Alaska
Field notes from Alaska/полевые заметки с Аляски
It’s a wonderful time of year in western Alaska. The days are sunny and warm, full of bumblebees and willow flowers. The nights are cool, almost dark, and so quite that from an airplane you see snow-covered mountains reflected in deep-blue fjords as smooth as puddles. Sunsets are insanely colorful and don’t end for hours; they have splendid soundtracks composed by loons, wolves and sandhill cranes. The first mosquitoes are so rare and sluggish that they don’t really count. Birds sing and dance like crazy; snipes display in the sky in broad daylight; Arctic foxes bask on eskers in fresh summer coats. This paradise has opened three days ago after a storm and will not last long: the weather is already changing, and it’s a couple days at best until the clouds of mosquitoes and gnats emerge. But for now all you can feel here is intense happiness.
I’ve been studying zoology all my life, but there are still some things I can’t really believe even after witnessing them myself. Bees using dance language to talk in the complete darkness of their hive; millions of bats simultaneously navigating by sonar in caves; minuscule shrews surviving in the tundra without hibernating. One night I was sitting in a willow grove trying to locate some Arctic warbler nests, but at sunset the temperature dropped below freezing, the birds went to sleep, and suddenly I heard soft rustling noises in dry leaves around me - these were shrews the size of a large olive, looking for food. I search through the leaf litter and couldn’t find a single bug; can’t imagine how they manage to find enough to stay warm, every day, all year, even during deep freezes, driving rains, and blizzards.
Beavers here are not afraid of you at all. If you approach their pond, they start to swim around you in circles and slap their tails, trying to drive you way. They do the same thing to moose that wade into the water to feed on aquatic vegetation. It is often claimed that tail-slapping is simply an alarm signal, but, like most animal communication, it is likely more complex than we think.
Brown bears here are intermediate in size between giants of southern Alaska and small grizzlies of the interior. I spent half an hour watching one as it was digging up a distant slope, trying to find ground squirrels. Salmon run is still at least a month away, although some fish are already in the rivers: from a low-flying airplane I saw three beluga whales heading up a relatively small river, apparently for salmon.
The village I’m staying in is inhabited by the Yupik. They are the westernmost relatives of the Inuit, and live also in Chukotka. Their settlements often look poorer than those of the Inupiat of the northernmost Alaska, but people here look much happier. I think it’s because they all work (men are mostly commercial fishermen), rather than live on payments and subsidies like the residents of oil- and gas-rich Northern Slope. But they are all losing their language and traditional skills, and it saddens them a lot. Perhaps deep inside they understand that the flow of imported goods they came to depend upon might one day stop if the civilization that produces it collapses for whatever reason (this actually happened for a few years to the Yupik of Siberia when the Soviet Union tanked in 1991). One local lady showed me a stunningly beautiful parka her grandmother had made of squirrel, otter, wolf and wolverine skins, each kind of fur serving a particular function. Nobody in the village can make such a parka today, and the process is almost impossible to describe because English doesn’t have the required vocabulary. “When I was little”, said the lady, “Granny tried to teach me making willow baskets. But it was so difficult that I never managed to learn”.
And nature nowadays can collapse as easily as the civilization. In this area the climate has changed so much that people can use their snowmobiles only once in 3-4 years. But I try not to think about this while I am here. The few days I have in Alaska are too precious to spoil.
На западе Аляски чудесное время года. Днем тепло и солнечно, кругом шмели и цветущие ивы. Ночью прохладно, почти темно и так тихо, что с самолета видно снежные горы, отраженные в густо-синих фьордах, гладких, как лужи. Закаты волшебно красочны и тянутся часами; у них роскошное музыкальное сопровождение, сочиняемое гагарами, волками и канадскими журавлями. Комаров настолько мало и они такие сонные, что их как бы и нет. Птицы поют и танцуют, как сумасшедшие; бекасы токут в небе среди бела дня; песцы загорают на эскерах в новеньких летних шубках. Эта сказка началась три дня назад после шторма и не продлится долго - погода уже меняется, а до туч комаров и мошки осталась от силы пара дней. Но пока здесь невозможно чувствовать ничего, кроме острого счастья.
Я всю жизнь изучаю зоологию, но в некоторые вещи до сих пор не могу поверить, хотя видел их своими глазами. Например, в пчел, говорящих языком танца в полной темноте улья. В миллионы летучих мышей, одновременно пользующихся эхолокацией в техасских пещерах. И в крошечных землероек, выживающих в тундре без зимней спячки. Как-то ночью я сидел в ивняке, пытаясь найти гнезда пеночек-таловок. Когда солнце зашло и температура упала ниже нуля, птицы уснули, но в сухих листьях на мху послышались тихие шорохи. Это были землеройки размером с крупную оливку, искавшие пропитание. Я порылся в листве и не смог найти ни одной букашки - не могу представить, как им удается не замерзнуть каждый день в течение года, несмотря на морозы, обложные дожди и метели.
Здешние бобры совершенно не боятся человека. Если подойти к их пруду, они начинают плавать мимо тебя кругами и оглушительно хлопать хвостами, явно пытаясь прогнать. Таким же способом они отпугивают лосей, забредших в пруд в поисках сочной водной растительности. Везде пишут, что шлепок хвостом - просто сигнал тревоги, но на самом деле все явно сложнее, чем мы думаем - это, впрочем, почти ко всему общению животных относится.
Бурые медведи тут промежуточные по размеру между гигантами южного побережья и маленькими гризли внутренних районов. Я провел полчаса, наблюдая в бинокль, как один из них разрывал дальний склон в поисках сусликов. До основного нереста лосося еще минимум месяц, хотя рыба в реках уже есть: с низко летящего самолетика я заметил трех белух, поднимавшихся по относительно небольшой реке, вероятно, за лососем.
Деревня, где я живу, населена эскимосами-юпик, такими же, как на Чукотке. Их поселки часто выглядят беднее, чем у эскимосов-инупиат северного побережья, но люди кажутся намного более счастливыми. По-моему это потому, что они все работают (мужчины в основном в коммерческом рыболовстве), а не живут на выплаты и пособия, как на богатом нефтью и газом севере Аляски. Но они быстро теряют свой язык и традиционные навыки, и это их очень печалит. Возможно, они догадываются, что поток импортных вещей, от которого они теперь зависят, может прерваться, если по какой-либо причине развалится производящая эти вещи цивилизация (такое случилось с сибирскими эскимосами в начале 90-х). Одна местная дама показала мне поразительно красивую парку, сшитую ее бабушкой из шкур суслика, выдры, волка и росомахи - каждый вид меха выполняет определенную функцию. Сегодня никто в деревне не может сделать ничего подобного, и даже описать процесс почти невозможно, потому что в английском нет нужных слов. «Когда я была маленькая, - сказала дама, - бабушка пыталась учить меня плести корзины из ивы, но это оказалось так сложно, что у меня так и не получилось».
В наше время не знаешь, что развалится первым - цивилизация или природа. В районе деревни климат изменился настолько, что снегоходами можно пользоваться только одну зиму из трех-четырех. Но я стараюсь не думать об этом, пока я здесь - не хочу портить мои драгоценные несколько дней на Аляске.
It’s a wonderful time of year in western Alaska. The days are sunny and warm, full of bumblebees and willow flowers. The nights are cool, almost dark, and so quite that from an airplane you see snow-covered mountains reflected in deep-blue fjords as smooth as puddles. Sunsets are insanely colorful and don’t end for hours; they have splendid soundtracks composed by loons, wolves and sandhill cranes. The first mosquitoes are so rare and sluggish that they don’t really count. Birds sing and dance like crazy; snipes display in the sky in broad daylight; Arctic foxes bask on eskers in fresh summer coats. This paradise has opened three days ago after a storm and will not last long: the weather is already changing, and it’s a couple days at best until the clouds of mosquitoes and gnats emerge. But for now all you can feel here is intense happiness.
I’ve been studying zoology all my life, but there are still some things I can’t really believe even after witnessing them myself. Bees using dance language to talk in the complete darkness of their hive; millions of bats simultaneously navigating by sonar in caves; minuscule shrews surviving in the tundra without hibernating. One night I was sitting in a willow grove trying to locate some Arctic warbler nests, but at sunset the temperature dropped below freezing, the birds went to sleep, and suddenly I heard soft rustling noises in dry leaves around me - these were shrews the size of a large olive, looking for food. I search through the leaf litter and couldn’t find a single bug; can’t imagine how they manage to find enough to stay warm, every day, all year, even during deep freezes, driving rains, and blizzards.
Beavers here are not afraid of you at all. If you approach their pond, they start to swim around you in circles and slap their tails, trying to drive you way. They do the same thing to moose that wade into the water to feed on aquatic vegetation. It is often claimed that tail-slapping is simply an alarm signal, but, like most animal communication, it is likely more complex than we think.
Brown bears here are intermediate in size between giants of southern Alaska and small grizzlies of the interior. I spent half an hour watching one as it was digging up a distant slope, trying to find ground squirrels. Salmon run is still at least a month away, although some fish are already in the rivers: from a low-flying airplane I saw three beluga whales heading up a relatively small river, apparently for salmon.
The village I’m staying in is inhabited by the Yupik. They are the westernmost relatives of the Inuit, and live also in Chukotka. Their settlements often look poorer than those of the Inupiat of the northernmost Alaska, but people here look much happier. I think it’s because they all work (men are mostly commercial fishermen), rather than live on payments and subsidies like the residents of oil- and gas-rich Northern Slope. But they are all losing their language and traditional skills, and it saddens them a lot. Perhaps deep inside they understand that the flow of imported goods they came to depend upon might one day stop if the civilization that produces it collapses for whatever reason (this actually happened for a few years to the Yupik of Siberia when the Soviet Union tanked in 1991). One local lady showed me a stunningly beautiful parka her grandmother had made of squirrel, otter, wolf and wolverine skins, each kind of fur serving a particular function. Nobody in the village can make such a parka today, and the process is almost impossible to describe because English doesn’t have the required vocabulary. “When I was little”, said the lady, “Granny tried to teach me making willow baskets. But it was so difficult that I never managed to learn”.
And nature nowadays can collapse as easily as the civilization. In this area the climate has changed so much that people can use their snowmobiles only once in 3-4 years. But I try not to think about this while I am here. The few days I have in Alaska are too precious to spoil.
На западе Аляски чудесное время года. Днем тепло и солнечно, кругом шмели и цветущие ивы. Ночью прохладно, почти темно и так тихо, что с самолета видно снежные горы, отраженные в густо-синих фьордах, гладких, как лужи. Закаты волшебно красочны и тянутся часами; у них роскошное музыкальное сопровождение, сочиняемое гагарами, волками и канадскими журавлями. Комаров настолько мало и они такие сонные, что их как бы и нет. Птицы поют и танцуют, как сумасшедшие; бекасы токут в небе среди бела дня; песцы загорают на эскерах в новеньких летних шубках. Эта сказка началась три дня назад после шторма и не продлится долго - погода уже меняется, а до туч комаров и мошки осталась от силы пара дней. Но пока здесь невозможно чувствовать ничего, кроме острого счастья.
Я всю жизнь изучаю зоологию, но в некоторые вещи до сих пор не могу поверить, хотя видел их своими глазами. Например, в пчел, говорящих языком танца в полной темноте улья. В миллионы летучих мышей, одновременно пользующихся эхолокацией в техасских пещерах. И в крошечных землероек, выживающих в тундре без зимней спячки. Как-то ночью я сидел в ивняке, пытаясь найти гнезда пеночек-таловок. Когда солнце зашло и температура упала ниже нуля, птицы уснули, но в сухих листьях на мху послышались тихие шорохи. Это были землеройки размером с крупную оливку, искавшие пропитание. Я порылся в листве и не смог найти ни одной букашки - не могу представить, как им удается не замерзнуть каждый день в течение года, несмотря на морозы, обложные дожди и метели.
Здешние бобры совершенно не боятся человека. Если подойти к их пруду, они начинают плавать мимо тебя кругами и оглушительно хлопать хвостами, явно пытаясь прогнать. Таким же способом они отпугивают лосей, забредших в пруд в поисках сочной водной растительности. Везде пишут, что шлепок хвостом - просто сигнал тревоги, но на самом деле все явно сложнее, чем мы думаем - это, впрочем, почти ко всему общению животных относится.
Бурые медведи тут промежуточные по размеру между гигантами южного побережья и маленькими гризли внутренних районов. Я провел полчаса, наблюдая в бинокль, как один из них разрывал дальний склон в поисках сусликов. До основного нереста лосося еще минимум месяц, хотя рыба в реках уже есть: с низко летящего самолетика я заметил трех белух, поднимавшихся по относительно небольшой реке, вероятно, за лососем.
Деревня, где я живу, населена эскимосами-юпик, такими же, как на Чукотке. Их поселки часто выглядят беднее, чем у эскимосов-инупиат северного побережья, но люди кажутся намного более счастливыми. По-моему это потому, что они все работают (мужчины в основном в коммерческом рыболовстве), а не живут на выплаты и пособия, как на богатом нефтью и газом севере Аляски. Но они быстро теряют свой язык и традиционные навыки, и это их очень печалит. Возможно, они догадываются, что поток импортных вещей, от которого они теперь зависят, может прерваться, если по какой-либо причине развалится производящая эти вещи цивилизация (такое случилось с сибирскими эскимосами в начале 90-х). Одна местная дама показала мне поразительно красивую парку, сшитую ее бабушкой из шкур суслика, выдры, волка и росомахи - каждый вид меха выполняет определенную функцию. Сегодня никто в деревне не может сделать ничего подобного, и даже описать процесс почти невозможно, потому что в английском нет нужных слов. «Когда я была маленькая, - сказала дама, - бабушка пыталась учить меня плести корзины из ивы, но это оказалось так сложно, что у меня так и не получилось».
В наше время не знаешь, что развалится первым - цивилизация или природа. В районе деревни климат изменился настолько, что снегоходами можно пользоваться только одну зиму из трех-четырех. Но я стараюсь не думать об этом, пока я здесь - не хочу портить мои драгоценные несколько дней на Аляске.