Дж. Кин. Демократия и гражданское общество. Глава 6. Часть вторая.
часть первая здесь
«Потому что как только вопрос о собственности становится центральным в дефиниции социализма, последний приобретает апологетический характер, предавая забвению прочие, зачастую более важные, источники несвободы и несправедливости. На горьком опыте Центральной Европы мы убедились, что централизация государственной власти (главным ресурсом которой является контроль над физическими средствами осуществления насилия) может стать доминирующим фактором в жизни людей. Нам также пришлось познать на себе, какими катастрофическими социально-политическими последствиями чревато такое развитие событий. Таким образом, вопрос о собственности остается для нас важным, но не главным. Все мы в Центральной Европе - не только в ГДР, Польше и Чехословакии, но также в Венгрии и Югославии - живем под сенью тоталитарных государств.Пусть даже одни из этих государств - например, Чехословакия и Румыния - более репрессивны, чем другие, все они в равной мере лишают население данных стран возможности пользоваться основными гражданскими свободами».
Внезапно я осознал, какое фундаментальное значение для социалистов имеет данное утверждение о необходимости принимать во внимание не только вопрос о собственности, но и вопрос об источниках эксплуатации. Ведь именно чрезмерное увлечение многих западных социалистов вопросами собственности, классовой борьбы и классовых конфликтов - озарило меня - усиливает сдержанное отношение их к «восточноевропейской» проблематике. Установленные в этих странах социалистические режимы рассматриваются ими как нечто более «передовое», чем царящий в таких странах, как Великобритания, капитализм. Предполагается, что при всех своих «недостатках» эти режимы все же намного обогнали капиталистический мир, так как ими отменена частная собственность на основные средства производства. Считается, что благодаря этому в рамках данных режимов уничтожены или ослаблены такие пороки капитализма, как классовая эксплуатация, конкуренция и собственнический индивидуализм.
Когда я попытался сформулировать эту мысль и проиллюстрировать ее на примерах, Ева и Петр встретили мои слова с недоумением - казалось, они не верят своим ушам. А начал я со слов о том, как часто в дискуссиях с западными социалистами приходится встречаться со слащаво-сентиментальным отношением к советской модели социализма. «Лишь ничтожное меньшинство британских социалистов занимают открыто просоветские позиции. Старомодный обмен дружескими визитами ушел в прошлое. По поводу репрессивного характера режимов советского типа теперь обычно хранят неловкое молчание - к примеру, как это делает журнал «Marxism Today». И все же убеждение, что левые должны общаться между собой по-товарищески (так сформулировал эту мысль в 40-е годы Анёрен Бевен) и что „Россия на стороне рабочих", господствовавшее в Великобритании в период между Октябрьской революцией и заключением пакта Молотова-Риббентропа, это убеждение еще не полностью себя исчерпало. Оно продолжает существовать, заявляя о себе в самых неожиданных точках рабочего движения. Бывает, что порой оно сводит вместе таких личностей и такие группы, которые в других ситуациях не стали бы и разговаривать друг с другом».
Вспомнил я и о неформальном собрании в рамках лейбористской конференции 1985 г., участником которого мне довелось стать. «На этом собрании высланный из России социалист Петр Егидес, бывший редактор оппозиционного журнала «Поиски», говорил о том, какой вопрос поставил он перед Майклом Футом, тогдашним лидером лейбористской партии: „Почему английские лейбористы приглашают на свою партийную конференцию представителей из СССР?" Фут отвечал: „Потому что СССР, несмотря на ошибки и все прочее, является социалистической страной". Егидес сказал, что точно такой же ответ получил он и от Тони Бенна».
Мои друзья нахмурились, но я продолжал. Однажды затронув эту тему, я уже не мог остановиться. «Этот просоветский настрой часто приобретает причудливые формы. Иногда я слышу, как кто-то из моих друзей говорит, что социалистам не следует вставать в оппозицию вашим режимам. Они утверждают, что совать нос в дела ваших законно назначенных „социалистических" правительств значит нагнетать напряженность в мире. Мне известно, что несколько отделений лейбористской партии на местах проголосовали за прекращение оказания материальной поддержки Солидарности после введения в Польше военного положения...»
«Новый социалистический закон! - саркастически произнес Петр. - Граждане разных стран не вправе разговаривать друг с другом. Только правительства могут говорить от лица своих граждан! Не применить ли такой же закон к Южной Африке? Или к Турции?»
«Просоветские настроения в рядах британских социалистов усиливаются вследствие их стереотипной реакции на пороки американского империализма - у многих социалистов вызывает глубокую обеспокоенность угроза независимости Никарагуа, в то время как тема войны в Польше или в Афганистане оставляет их совершенно равнодушными. В Афганистане русские убили миллион мирных граждан и заставили пять миллионов афганцев бежать из своей страны. Они систематически губили посевы, отравляли химическими веществами плодородные поймы рек и уничтожали бомбежками города. Целое поколение афганских художников, поэтов, драматургов и писателей оказалось „потерянным"... и всем этим британские левые даже не опечалились.
Это говорит о том, как много социалистов следуют принципу выбора наименьшего из зол: Советский Союз, который считают меньшим злом, пользуется спокойной поддержкой, как если бы он воплощал собой не зло, а добро. Такая безмятежно просоветская позиция встречается не только у известных лидеров лейбористского движения, она - не редкость и у рядовых социалистов. Многие британские социалисты просто не задумываются о том, почему они доверяют советской модели. По сути, такие социалисты попросту испытывают наивную тоску сторонних наблюдателей по „достижениям социализма", якобы имеющимся в советском блоке: полная занятость, улицы, свободные от засилья рекламы, чистое и эффективно функционирующее метро, отсутствие размалеванных стен домов и строений, равно как и проявлений уличного вандализма, мирная и благоустроенная жизнь населения. К этим „достижениям социализма" знакомые мне женщины обычно добавляют свободу от засилья секса и уличной порнографии, приличные учреждения по уходу за детьми, гарантии занятости и прочие права женщин».
Терпенью и вежливости моих друзей настал конец. «Эффективность и порядок при социализме! Равенство для женщин! Этим социалистам следовало бы пожить здесь! - сказала Ева. - Тогда бы они быстро поняли, насколько искажены их представления. Царящая здесь тяжелая, нелепая и гнетущая атмосфера сразу бы лишила их иллюзий. Они увидели бы и то, что господствуют здесь мужчины. Каждый день партия напоминает нам о том, что наша социалистическая система освободила женщин. С этим я полностью согласна - но только не с тем, что нас освободили от мужей, деторождения, стояния в очередях, от кухни, уборки, от низкооплачиваемых „женских специальностей", фактически являющихся принудительными, так как без этой работы семьи не могли бы свести концы с концами».
Я заверил своих друзей, что в сказанном мною без преувеличения, добавив, что существуют и более утонченные разновидности этой веры в пост-капиталистические достижения советской модели, особенно среди писателей и политических активистов, находящихся под влиянием троцкизма.
«Сочувствующие этой традиции социалисты на первое место ставят вопрос о собственности. Это позволяет им утверждать, будто, несмотря ни на что, ваши „восточноевропейские" режимы, по крайней мере, покончили с тиранией частной собственности».
Тут всплыли в памяти некоторые примеры. «В своей недавней публикации, посвященной будущему лейбористской партии, Майк Растин, один из наиболее известных и уважаемых социалистических авторов, заметил, что „кадровые режимы" Восточной Европы обеспечивают и сохраняют общественную собственность на средства производства и тем самым в определенной степени представляют и защищают интересы рабочего класса. Эта точка зрения не является исключением. Чаще всего она связана с не слишком тщательно замаскированными троцкистскими убеждениями значительной части редакторов таких журналов, как «New Left Review» и «Labour Focus on Eastern Europe». Кроме того, данная точка зрения является изложением программных взглядов Воинствующих активистов, находящихся на периферии лейбористской партии.
В среде современных троцкистов центрально-европейские режимы рассматриваются как своего рода промежуточные инстанции между капитализмом и социализмом. Троцкисты утверждают, что эти режимы ликвидировали эксплуатацию, порожденную ориентированным на рынок товарным производством и обменом, и заменили ее системой централизованного государственного планирования. В этом смысле центрально-европейские режимы представляют собой предсоциалистическую историческую стадию. Но при этом троцкисты заявляют, что развивать антикапиталистические достижения - совершить заключительный рывок в социализм - вашим режимам мешает ряд внешних и внутренних факторов.
В числе важнейших из них, как правило, называют наличие вездесущего американского империализма, а внутри страны - бюрократические „извращения", которые, как утверждают, усиливают власть находящейся у кормила государства группы партийно-государственных аппаратчиков, паразитирующих на рабочем классе. Эти соображения заставляют британских троцкистов осуждать существующие правительства Центральной Европы. Все, что нужно, говорят они, это мобилизовать „рабочий класс" на завершение антикапиталистической революции. При этом они убежденно отрицают, что ваши режимы являются антисоциалистическими по сути. Поэтому они продолжают верить в то, что врагом номер один является западный капитализм, а традиционная (марксистская) цель организации рабочего класса на осуществление антикапиталистической революции (конечно же, силами жестко дисциплинированной партии, знающей, в чем состоит благо рабочего класса), - эта цель все еще остается принципиально верной...»
Внезапно наверху зазвенел входной звонок. Мои друзья вскочили с мест. Непонятно почему, меня пронзило беспокойство. Вопросы завертелись в моей голове. Который час? Может быть, это соседи? Так поздно? Каждое новое мгновенье усугубляло напряженную тишину. Сначала я оцепенел. Затем запаниковал.
Ева и Петр знаками попросили меня хранить молчанье и закрыть дверь ванной. Они крадучись поднялись по ступеням с бутылкой вина и бокалами в руках. Я запер дверь на задвижку и попытался замаскировать наш маленький столик полотенцем и ведром. Сам же я устроился на унитазе. Я чувствовал себя смущенным и виноватым - переживал за друзей. Тщетно пытался я различить по доносящимся сверху невнятным звукам, что же там происходит. Минуты тянулись медленно. От страха меня мутило. Тишина. Снова неясные звуки. Затем взрыв хохота, чувство облегчения от дружеских интонаций прощанья с соседями, стук закрываемой входной двери. Мое сердце забилось свободней, стало легче дышать. На этот раз, к счастью, пронесло. Через несколько минут Ева и Петр вновь спустились ко мне, принеся с собой полный чайник чая и ярко раскрашенные чашки с блюдцами. Сердце мое все еще билось учащенно.
На лицах моих друзей не было улыбок облегчения, объяснений произошедшему также не последовало. Для и их это был рядовой эпизод. Они сразу же вернулись к нашему разговору.
«Что касается троцкизма... - сказала Ева, разливая чай по чашкам, - описанные тобой взгляды нам хорошо знакомы, хотя в наших оппозиционных кругах троцкистов совсем немного. Я уважаю их за мужество и решительность, но взгляды их для меня неприемлемы. С моей точки зрения, эти взгляды основаны на интеллектуальном двуличии. Пусть даже троцкисты исходят из лучших намерений, выполняемая ими функция является апологетикой. Я согласна с твоей оценкой основного содержания троцкизма: фундаментальные идеи Марксова социализма признаются троцкистами в сущности верными; организация и борьба за осуществление поставленных целей; подготовка пролетарской революции в обеих половинах Европы... Если бы все было так просто!»
«В чем же неверность этих взглядов?»
«Вера в возможность революционного свержения диктатуры партии нереалистична и опасна, - сказала Ева. - Мало того: чем ясней формулируется основное содержание троцкизма, тем очевидней то, что он основан на серьезном противоречии. „Рабочий класс" (этим термином в его марксистском смысле я уже не пользуюсь) объявляется бессильным, хотя наши режимы - в силу того, что в них господствуют „социалистические" производственные отношения, - считаются государствами рабочих. Как такое возможно?»
«Британские троцкисты ответили бы на это, что партийно-государственная бюрократия, рассматриваемая ими как главная движущая сила ваших режимов, являет собой как достижение - позитивный выход за рамки капиталистической эксплуатации, - так и основной источник неравенства и несвободы».
«Вот именно! - подхватил Петр. - В этом-то и состоит слабость троцкистского мировоззрения! Как ты говоришь, им предполагается, что решающее историческое достижение наших режимов - замена капитализма бюрократическим государством - есть одновременно и основной источник несвободы и несправедливости. Это же двуличие!..»
«Но если троцкистский взгляд, согласно которому вы живете в предсоциалистических условиях, вами отрицается, то каков, по вашему мнению, этот режим? Что это за режим?»
«В этой части мира, - сказала Ева, - никто не верит в то,что мы живем в „государстве рабочих", идущем по пути от капитализма к социализму. Каждый знает, что, в отличие от вашей капиталистической системы в Великобритании и других странах, у нас нельзя говорить о том, что рабочие нанимаются и получают зарплату в рамках независимой от государства „экономики". У нас не существует никакой независимой экономики - и, в частности, поэтому неправильно говорить о том, что наши рабочие являются классом в марксистском или троцкистском смысле. К нашей ситуации классовый анализ просто неприменим. Он не отражает совершенно иной и более беспокоящей нас реальности - той, в которой мы живем.
Мы задыхаемся в этом государстве нового типа, обладающем беспрецедентной властью над личностью. Не знаю, как все это назвать, хотя большинство наших писателей называют такое государство тоталитарным. Если ты хочешь понять, что это означает для нашей повседневной жизни, попытайся представить себе, что живешь в условиях такой политической системы, когда правящая партия одновременно является твоим единственным работодателем. Партия осуществляет полный контроль над средствами существования людей в широчайшем смысле этого слова. Будучи единственным работодателем, партия фактически подвергает нас постоянному шантажу. Работа рассматривается как обязанность граждан, в обмен на которую партия и снабжает нас средствами к существованию. Стоит только гражданам выразить протест против власти государства-работодателя - и они автоматически причисляются к разряду критиков „руководящей роли партии". За это партия может наказать их самыми разными способами. Подчеркну, что карательные полномочия партии не связаны, в первую очередь, с полицией и армией, как это было в случае с другими диктатурами - скажем, Франко или Пиночета».
«Но с выражающими несогласие гражданами все равно обращаются жестоко; случается, их приговаривают к многолетнему тюремному заключению, не так ли?»
«Так. Применение насильственных методов не прекращается. Но государство-работодатель имеет в своем распоряжении куда более тонкие методы воздействия. Партия может исключить диссидента из официального профсоюза, приказать дирекции школы не принимать к себе его детей. В качестве единственного работодателя партия может приказать врачам не выплачивать диссиденту пособие по инвалидности. Она может отдать распоряжение полиции отобрать у него водительское удостоверение, а телефонной станции - отключить у него телефон. В подобных санкциях нет ничего исключительного, они - не редкость. Совсем наоборот. Все это основные средства, которыми пользуется партия для оказания постоянного удушающего воздействия на население в целом. Такие новаторские формы воздействия - главное историческое изобретение наших „социалистических" режимов. Они куда эффективней действий полиции или армии, да и трупов и политических заключенных в результате оказывается не так много».
«Таким образом, трагическая ирония жизни при социализме, - добавил Петр, - состоит в том, что под угрозой исчезновения здесь не только свобода рабочих, но и все гражданские свободы. Наше управляемое партией государство относится ко всем своим гражданам как к потенциальным диссидентам. Вот почему любые попытки граждан защищать гражданские свободы снизу не могут не быть опасными - ведь за это власти заставят их жестоко расплачиваться...»
«Немало британских социалистов готовы утверждать,что и в Великобритании гражданские свободы находятся под угрозой. При этом они будут ссылаться на такие прецеденты, как обращение с женщинами из Грннэм Коммон или с чернокожими, страдающими от постоянных полицейских преследований, подвергающимися опасности быть привлеченными к суду и оказаться в тюрьме...»
Ева резко отреагировала на мои слова. «Все это говорит о совершенном непонимании нашей ситуации. Прости меня за это упрощение, но насколько мне самой известно о положении в твоей стране, ни британским рабочим, ни гражданам вообще до сих пор не было отказано в пользовании минимумом основных гражданских свобод - таких, например, как право самим издавать литературу. Нам таких основных свобод не дано. И в этом - решающее различие между нашей и вашей частями Европы!»
«Поэтому-то, - добавил Петр, - мы и отрицаем старую формулировку, которую порой по-прежнему слышим из уст наших западноевропейских гостей, видящих единственное различие между капитализмом и социализмом в том, что первый предполагает эксплуатацию человека человеком, а второй -совсем наоборот. Так вот, я боюсь, это ложная формулировка. В нашей половине Европы все качественно хуже, чем у вас».
«Означает ли это, что вы не согласны с той точкой зрения (обычно ее ассоциируют с работами таких авторов, как Эдвард Томпсон), что политическая конвергенция двух частей Европы вызвана холодной войной?»
«Я готова поспорить с Томпсоном, - сказала Ева. - Я уважаю его мужественные попытки привлечь внимание общественности к проблемам разделенной Европы, зажатой меж двумя сверхдержавами. А его старомодное виговское свободолюбие кажется мне очень привлекательным. Но я просто не могу согласиться с тем, что главной причиной уничтожения гражданских свобод в обеих частях Европы является холодная война».
«В последней версии своих размышлений, - продолжил я, - Томпсон утверждает, что постоянное военное соперничество двух сверхдержав - холодная война - оказывает пагубное влияние и на повседневную жизнедеятельность таких „миролюбивых государств, как Великобритания, прививая им менталитет „чрезвычайного положения". По его словам, современная государственная власть вдохновляется „гипотезой наличия постоянного врага". Он говорит, что данная гипотеза прибавляет полномочий государствам в обеих частях Европы, подобно тому как средневековой церкви придавала полномочия вера в существование сатаны. Он уверен в том, что подобная порочная динамика в равной мере присуща и той, и другой стороне. Точно так же, как борцы с самым разным прошлым, начав вести спортивную жизнь, наращивают одинаковую мышечную массу и приобретают одинаковое выражение лица, так и эти две изначально совершенно различные системы начинают походить друг на друга. Вследствие этого, утверждает он, граждане в обеих частях Европы становятся заложниками собственных служб безопасности - а службы эти неподконтрольны им и потому жесточайшим образом наказывают за любое покушение на их власть...»
«Это слишком простая картина, - возразила Ева, - На деле, она только вводит в заблуждение. Рассматривая такие сверхдержавы, как Россия и Америка, в качестве одинаковых, Томпсон упускает из виду специфику тоталитарных систем. Всякий живущий в нашей части Европы знает, что для нас холодная война - не единственный и не главный источник порабощения. Прежде всего, позволь тебе напомнить о том, что сталинистский тоталитаризм, тень которого все еще реет над нами, зародился еще до холодной войны. Мало того - он явился одной из ее главных причин. И не следует забывать, что народам Центральной Европы тоталитаризм был навязан сорок лет назад вооруженными силами Советского Союза, и сделано это было с одобрения западных держав, в частности Соединенных Штатов и Великобритании.
Участь миллионов людей была предрешена в Ялте тремя старцами: кровавым деспотом, безнадежно больным и плохо информированным государственным деятелем и реальным политиком распадающейся империи. Стабильность нашей системы все еще зиждется на готовности Советского Союза - он ее не раз уже продемонстрировал - сохранять единство системы посредством военной силы.
Наблюдение Томпсона, согласно которому наши две системы становятся похожи одна на другую, тоже ошибочно. Конечно, я не хочу недооценивать того факта, что и в твоей стране, да и повсеместно в Западной Европе свобода находится в серьезной опасности, - поэтому-то я и не в восторге от ваших политических систем... Главный же вопрос вот в чем: все происходящее в нашей части Европы является вопросом жизни и смерти для европейской демократической культуры в целом. Я не разделяю ностальгического отношения Милана Кундеры к Центральной Европе. Вместе с тем, я, как и большинство моих друзей, полностью согласна с ним в том, что ныне наша часть Европы переживает тяжелые времена, что ее духовная идентичность медленно удушается».
«Те из британских социалистов, кто знаком с вашей ситуацией, часто говорят, что со времени смерти Сталина жизнь в Центральной Европе улучшилась. Разве это не так?»
«Конечно, с тех пор кое-что изменилось, - продолжила Ева. - Ведь в те времена никто, даже люди с партбилетами в карманах, не были застрахованы от того, что и они не окажутся жертвами безумной и жестокой тактики партии.
Но с 1968 года насилие, как я уже говорила, приобрело более экономический характер, манипулирование людьми стало более подспудным и „цивилизованным". В частности, поэтому оно стало незаметным для глаз людей, живущих на Западе, ослепленных к тому же нашей новой телезвездой - товарищем Горбачевым. И все же, несмотря на перемены, наш режим остается тоталитарным. Эти режимы постоянно мобилизуются на оказание сопротивления процессу формирования гражданского общества, которое было бы независимым от политического строя, находящегося под полным контролем партии».
«Тоталитарное государство вступило в новую фазу, - добавил Петр. - Власть уже не столь безумна, в ней больше расчета и изощренности - и, пожалуй, с такой властью труднее справиться. Партия уже не требует от населения фанатичной преданности».
«Она уже не хочет разрывать людей на кусочки, чтобы затем создавать из этих кусочков совсем другие существа, как писал Оруэлл в «1984»?»
«Вот именно. Наши режимы стали более осторожными. Теперь они призывают к умеренности, респектабельности, самоцензуре граждан, к смягчению их нравственных требований друг к другу. Один из наиболее талантливых молодых польских писателей, Чеслав Белецкий, заметил, что для того чтобы быть истинно советским человеком, не обязательно верить в советские принципы. Очень верно сказано. Но все это не делает нашу жизнь радостней. Наши режимы пытаются подорвать наш демократический дух и наши демократические традиции. Они хотят, чтобы мы забыли о том, что суть свободы состоит в наличии у тебя мужества противостоять произволу. Они пытаются децивилизовать нас как нации, духовно сломить нас. Цель их состоит в том, чтобы, как сказал Кундера, память народа сменилась забвеньем. Они хотят, чтобы население наших стран соблюдало некоторые основные правила. Наши режимы стремятся заручиться нашим согласием на то, чтобы как при сохранении, так и при падении „социализма" власть партии в государстве осталась бы незыблемой. Чтобы всегда оставалась лишь одна правящая партия, обладающая монополией на все, включая истину и память. Они хотят заставить нас делить весь мир на друзей и врагов партии и признать, соответственно, что согласие с партийной политикой должно вознаграждаться, а несогласие наказываться. Наконец, они хотят заставить нас признать, что партия нуждается уже не в полной преданности собственных граждан, а лишь в пассивном, ритуализированном одобрении ими „социалистического" диктата».
Данное Евой и Петром описание позднего социализма ставит под сомнение истинность не только томпсоновской теории и классовых дефиниций социализма - вроде тех, что дает троцкизм. Я попытался объяснить, что это описание опровергает также и другой распространенный в среде британских социалистов взгляд, согласно которому центрально-европейские системы преодолели «анархию» и иррациональность капиталистической рыночной экономики, почему и следует считать их появление прогрессом, - ведь они, по крайней мере, планируют производство и распределение основных необходимых предметов потребления.
«Вера в то, что централизованное государственное планирование обладает решающими преимуществами перед капиталистическим рынком (так как гарантирует всем право на работу, уберегает стариков от голодной смерти, предлагает дешевые и эффективные средства транспорта и т. д.), традиционна для британского социализма...»
Петр прервал меня. «Я не вполне понимаю. Хочешь ли ты сказать, что вера в централизованное государственное планирование - это еще одна причина сочувственного отношения британских социалистов к нашим режимам?»
«Ну да. Из-за этого они не замечают описанной тобой действительности. Такое же отношение было у них к сталинской России лет сорок-пятьдесят назад. В то время, например в 30-е годы, многие социалисты уже признали широко известный тезис Дж.Д.Х. Коула, изложенный им в «Принципах экономического планирования», - ориентироваться на опыт России, как единственной страны, пытающейся воплотить в жизнь всесторонний общенациональный план, - это... естественно».
Я продолжал объяснять им, каким образом мысль о том,что социалисты должны учиться на позитивном опыте воплощения советской модели всестороннего государственного планирования, была подхлестнута инициативами послевоенных лейбористских правительств в вопросах государственного вмешательства в экономику, выборочной национализации и введения общественных служб, таких как национальная служба здравоохранения. «В первые послевоенные годы мало кто из британских социалистов не согласился бы со знаменитым замечанием премьер-министра Эттли: В вопросах планирования мы согласны с Советской Россией. Социалистам очень понравился выдвинутый в 1947 году пятилетний план Тито. Лишь немногие готовы были оспорить искреннее утверждение Э.Х. Карра о том, что „все мы теперь плановики", как и о том, что вера в эффективность государственного планирования „в основном сформировалась вследствие осознаваемого или не осознаваемого нами влияния Советского Союза и его достижений».
«Поразительно, - сказал Петр, - как живуч этот старый лозунг „социализм есть планирование...»
«Поймите, первые послевоенные годы многим все еще представляются „золотым веком" британского социализма. В обстановке увлечения сторонников Тэтчер приватизацией и „свободным рынком" многие социалисты все еще были склонны отождествлять социализм с централизованным государственным планированием - несмотря на предостережения Робина Мюррея, Алека Ноува, Хилари Уэйнрайт и других, что вся история социализма, рынков и планирования нуждается в глубоком переосмыслении».
Мои друзья заинтересовались упомянутым мной исследованием, и позже я послал им экземпляр книги Ноува «Правдоподобный социализм». Но они все еще не верили моим словам о том, как сильна идея планирования в менталитете многих западных социалистов.
Ева указала на тревожащую ее парадоксальность этой, как она выразилась, фетишизации планирования. «Мне интересным представляется здесь то, что в 19 - начале 20 вв. социалисты, как правило, осуждали «анархию» и бесчеловечность капиталистического рынка. Они стремились к некоему гармоничному и честному социалистическому обществу, основанному на рациональном планировании. Сегодня, по прошествии семидесяти лет советского социализма, нам ясно,что данное утверждение следует поставить с головы на ноги. Венгерские экономисты, такие как Корнай и Лиска, убедительно доказали это. Централизованное государственное планирование порождает анархию, дефицит, дегуманизацию.
В то же время, условно говоря, привнесение в нашу часть мира рыночных механизмов будет способствовать как рационализации, так и гуманизации нашей экономики; оно поможет ослабить власть тоталитарного государства, а также увеличит свободу выбора как для производителей, так и для потребителей. Я бы сравнила наши системы „государственного планирования" с той мифической империей, властитель которой, пожелав создать абсолютно точную карту империи, заставляет все ее население посвятить себя картографии, повергая тем самым жизнь империи в хаос и разруху».
«Если эта попытка подчинить производство, потребление, да и всю вашу жизнь организованному партией централизованному государственному планированию привела к столь катастрофическим последствиям, то какие альтернативы предлагаете вы?»
«Потому что как только вопрос о собственности становится центральным в дефиниции социализма, последний приобретает апологетический характер, предавая забвению прочие, зачастую более важные, источники несвободы и несправедливости. На горьком опыте Центральной Европы мы убедились, что централизация государственной власти (главным ресурсом которой является контроль над физическими средствами осуществления насилия) может стать доминирующим фактором в жизни людей. Нам также пришлось познать на себе, какими катастрофическими социально-политическими последствиями чревато такое развитие событий. Таким образом, вопрос о собственности остается для нас важным, но не главным. Все мы в Центральной Европе - не только в ГДР, Польше и Чехословакии, но также в Венгрии и Югославии - живем под сенью тоталитарных государств.Пусть даже одни из этих государств - например, Чехословакия и Румыния - более репрессивны, чем другие, все они в равной мере лишают население данных стран возможности пользоваться основными гражданскими свободами».
Внезапно я осознал, какое фундаментальное значение для социалистов имеет данное утверждение о необходимости принимать во внимание не только вопрос о собственности, но и вопрос об источниках эксплуатации. Ведь именно чрезмерное увлечение многих западных социалистов вопросами собственности, классовой борьбы и классовых конфликтов - озарило меня - усиливает сдержанное отношение их к «восточноевропейской» проблематике. Установленные в этих странах социалистические режимы рассматриваются ими как нечто более «передовое», чем царящий в таких странах, как Великобритания, капитализм. Предполагается, что при всех своих «недостатках» эти режимы все же намного обогнали капиталистический мир, так как ими отменена частная собственность на основные средства производства. Считается, что благодаря этому в рамках данных режимов уничтожены или ослаблены такие пороки капитализма, как классовая эксплуатация, конкуренция и собственнический индивидуализм.
Когда я попытался сформулировать эту мысль и проиллюстрировать ее на примерах, Ева и Петр встретили мои слова с недоумением - казалось, они не верят своим ушам. А начал я со слов о том, как часто в дискуссиях с западными социалистами приходится встречаться со слащаво-сентиментальным отношением к советской модели социализма. «Лишь ничтожное меньшинство британских социалистов занимают открыто просоветские позиции. Старомодный обмен дружескими визитами ушел в прошлое. По поводу репрессивного характера режимов советского типа теперь обычно хранят неловкое молчание - к примеру, как это делает журнал «Marxism Today». И все же убеждение, что левые должны общаться между собой по-товарищески (так сформулировал эту мысль в 40-е годы Анёрен Бевен) и что „Россия на стороне рабочих", господствовавшее в Великобритании в период между Октябрьской революцией и заключением пакта Молотова-Риббентропа, это убеждение еще не полностью себя исчерпало. Оно продолжает существовать, заявляя о себе в самых неожиданных точках рабочего движения. Бывает, что порой оно сводит вместе таких личностей и такие группы, которые в других ситуациях не стали бы и разговаривать друг с другом».
Вспомнил я и о неформальном собрании в рамках лейбористской конференции 1985 г., участником которого мне довелось стать. «На этом собрании высланный из России социалист Петр Егидес, бывший редактор оппозиционного журнала «Поиски», говорил о том, какой вопрос поставил он перед Майклом Футом, тогдашним лидером лейбористской партии: „Почему английские лейбористы приглашают на свою партийную конференцию представителей из СССР?" Фут отвечал: „Потому что СССР, несмотря на ошибки и все прочее, является социалистической страной". Егидес сказал, что точно такой же ответ получил он и от Тони Бенна».
Мои друзья нахмурились, но я продолжал. Однажды затронув эту тему, я уже не мог остановиться. «Этот просоветский настрой часто приобретает причудливые формы. Иногда я слышу, как кто-то из моих друзей говорит, что социалистам не следует вставать в оппозицию вашим режимам. Они утверждают, что совать нос в дела ваших законно назначенных „социалистических" правительств значит нагнетать напряженность в мире. Мне известно, что несколько отделений лейбористской партии на местах проголосовали за прекращение оказания материальной поддержки Солидарности после введения в Польше военного положения...»
«Новый социалистический закон! - саркастически произнес Петр. - Граждане разных стран не вправе разговаривать друг с другом. Только правительства могут говорить от лица своих граждан! Не применить ли такой же закон к Южной Африке? Или к Турции?»
«Просоветские настроения в рядах британских социалистов усиливаются вследствие их стереотипной реакции на пороки американского империализма - у многих социалистов вызывает глубокую обеспокоенность угроза независимости Никарагуа, в то время как тема войны в Польше или в Афганистане оставляет их совершенно равнодушными. В Афганистане русские убили миллион мирных граждан и заставили пять миллионов афганцев бежать из своей страны. Они систематически губили посевы, отравляли химическими веществами плодородные поймы рек и уничтожали бомбежками города. Целое поколение афганских художников, поэтов, драматургов и писателей оказалось „потерянным"... и всем этим британские левые даже не опечалились.
Это говорит о том, как много социалистов следуют принципу выбора наименьшего из зол: Советский Союз, который считают меньшим злом, пользуется спокойной поддержкой, как если бы он воплощал собой не зло, а добро. Такая безмятежно просоветская позиция встречается не только у известных лидеров лейбористского движения, она - не редкость и у рядовых социалистов. Многие британские социалисты просто не задумываются о том, почему они доверяют советской модели. По сути, такие социалисты попросту испытывают наивную тоску сторонних наблюдателей по „достижениям социализма", якобы имеющимся в советском блоке: полная занятость, улицы, свободные от засилья рекламы, чистое и эффективно функционирующее метро, отсутствие размалеванных стен домов и строений, равно как и проявлений уличного вандализма, мирная и благоустроенная жизнь населения. К этим „достижениям социализма" знакомые мне женщины обычно добавляют свободу от засилья секса и уличной порнографии, приличные учреждения по уходу за детьми, гарантии занятости и прочие права женщин».
Терпенью и вежливости моих друзей настал конец. «Эффективность и порядок при социализме! Равенство для женщин! Этим социалистам следовало бы пожить здесь! - сказала Ева. - Тогда бы они быстро поняли, насколько искажены их представления. Царящая здесь тяжелая, нелепая и гнетущая атмосфера сразу бы лишила их иллюзий. Они увидели бы и то, что господствуют здесь мужчины. Каждый день партия напоминает нам о том, что наша социалистическая система освободила женщин. С этим я полностью согласна - но только не с тем, что нас освободили от мужей, деторождения, стояния в очередях, от кухни, уборки, от низкооплачиваемых „женских специальностей", фактически являющихся принудительными, так как без этой работы семьи не могли бы свести концы с концами».
Я заверил своих друзей, что в сказанном мною без преувеличения, добавив, что существуют и более утонченные разновидности этой веры в пост-капиталистические достижения советской модели, особенно среди писателей и политических активистов, находящихся под влиянием троцкизма.
«Сочувствующие этой традиции социалисты на первое место ставят вопрос о собственности. Это позволяет им утверждать, будто, несмотря ни на что, ваши „восточноевропейские" режимы, по крайней мере, покончили с тиранией частной собственности».
Тут всплыли в памяти некоторые примеры. «В своей недавней публикации, посвященной будущему лейбористской партии, Майк Растин, один из наиболее известных и уважаемых социалистических авторов, заметил, что „кадровые режимы" Восточной Европы обеспечивают и сохраняют общественную собственность на средства производства и тем самым в определенной степени представляют и защищают интересы рабочего класса. Эта точка зрения не является исключением. Чаще всего она связана с не слишком тщательно замаскированными троцкистскими убеждениями значительной части редакторов таких журналов, как «New Left Review» и «Labour Focus on Eastern Europe». Кроме того, данная точка зрения является изложением программных взглядов Воинствующих активистов, находящихся на периферии лейбористской партии.
В среде современных троцкистов центрально-европейские режимы рассматриваются как своего рода промежуточные инстанции между капитализмом и социализмом. Троцкисты утверждают, что эти режимы ликвидировали эксплуатацию, порожденную ориентированным на рынок товарным производством и обменом, и заменили ее системой централизованного государственного планирования. В этом смысле центрально-европейские режимы представляют собой предсоциалистическую историческую стадию. Но при этом троцкисты заявляют, что развивать антикапиталистические достижения - совершить заключительный рывок в социализм - вашим режимам мешает ряд внешних и внутренних факторов.
В числе важнейших из них, как правило, называют наличие вездесущего американского империализма, а внутри страны - бюрократические „извращения", которые, как утверждают, усиливают власть находящейся у кормила государства группы партийно-государственных аппаратчиков, паразитирующих на рабочем классе. Эти соображения заставляют британских троцкистов осуждать существующие правительства Центральной Европы. Все, что нужно, говорят они, это мобилизовать „рабочий класс" на завершение антикапиталистической революции. При этом они убежденно отрицают, что ваши режимы являются антисоциалистическими по сути. Поэтому они продолжают верить в то, что врагом номер один является западный капитализм, а традиционная (марксистская) цель организации рабочего класса на осуществление антикапиталистической революции (конечно же, силами жестко дисциплинированной партии, знающей, в чем состоит благо рабочего класса), - эта цель все еще остается принципиально верной...»
Внезапно наверху зазвенел входной звонок. Мои друзья вскочили с мест. Непонятно почему, меня пронзило беспокойство. Вопросы завертелись в моей голове. Который час? Может быть, это соседи? Так поздно? Каждое новое мгновенье усугубляло напряженную тишину. Сначала я оцепенел. Затем запаниковал.
Ева и Петр знаками попросили меня хранить молчанье и закрыть дверь ванной. Они крадучись поднялись по ступеням с бутылкой вина и бокалами в руках. Я запер дверь на задвижку и попытался замаскировать наш маленький столик полотенцем и ведром. Сам же я устроился на унитазе. Я чувствовал себя смущенным и виноватым - переживал за друзей. Тщетно пытался я различить по доносящимся сверху невнятным звукам, что же там происходит. Минуты тянулись медленно. От страха меня мутило. Тишина. Снова неясные звуки. Затем взрыв хохота, чувство облегчения от дружеских интонаций прощанья с соседями, стук закрываемой входной двери. Мое сердце забилось свободней, стало легче дышать. На этот раз, к счастью, пронесло. Через несколько минут Ева и Петр вновь спустились ко мне, принеся с собой полный чайник чая и ярко раскрашенные чашки с блюдцами. Сердце мое все еще билось учащенно.
На лицах моих друзей не было улыбок облегчения, объяснений произошедшему также не последовало. Для и их это был рядовой эпизод. Они сразу же вернулись к нашему разговору.
«Что касается троцкизма... - сказала Ева, разливая чай по чашкам, - описанные тобой взгляды нам хорошо знакомы, хотя в наших оппозиционных кругах троцкистов совсем немного. Я уважаю их за мужество и решительность, но взгляды их для меня неприемлемы. С моей точки зрения, эти взгляды основаны на интеллектуальном двуличии. Пусть даже троцкисты исходят из лучших намерений, выполняемая ими функция является апологетикой. Я согласна с твоей оценкой основного содержания троцкизма: фундаментальные идеи Марксова социализма признаются троцкистами в сущности верными; организация и борьба за осуществление поставленных целей; подготовка пролетарской революции в обеих половинах Европы... Если бы все было так просто!»
«В чем же неверность этих взглядов?»
«Вера в возможность революционного свержения диктатуры партии нереалистична и опасна, - сказала Ева. - Мало того: чем ясней формулируется основное содержание троцкизма, тем очевидней то, что он основан на серьезном противоречии. „Рабочий класс" (этим термином в его марксистском смысле я уже не пользуюсь) объявляется бессильным, хотя наши режимы - в силу того, что в них господствуют „социалистические" производственные отношения, - считаются государствами рабочих. Как такое возможно?»
«Британские троцкисты ответили бы на это, что партийно-государственная бюрократия, рассматриваемая ими как главная движущая сила ваших режимов, являет собой как достижение - позитивный выход за рамки капиталистической эксплуатации, - так и основной источник неравенства и несвободы».
«Вот именно! - подхватил Петр. - В этом-то и состоит слабость троцкистского мировоззрения! Как ты говоришь, им предполагается, что решающее историческое достижение наших режимов - замена капитализма бюрократическим государством - есть одновременно и основной источник несвободы и несправедливости. Это же двуличие!..»
«Но если троцкистский взгляд, согласно которому вы живете в предсоциалистических условиях, вами отрицается, то каков, по вашему мнению, этот режим? Что это за режим?»
«В этой части мира, - сказала Ева, - никто не верит в то,что мы живем в „государстве рабочих", идущем по пути от капитализма к социализму. Каждый знает, что, в отличие от вашей капиталистической системы в Великобритании и других странах, у нас нельзя говорить о том, что рабочие нанимаются и получают зарплату в рамках независимой от государства „экономики". У нас не существует никакой независимой экономики - и, в частности, поэтому неправильно говорить о том, что наши рабочие являются классом в марксистском или троцкистском смысле. К нашей ситуации классовый анализ просто неприменим. Он не отражает совершенно иной и более беспокоящей нас реальности - той, в которой мы живем.
Мы задыхаемся в этом государстве нового типа, обладающем беспрецедентной властью над личностью. Не знаю, как все это назвать, хотя большинство наших писателей называют такое государство тоталитарным. Если ты хочешь понять, что это означает для нашей повседневной жизни, попытайся представить себе, что живешь в условиях такой политической системы, когда правящая партия одновременно является твоим единственным работодателем. Партия осуществляет полный контроль над средствами существования людей в широчайшем смысле этого слова. Будучи единственным работодателем, партия фактически подвергает нас постоянному шантажу. Работа рассматривается как обязанность граждан, в обмен на которую партия и снабжает нас средствами к существованию. Стоит только гражданам выразить протест против власти государства-работодателя - и они автоматически причисляются к разряду критиков „руководящей роли партии". За это партия может наказать их самыми разными способами. Подчеркну, что карательные полномочия партии не связаны, в первую очередь, с полицией и армией, как это было в случае с другими диктатурами - скажем, Франко или Пиночета».
«Но с выражающими несогласие гражданами все равно обращаются жестоко; случается, их приговаривают к многолетнему тюремному заключению, не так ли?»
«Так. Применение насильственных методов не прекращается. Но государство-работодатель имеет в своем распоряжении куда более тонкие методы воздействия. Партия может исключить диссидента из официального профсоюза, приказать дирекции школы не принимать к себе его детей. В качестве единственного работодателя партия может приказать врачам не выплачивать диссиденту пособие по инвалидности. Она может отдать распоряжение полиции отобрать у него водительское удостоверение, а телефонной станции - отключить у него телефон. В подобных санкциях нет ничего исключительного, они - не редкость. Совсем наоборот. Все это основные средства, которыми пользуется партия для оказания постоянного удушающего воздействия на население в целом. Такие новаторские формы воздействия - главное историческое изобретение наших „социалистических" режимов. Они куда эффективней действий полиции или армии, да и трупов и политических заключенных в результате оказывается не так много».
«Таким образом, трагическая ирония жизни при социализме, - добавил Петр, - состоит в том, что под угрозой исчезновения здесь не только свобода рабочих, но и все гражданские свободы. Наше управляемое партией государство относится ко всем своим гражданам как к потенциальным диссидентам. Вот почему любые попытки граждан защищать гражданские свободы снизу не могут не быть опасными - ведь за это власти заставят их жестоко расплачиваться...»
«Немало британских социалистов готовы утверждать,что и в Великобритании гражданские свободы находятся под угрозой. При этом они будут ссылаться на такие прецеденты, как обращение с женщинами из Грннэм Коммон или с чернокожими, страдающими от постоянных полицейских преследований, подвергающимися опасности быть привлеченными к суду и оказаться в тюрьме...»
Ева резко отреагировала на мои слова. «Все это говорит о совершенном непонимании нашей ситуации. Прости меня за это упрощение, но насколько мне самой известно о положении в твоей стране, ни британским рабочим, ни гражданам вообще до сих пор не было отказано в пользовании минимумом основных гражданских свобод - таких, например, как право самим издавать литературу. Нам таких основных свобод не дано. И в этом - решающее различие между нашей и вашей частями Европы!»
«Поэтому-то, - добавил Петр, - мы и отрицаем старую формулировку, которую порой по-прежнему слышим из уст наших западноевропейских гостей, видящих единственное различие между капитализмом и социализмом в том, что первый предполагает эксплуатацию человека человеком, а второй -совсем наоборот. Так вот, я боюсь, это ложная формулировка. В нашей половине Европы все качественно хуже, чем у вас».
«Означает ли это, что вы не согласны с той точкой зрения (обычно ее ассоциируют с работами таких авторов, как Эдвард Томпсон), что политическая конвергенция двух частей Европы вызвана холодной войной?»
«Я готова поспорить с Томпсоном, - сказала Ева. - Я уважаю его мужественные попытки привлечь внимание общественности к проблемам разделенной Европы, зажатой меж двумя сверхдержавами. А его старомодное виговское свободолюбие кажется мне очень привлекательным. Но я просто не могу согласиться с тем, что главной причиной уничтожения гражданских свобод в обеих частях Европы является холодная война».
«В последней версии своих размышлений, - продолжил я, - Томпсон утверждает, что постоянное военное соперничество двух сверхдержав - холодная война - оказывает пагубное влияние и на повседневную жизнедеятельность таких „миролюбивых государств, как Великобритания, прививая им менталитет „чрезвычайного положения". По его словам, современная государственная власть вдохновляется „гипотезой наличия постоянного врага". Он говорит, что данная гипотеза прибавляет полномочий государствам в обеих частях Европы, подобно тому как средневековой церкви придавала полномочия вера в существование сатаны. Он уверен в том, что подобная порочная динамика в равной мере присуща и той, и другой стороне. Точно так же, как борцы с самым разным прошлым, начав вести спортивную жизнь, наращивают одинаковую мышечную массу и приобретают одинаковое выражение лица, так и эти две изначально совершенно различные системы начинают походить друг на друга. Вследствие этого, утверждает он, граждане в обеих частях Европы становятся заложниками собственных служб безопасности - а службы эти неподконтрольны им и потому жесточайшим образом наказывают за любое покушение на их власть...»
«Это слишком простая картина, - возразила Ева, - На деле, она только вводит в заблуждение. Рассматривая такие сверхдержавы, как Россия и Америка, в качестве одинаковых, Томпсон упускает из виду специфику тоталитарных систем. Всякий живущий в нашей части Европы знает, что для нас холодная война - не единственный и не главный источник порабощения. Прежде всего, позволь тебе напомнить о том, что сталинистский тоталитаризм, тень которого все еще реет над нами, зародился еще до холодной войны. Мало того - он явился одной из ее главных причин. И не следует забывать, что народам Центральной Европы тоталитаризм был навязан сорок лет назад вооруженными силами Советского Союза, и сделано это было с одобрения западных держав, в частности Соединенных Штатов и Великобритании.
Участь миллионов людей была предрешена в Ялте тремя старцами: кровавым деспотом, безнадежно больным и плохо информированным государственным деятелем и реальным политиком распадающейся империи. Стабильность нашей системы все еще зиждется на готовности Советского Союза - он ее не раз уже продемонстрировал - сохранять единство системы посредством военной силы.
Наблюдение Томпсона, согласно которому наши две системы становятся похожи одна на другую, тоже ошибочно. Конечно, я не хочу недооценивать того факта, что и в твоей стране, да и повсеместно в Западной Европе свобода находится в серьезной опасности, - поэтому-то я и не в восторге от ваших политических систем... Главный же вопрос вот в чем: все происходящее в нашей части Европы является вопросом жизни и смерти для европейской демократической культуры в целом. Я не разделяю ностальгического отношения Милана Кундеры к Центральной Европе. Вместе с тем, я, как и большинство моих друзей, полностью согласна с ним в том, что ныне наша часть Европы переживает тяжелые времена, что ее духовная идентичность медленно удушается».
«Те из британских социалистов, кто знаком с вашей ситуацией, часто говорят, что со времени смерти Сталина жизнь в Центральной Европе улучшилась. Разве это не так?»
«Конечно, с тех пор кое-что изменилось, - продолжила Ева. - Ведь в те времена никто, даже люди с партбилетами в карманах, не были застрахованы от того, что и они не окажутся жертвами безумной и жестокой тактики партии.
Но с 1968 года насилие, как я уже говорила, приобрело более экономический характер, манипулирование людьми стало более подспудным и „цивилизованным". В частности, поэтому оно стало незаметным для глаз людей, живущих на Западе, ослепленных к тому же нашей новой телезвездой - товарищем Горбачевым. И все же, несмотря на перемены, наш режим остается тоталитарным. Эти режимы постоянно мобилизуются на оказание сопротивления процессу формирования гражданского общества, которое было бы независимым от политического строя, находящегося под полным контролем партии».
«Тоталитарное государство вступило в новую фазу, - добавил Петр. - Власть уже не столь безумна, в ней больше расчета и изощренности - и, пожалуй, с такой властью труднее справиться. Партия уже не требует от населения фанатичной преданности».
«Она уже не хочет разрывать людей на кусочки, чтобы затем создавать из этих кусочков совсем другие существа, как писал Оруэлл в «1984»?»
«Вот именно. Наши режимы стали более осторожными. Теперь они призывают к умеренности, респектабельности, самоцензуре граждан, к смягчению их нравственных требований друг к другу. Один из наиболее талантливых молодых польских писателей, Чеслав Белецкий, заметил, что для того чтобы быть истинно советским человеком, не обязательно верить в советские принципы. Очень верно сказано. Но все это не делает нашу жизнь радостней. Наши режимы пытаются подорвать наш демократический дух и наши демократические традиции. Они хотят, чтобы мы забыли о том, что суть свободы состоит в наличии у тебя мужества противостоять произволу. Они пытаются децивилизовать нас как нации, духовно сломить нас. Цель их состоит в том, чтобы, как сказал Кундера, память народа сменилась забвеньем. Они хотят, чтобы население наших стран соблюдало некоторые основные правила. Наши режимы стремятся заручиться нашим согласием на то, чтобы как при сохранении, так и при падении „социализма" власть партии в государстве осталась бы незыблемой. Чтобы всегда оставалась лишь одна правящая партия, обладающая монополией на все, включая истину и память. Они хотят заставить нас делить весь мир на друзей и врагов партии и признать, соответственно, что согласие с партийной политикой должно вознаграждаться, а несогласие наказываться. Наконец, они хотят заставить нас признать, что партия нуждается уже не в полной преданности собственных граждан, а лишь в пассивном, ритуализированном одобрении ими „социалистического" диктата».
Данное Евой и Петром описание позднего социализма ставит под сомнение истинность не только томпсоновской теории и классовых дефиниций социализма - вроде тех, что дает троцкизм. Я попытался объяснить, что это описание опровергает также и другой распространенный в среде британских социалистов взгляд, согласно которому центрально-европейские системы преодолели «анархию» и иррациональность капиталистической рыночной экономики, почему и следует считать их появление прогрессом, - ведь они, по крайней мере, планируют производство и распределение основных необходимых предметов потребления.
«Вера в то, что централизованное государственное планирование обладает решающими преимуществами перед капиталистическим рынком (так как гарантирует всем право на работу, уберегает стариков от голодной смерти, предлагает дешевые и эффективные средства транспорта и т. д.), традиционна для британского социализма...»
Петр прервал меня. «Я не вполне понимаю. Хочешь ли ты сказать, что вера в централизованное государственное планирование - это еще одна причина сочувственного отношения британских социалистов к нашим режимам?»
«Ну да. Из-за этого они не замечают описанной тобой действительности. Такое же отношение было у них к сталинской России лет сорок-пятьдесят назад. В то время, например в 30-е годы, многие социалисты уже признали широко известный тезис Дж.Д.Х. Коула, изложенный им в «Принципах экономического планирования», - ориентироваться на опыт России, как единственной страны, пытающейся воплотить в жизнь всесторонний общенациональный план, - это... естественно».
Я продолжал объяснять им, каким образом мысль о том,что социалисты должны учиться на позитивном опыте воплощения советской модели всестороннего государственного планирования, была подхлестнута инициативами послевоенных лейбористских правительств в вопросах государственного вмешательства в экономику, выборочной национализации и введения общественных служб, таких как национальная служба здравоохранения. «В первые послевоенные годы мало кто из британских социалистов не согласился бы со знаменитым замечанием премьер-министра Эттли: В вопросах планирования мы согласны с Советской Россией. Социалистам очень понравился выдвинутый в 1947 году пятилетний план Тито. Лишь немногие готовы были оспорить искреннее утверждение Э.Х. Карра о том, что „все мы теперь плановики", как и о том, что вера в эффективность государственного планирования „в основном сформировалась вследствие осознаваемого или не осознаваемого нами влияния Советского Союза и его достижений».
«Поразительно, - сказал Петр, - как живуч этот старый лозунг „социализм есть планирование...»
«Поймите, первые послевоенные годы многим все еще представляются „золотым веком" британского социализма. В обстановке увлечения сторонников Тэтчер приватизацией и „свободным рынком" многие социалисты все еще были склонны отождествлять социализм с централизованным государственным планированием - несмотря на предостережения Робина Мюррея, Алека Ноува, Хилари Уэйнрайт и других, что вся история социализма, рынков и планирования нуждается в глубоком переосмыслении».
Мои друзья заинтересовались упомянутым мной исследованием, и позже я послал им экземпляр книги Ноува «Правдоподобный социализм». Но они все еще не верили моим словам о том, как сильна идея планирования в менталитете многих западных социалистов.
Ева указала на тревожащую ее парадоксальность этой, как она выразилась, фетишизации планирования. «Мне интересным представляется здесь то, что в 19 - начале 20 вв. социалисты, как правило, осуждали «анархию» и бесчеловечность капиталистического рынка. Они стремились к некоему гармоничному и честному социалистическому обществу, основанному на рациональном планировании. Сегодня, по прошествии семидесяти лет советского социализма, нам ясно,что данное утверждение следует поставить с головы на ноги. Венгерские экономисты, такие как Корнай и Лиска, убедительно доказали это. Централизованное государственное планирование порождает анархию, дефицит, дегуманизацию.
В то же время, условно говоря, привнесение в нашу часть мира рыночных механизмов будет способствовать как рационализации, так и гуманизации нашей экономики; оно поможет ослабить власть тоталитарного государства, а также увеличит свободу выбора как для производителей, так и для потребителей. Я бы сравнила наши системы „государственного планирования" с той мифической империей, властитель которой, пожелав создать абсолютно точную карту империи, заставляет все ее население посвятить себя картографии, повергая тем самым жизнь империи в хаос и разруху».
«Если эта попытка подчинить производство, потребление, да и всю вашу жизнь организованному партией централизованному государственному планированию привела к столь катастрофическим последствиям, то какие альтернативы предлагаете вы?»