Alaska 2
More field notes from Alaska / еще путевые заметки с Аляски.
If I try to look through the window, I don’t see much. Cold wind throws buckets of rainwater against the glass; dense fog hides everything except rusty shipping containers, piles of construction debris, and empty diesel barrels. When the fog lifts for a few seconds, the view doesn’t improve much: I can catch a glimpse of a rolling plain covered with dead grass and black volcanic rocks, with a few cone-shaped hills on the horizon.
Opening the window in this kind of weather doesn’t seem like a good idea, but if you master the courage, your perception of the place changes instantly. The wind brings a bit of rain and fog into the room, but also a symphony of sounds: songs of Lapland longspurs, giant rosy-finches, snow buntings, and rock sandpipers. And on top of that you hear a strange hoarse roar, part barking, part bleating. You can’t escape this sound anywhere on the island in summer. It is the voice of half a million fur seals. We are on Saint Paul Island, one of the Pribilofs, the world’s largest breeding site of Northern fur seals.
Once there were six millions. Aleuts would come every summer to hunt them, but didn’t make a dent in the population. (People did, however, kill all sea cows and mammoths that used to live here). Then Russians arrived, enslaved the Aleuts and made them kill a lot more fur seals, but eventually the rookeries were protected and the population began to recover. Now it is falling again due to overfishing and climate change. The rookeries once covered the entire coast, except for places with cliffs, up to half a mile inland in some places. Today only a few beaches are occupied. Even Lukanin Beach of Jungle Books fame, once the largest rookery, is almost empty.
Russians also killed all sea otters, so kelp beds were destroyed by sea urchins and no longer protect the shores. The Americans later did their share of killing, slaughtering 20,000 Steller’s sea lions because they supposedly competed with the fur seals.
The Aleuts that now live here aren’t doing very well, either. Of the island’s five hundred people, only seven are fluent speakers of Unangan, the ancient language of the Aleuts. The culture was thoroughly destroyed by Russian invaders; nobody on the island can make a kayak anymore. There used to be thirty types of kayaks, some made for long voyages over hundreds of miles of stormy seas, but the designs are lost, and the purposes of weird structural features of some kayaks that early European travelers described are forever a mystery.
There is a Russian Orthodox church in the village, and a cemetery with white wooden crosses on a nearby hill. But many crosses are scattered around; these are graves of suicide victims. Suicide is a major problem in remote native settlements. In Savoonga (a Yupik village on St. Lawrence Island to the north) 11 out of 600 people committed suicide in 2016, the highest rate in the world. You would think the worse time for suicides is December, when it is dark almost all day, but they actually peak in March. Perhaps people realize at that time that even the arrival of spring isn’t going to change much?
By the time Russia sold Alaska to the US, the cruel excesses of the occupation had been largely brought under control. Local people were actually rather loyal to Russia, so they kept Russian names, both personal and of places. There is a lot of Russian words in the language, but the meaning of some place names has been forgotten. I do my best to translate them, but some have been mangled beyond recognition, or are based on old words that didn’t make it to contemporary Russian (it suffered a disastrous impoverishment in the 20th century when Moscow dialect largely replaced all others).
Americans continued the cultural genocide, banning both Unangan and Russian languages and making it illegal to build traditional sod houses. The houses had been used for thousands of years until some US bureaucrat declared them unsafe. During WWII two of the numerous Bering Sea islands was occupied by Japan; their inhabitants were shipped off to concentration camps. The US panicked and forcibly evacuated all Aleuts from all other islands to poorly prepared camps in Alaska Panhandle, where many died. The survivors later sued and received a payoff, but still consider the internment a great tragedy.
So Saint Paul is a sad place, but not the saddest around here, not at all. The town is freshly painted and reasonably clean, people look healthy and upbeat, and the surrounding nature is wonderful: colorful seabird colonies, oceanic meadows getting ready to bloom, Arctic foxes that run around leaving piles of shed winter fur everywhere. There are even some sunny breaks when you can see other islands: Otter Island that looks like a sea otter sleeping on its back, Walrus Island where a few sea lions still breed, and distant Saint George where a hundred people live, joined in summer by 300,000 fur seals and millions of seabirds. It is easy to get a plane ticket to St. George, but not to get there: most of scheduled flights get cancelled because of fog.
We got lucky and made it to St. George for a few hours. A guy who gave us a ride from the airstrip to the village said that a few years ago a Russian couple visited the island to get baptized in the church here. Nobody has a slightest idea why they would do this, and they left a book in Russian that nobody here can read. The mystery of the book has been driving people mad. A small crowd brought me the book to finally find out what it was. It was one of a few hundred crappy crime novels produced by Russia’s most prolific pulp fiction writer.
Well, we have to leave. There are more islands to visit, some a bit more green and comfortable, like Unalaska, some way more remote and bleak, like St. Lawrence. Each has its own treasures: walrus haulouts, enormous seabird cliffs, endemic birds and mammals. The most magical of all, St. Matthew, has three hundred square miles of stunning scenery packed with unique wildlife, but no harbors or airstrips, and is visited by five people per year on average (we got there by private floatplane). If you have enough time, don’t mind the weather, and can make enough friends to avoid paying the ridiculous costs of transportation and lodging, traveling here is a lot of fun.
Если я пытаюсь поглядеть в окно, толку от этого мало. Ледяной ветер бросает в стекло пригорошни дождя; туман скрывает все кроме ржавых контейнеров, куч строительного мусора и ржавых бочек из-под солярки. Если туман поднимается на несколько секунд, можно разглядеть покрытую мертвой травой и черными глыбами базальта равнину, а вдали - невысокие конические сопки.
Открывать окно в такую погоду совершенно не хочется, но если все-таки рискнуть, мир за стеклом сразу воспринимаешь совсем по-другому. Вместе с дождем и туманом ветер приносит целую симфонию: песни гигантских вьюрков, подорожников, пуночек и куликов-песочников, а поверх всего - странный грубый рев, иногда лающий, иногда блеющий, от которого летом не спрячешься нигде на острове. Это голос полумиллиона морских котиков. Мы на острове Св. Павла, одном из островов Прибылова, где находятся самые большие в мире котиковые лежбища.
Когда-то котиков было шесть миллионов. Алеуты приплывали сюда каждое лето, чтобы на них охотиться, но ущерб был ничтожный. (Люди, правда, полностью истребили живших тут морских коров и мамонтов.) Потом пришли русские, поработили алеутов и заставили их добывать котиков на продажу. В конце концов лежбища стали охранять и численность начала восстанавливаться, но сейчас опять падает из-за коммерческого рыболовства и потепления климата. Раньше лежбища покрывали все побережье, кроме обрывистых участков, и заходили на полмили вглубь суши, а теперь остались только на нескольких пляжах. Прославленный Киплингом Луканин Пляж, где находилось самое большое лежбище, почти пуст.
Русские выбили каланов на островах, так что морские ежи уничтожили заросли морской капусты, защищавшие берег от прибоя. И американцы потом отличились - перебили двадцать тысяч сивучей, которые якобы конкурировали с котиками за рыбу.
Алеуты, которые тут сейчас живут, тоже не особенно процветают. Из пятисот человек только семеро свободно говорят на унангане, древнем языке алеутов. Культура была полностью уничтожена русскими захватчиками: никто на острове больше не умеет делать каяки. Раньше у алеутов было свыше тридцати типов каяков, в том числе больших для плаваний за сотни миль по штормовым морям. Первые европейские путушественники описывали странные приспособления и формы некоторых каяков, но их назначение навсегда осталось загадкой.
В поселке есть православная церковь и кладбище с белыми деревянными крестами. Многие кресты разбросаны по сопкам - это могилы самоубийц. В удаленных национальных поселках суицид - серьезная проблема: в Савунге, деревне эскимосов-юпик на острове Св. Лаврентия, за прошлый год покончили с собой одиннацать жителей из примерно шестисот. Казалось бы, худшим временем должен быть декабрь, когда тут темно почти весь день, но на самом деле пик самоубийств приходится на март. Может быть, людям в это время становится понятно, что приход весны ничего не изменит?
К тому времени, когда Россия продала Аляску США, с жестокостями оккупации было в основном покончено. Алеуты оставались верными России, так что они сохранили русские имена и названия. В их языке много русских слов, но значение многих географических названий забыто. Я как мог помогал с переводом, но некоторые слова изменились до неузнаваемости, а другие утрачены в период катастрофического обеднения русского языка в ХХ веке, когда московский диалект практически вытеснил все остальные.
Американцы тоже не удержались от культурного геноцида: унанган и русский были запрещены, как и строительство традиционных домов из дерна. Такие дома использовались тысячи лет, пока какой-то бюрократ не счел их опасными. Во время Второй мировой японцы оккупировали два из множества островов Берингова моря и увезли всех жителей в концлагерь. Американцы запаниковали и насильно эвакуировали всех алеутов со всех остальных островов в плохо подготовленные лагеря на юге Аляски, где многие умерли. Выжившие потом отсудили компенсацию, но все равно считают эвакуацию национальной трагедией.
Так что остров Св. Павла - грустное место, но в этих краях есть и намного хуже. Поселок свежевыкрашен и довольно чист, люди выглядят здоровыми и веселыми, а природа вокруг просто чудесная: птичьи базары, океанические луга, которые вот-вот зацветут, песцы, роняющие повсюду клочья зимней шерсти. Бывает даже, что выглядывает солнце и становятся видны соседние острова: Выдровый, похожий на спящего калана, Моржовый, где находится последнее лежбище сивучей, а вдали - Св. Георгий, где около ста человек живут в компании трехсот тысяч котиков и миллионов морских птиц. Туда легко купить авиабилет, но трудно попасть: по расписанию три рейса в неделю, но большинство из них отменяют из-за тумана.
Нам повезло: мы попали на Св. Георгия на несколько часов. Парень, подвозивший нас с аэродрома в поселок, рассказал, что несколько лет назад сюда приехала пара из России, чтобы креститься в местной церкви. Никто понятия не имеет, зачем им это понадобилось. Они оставили на острове книгу, которую с тех пор некому прочитать, и загадка этой книги сводила местных жителей с ума. Небольшая толпа принесла мне книгу, ожидая, что я раскрою наконец тайну. Это был детектив Донцовой.
Ну вот, пора улетать. Меня ждут другие острова - некоторые относительно зеленые и приветливые, как Уналашка, другие удаленные и суровые, как Св. Лаврентия. У каждого свои сокровища: лежбища моржей, колоссальные колонии птиц, уникальные виды птичек и мелких зверушек. Самый волшебный из всех - остров Св. Матфея, триста квадратных миль неземных пейзажей, битком набитых редкой живностью. Там нет гаваней и посадочных полос, и бывает на острове в среднем пять человек в год (мы добрались туда на частном гидросамолете). В общем, если вы не торопитесь, не боитесь плохой погоды и достаточно легко заводите друзей, чтобы не платить по безумным ценам за транспорт и проживание, путешествовать в этих краях очень здорово.
If I try to look through the window, I don’t see much. Cold wind throws buckets of rainwater against the glass; dense fog hides everything except rusty shipping containers, piles of construction debris, and empty diesel barrels. When the fog lifts for a few seconds, the view doesn’t improve much: I can catch a glimpse of a rolling plain covered with dead grass and black volcanic rocks, with a few cone-shaped hills on the horizon.
Opening the window in this kind of weather doesn’t seem like a good idea, but if you master the courage, your perception of the place changes instantly. The wind brings a bit of rain and fog into the room, but also a symphony of sounds: songs of Lapland longspurs, giant rosy-finches, snow buntings, and rock sandpipers. And on top of that you hear a strange hoarse roar, part barking, part bleating. You can’t escape this sound anywhere on the island in summer. It is the voice of half a million fur seals. We are on Saint Paul Island, one of the Pribilofs, the world’s largest breeding site of Northern fur seals.
Once there were six millions. Aleuts would come every summer to hunt them, but didn’t make a dent in the population. (People did, however, kill all sea cows and mammoths that used to live here). Then Russians arrived, enslaved the Aleuts and made them kill a lot more fur seals, but eventually the rookeries were protected and the population began to recover. Now it is falling again due to overfishing and climate change. The rookeries once covered the entire coast, except for places with cliffs, up to half a mile inland in some places. Today only a few beaches are occupied. Even Lukanin Beach of Jungle Books fame, once the largest rookery, is almost empty.
Russians also killed all sea otters, so kelp beds were destroyed by sea urchins and no longer protect the shores. The Americans later did their share of killing, slaughtering 20,000 Steller’s sea lions because they supposedly competed with the fur seals.
The Aleuts that now live here aren’t doing very well, either. Of the island’s five hundred people, only seven are fluent speakers of Unangan, the ancient language of the Aleuts. The culture was thoroughly destroyed by Russian invaders; nobody on the island can make a kayak anymore. There used to be thirty types of kayaks, some made for long voyages over hundreds of miles of stormy seas, but the designs are lost, and the purposes of weird structural features of some kayaks that early European travelers described are forever a mystery.
There is a Russian Orthodox church in the village, and a cemetery with white wooden crosses on a nearby hill. But many crosses are scattered around; these are graves of suicide victims. Suicide is a major problem in remote native settlements. In Savoonga (a Yupik village on St. Lawrence Island to the north) 11 out of 600 people committed suicide in 2016, the highest rate in the world. You would think the worse time for suicides is December, when it is dark almost all day, but they actually peak in March. Perhaps people realize at that time that even the arrival of spring isn’t going to change much?
By the time Russia sold Alaska to the US, the cruel excesses of the occupation had been largely brought under control. Local people were actually rather loyal to Russia, so they kept Russian names, both personal and of places. There is a lot of Russian words in the language, but the meaning of some place names has been forgotten. I do my best to translate them, but some have been mangled beyond recognition, or are based on old words that didn’t make it to contemporary Russian (it suffered a disastrous impoverishment in the 20th century when Moscow dialect largely replaced all others).
Americans continued the cultural genocide, banning both Unangan and Russian languages and making it illegal to build traditional sod houses. The houses had been used for thousands of years until some US bureaucrat declared them unsafe. During WWII two of the numerous Bering Sea islands was occupied by Japan; their inhabitants were shipped off to concentration camps. The US panicked and forcibly evacuated all Aleuts from all other islands to poorly prepared camps in Alaska Panhandle, where many died. The survivors later sued and received a payoff, but still consider the internment a great tragedy.
So Saint Paul is a sad place, but not the saddest around here, not at all. The town is freshly painted and reasonably clean, people look healthy and upbeat, and the surrounding nature is wonderful: colorful seabird colonies, oceanic meadows getting ready to bloom, Arctic foxes that run around leaving piles of shed winter fur everywhere. There are even some sunny breaks when you can see other islands: Otter Island that looks like a sea otter sleeping on its back, Walrus Island where a few sea lions still breed, and distant Saint George where a hundred people live, joined in summer by 300,000 fur seals and millions of seabirds. It is easy to get a plane ticket to St. George, but not to get there: most of scheduled flights get cancelled because of fog.
We got lucky and made it to St. George for a few hours. A guy who gave us a ride from the airstrip to the village said that a few years ago a Russian couple visited the island to get baptized in the church here. Nobody has a slightest idea why they would do this, and they left a book in Russian that nobody here can read. The mystery of the book has been driving people mad. A small crowd brought me the book to finally find out what it was. It was one of a few hundred crappy crime novels produced by Russia’s most prolific pulp fiction writer.
Well, we have to leave. There are more islands to visit, some a bit more green and comfortable, like Unalaska, some way more remote and bleak, like St. Lawrence. Each has its own treasures: walrus haulouts, enormous seabird cliffs, endemic birds and mammals. The most magical of all, St. Matthew, has three hundred square miles of stunning scenery packed with unique wildlife, but no harbors or airstrips, and is visited by five people per year on average (we got there by private floatplane). If you have enough time, don’t mind the weather, and can make enough friends to avoid paying the ridiculous costs of transportation and lodging, traveling here is a lot of fun.
Если я пытаюсь поглядеть в окно, толку от этого мало. Ледяной ветер бросает в стекло пригорошни дождя; туман скрывает все кроме ржавых контейнеров, куч строительного мусора и ржавых бочек из-под солярки. Если туман поднимается на несколько секунд, можно разглядеть покрытую мертвой травой и черными глыбами базальта равнину, а вдали - невысокие конические сопки.
Открывать окно в такую погоду совершенно не хочется, но если все-таки рискнуть, мир за стеклом сразу воспринимаешь совсем по-другому. Вместе с дождем и туманом ветер приносит целую симфонию: песни гигантских вьюрков, подорожников, пуночек и куликов-песочников, а поверх всего - странный грубый рев, иногда лающий, иногда блеющий, от которого летом не спрячешься нигде на острове. Это голос полумиллиона морских котиков. Мы на острове Св. Павла, одном из островов Прибылова, где находятся самые большие в мире котиковые лежбища.
Когда-то котиков было шесть миллионов. Алеуты приплывали сюда каждое лето, чтобы на них охотиться, но ущерб был ничтожный. (Люди, правда, полностью истребили живших тут морских коров и мамонтов.) Потом пришли русские, поработили алеутов и заставили их добывать котиков на продажу. В конце концов лежбища стали охранять и численность начала восстанавливаться, но сейчас опять падает из-за коммерческого рыболовства и потепления климата. Раньше лежбища покрывали все побережье, кроме обрывистых участков, и заходили на полмили вглубь суши, а теперь остались только на нескольких пляжах. Прославленный Киплингом Луканин Пляж, где находилось самое большое лежбище, почти пуст.
Русские выбили каланов на островах, так что морские ежи уничтожили заросли морской капусты, защищавшие берег от прибоя. И американцы потом отличились - перебили двадцать тысяч сивучей, которые якобы конкурировали с котиками за рыбу.
Алеуты, которые тут сейчас живут, тоже не особенно процветают. Из пятисот человек только семеро свободно говорят на унангане, древнем языке алеутов. Культура была полностью уничтожена русскими захватчиками: никто на острове больше не умеет делать каяки. Раньше у алеутов было свыше тридцати типов каяков, в том числе больших для плаваний за сотни миль по штормовым морям. Первые европейские путушественники описывали странные приспособления и формы некоторых каяков, но их назначение навсегда осталось загадкой.
В поселке есть православная церковь и кладбище с белыми деревянными крестами. Многие кресты разбросаны по сопкам - это могилы самоубийц. В удаленных национальных поселках суицид - серьезная проблема: в Савунге, деревне эскимосов-юпик на острове Св. Лаврентия, за прошлый год покончили с собой одиннацать жителей из примерно шестисот. Казалось бы, худшим временем должен быть декабрь, когда тут темно почти весь день, но на самом деле пик самоубийств приходится на март. Может быть, людям в это время становится понятно, что приход весны ничего не изменит?
К тому времени, когда Россия продала Аляску США, с жестокостями оккупации было в основном покончено. Алеуты оставались верными России, так что они сохранили русские имена и названия. В их языке много русских слов, но значение многих географических названий забыто. Я как мог помогал с переводом, но некоторые слова изменились до неузнаваемости, а другие утрачены в период катастрофического обеднения русского языка в ХХ веке, когда московский диалект практически вытеснил все остальные.
Американцы тоже не удержались от культурного геноцида: унанган и русский были запрещены, как и строительство традиционных домов из дерна. Такие дома использовались тысячи лет, пока какой-то бюрократ не счел их опасными. Во время Второй мировой японцы оккупировали два из множества островов Берингова моря и увезли всех жителей в концлагерь. Американцы запаниковали и насильно эвакуировали всех алеутов со всех остальных островов в плохо подготовленные лагеря на юге Аляски, где многие умерли. Выжившие потом отсудили компенсацию, но все равно считают эвакуацию национальной трагедией.
Так что остров Св. Павла - грустное место, но в этих краях есть и намного хуже. Поселок свежевыкрашен и довольно чист, люди выглядят здоровыми и веселыми, а природа вокруг просто чудесная: птичьи базары, океанические луга, которые вот-вот зацветут, песцы, роняющие повсюду клочья зимней шерсти. Бывает даже, что выглядывает солнце и становятся видны соседние острова: Выдровый, похожий на спящего калана, Моржовый, где находится последнее лежбище сивучей, а вдали - Св. Георгий, где около ста человек живут в компании трехсот тысяч котиков и миллионов морских птиц. Туда легко купить авиабилет, но трудно попасть: по расписанию три рейса в неделю, но большинство из них отменяют из-за тумана.
Нам повезло: мы попали на Св. Георгия на несколько часов. Парень, подвозивший нас с аэродрома в поселок, рассказал, что несколько лет назад сюда приехала пара из России, чтобы креститься в местной церкви. Никто понятия не имеет, зачем им это понадобилось. Они оставили на острове книгу, которую с тех пор некому прочитать, и загадка этой книги сводила местных жителей с ума. Небольшая толпа принесла мне книгу, ожидая, что я раскрою наконец тайну. Это был детектив Донцовой.
Ну вот, пора улетать. Меня ждут другие острова - некоторые относительно зеленые и приветливые, как Уналашка, другие удаленные и суровые, как Св. Лаврентия. У каждого свои сокровища: лежбища моржей, колоссальные колонии птиц, уникальные виды птичек и мелких зверушек. Самый волшебный из всех - остров Св. Матфея, триста квадратных миль неземных пейзажей, битком набитых редкой живностью. Там нет гаваней и посадочных полос, и бывает на острове в среднем пять человек в год (мы добрались туда на частном гидросамолете). В общем, если вы не торопитесь, не боитесь плохой погоды и достаточно легко заводите друзей, чтобы не платить по безумным ценам за транспорт и проживание, путешествовать в этих краях очень здорово.