. Всего за Марицей нас побывало человек сто. Разрушили дорогу, сожгли и взорвали станцию. Я специально занялся спасанием начальника станции, добродушного немца со многочисленным семейством. Нам удалось поместить его с детьми и пожитками на воловьих подводах и увезти с нами по его настоятельной просьбе. Стараясь успокоить ревущих детей и хныкающих женщин, я вошел в кабинет начальника: все чисто, уютно - вот полка с немецкими авторами - теперь мне жаль, что я не взял Goethe - и лампочка, и шкаф, все gemйthlich, rein - а внизу треск, гам, ломают все, взрывы динамита вокруг, горят уже пристройки - скорее, скорее, тороплю я их. Но вместо нужного тащат шляпные коробки, платья. Я хватаю одного из мальчиков и тащу его на подводы. Мы быстро отступаем. Оно и необходимо. Правда, в Каяджике мы встретили лишь полсотни бежавших баши-бузуков, но с обеих сторон от нас, верстах в десяти и пяти, турецкая пехота, могущая перерезать путь отступления. Мы идем весь вечер и часть ночи, а поднялись мы в 3 ½ часа, переночевав в открытом поле. Кругом во всех направлениях зарево и пламя: горят турецкие деревни. Мы невольно призадумываемся, зная, что после нас Черкесы и баши-бузуки сожгут болгарские села.
(Окончание будет)