Это самый смешной текст этого месяца_навзрыд
Честно, я читал этот текст с несколькими перерывами, потому что периодически приходилось успокаиваться, пить чай.
Прочитав несколько слов, я снова заползал под стол от смеха.
П. Павленский
― Я просто бил палкой по железному щиту.
К. Ларина
― А вы в руках держали её?
...
Представьте, какие это деньги. Канистра! А? Одна канистра сколько стоит. Ну? Нож, которым вы перерезали себе ухо.
Теперь думаю, может не ограничиваться стенограммой, а послушать саму передачу -- но боюсь, порвёт!
=======
О, боги, Достоевский, Чехов и Зощенко счастливы в своих гробах -- писателю теперь даже не нужно приукрашивать действительность, не нужно никакой литературной обработки, метафор, гипербол... герои романов встали со страниц и вошли в нашу жизнь.
Отрывки из передачи "Культурный шок" с Павленским:
http://echo.msk.ru/programs/kulshok/1780986-echo/
Как я завидую тем, кто будет читать это в первый раз):
"― У микрофона Ксения Ларина.
Во-первых, поздравляю Петра с тем, что он на свободе и может продолжить свою художественную и политическую деятельность, что важно. Это для нас важнее.
Хочу вспомнить, что мы с Петром разговаривали первый раз после акции, которая была на Красной площади как раз.
«Фиксация», да.
Я напомню нашим слушателям, что шесть акций уже проведено Петром Павленским.
Просто напомню быстренько, чтобы вы понимали, что всё не просто так. Когда их пишешь вот так вместе, они выстраиваются в некую какую-то драматургию. Это очень важный момент.
Итак, первая акция Петра Павленского - 2012 год, в поддержку Pussy Riot.
Акция называлась «Шов», когда Пётр зашил себе рот суровой ниткой около ворот Казанского собора в Петербурге.
Вторая акция - «Туша», 2013 год: обнажённый художник, обмотанный колючей проволокой около стен Законодательного собрания в Петербурге.
«Фиксация» -- это День полиции
обнажённый человек, брусчатка Красной площади, гвоздь и мошонка, прибитая к этой брусчатке.
П. Павленский
― Это вообще работа с цветом была, то есть работа с красным цветом, потому что 10 ноября - это «красный день календаря», самый красный день, и Красная площадь.
К. Ларина
― Всё было очень красиво.
П. Павленский
― То есть непосредственно работа с красным, да.
К. Ларина
― И, кстати, сами именинники тоже там присутствовали в качестве персонажей.
П. Павленский
― Они оцепляли площади, да. Они были в праздничных мундирах, да.
К. Ларина
― Следующая акция - «Свобода». Это реконструкция Майдана киевского, которая прошла… Это такая массовая акция, где Пётр был одним из инициаторов и лидеров этой акции.
П. Павленский
― Я просто бил палкой по железному щиту. То есть я не был там никаким лидером.
К. Ларина
― Это Мало-Конюшенный мост, город Санкт-Петербург, как я понимаю, недалеко от Спаса-на-Крови. Тоже там как-то читалась, рифмовалась истории народовольцев, бомбистов…
П. Павленский
― Ну, это с историческим контекстом, потому что там был казнён Александр II. Вот там как раз Спас-на-Крови, да. Просто много аналогий между политикой Путина, внешней политикой.
К. Ларина
― Следующая акция - «Отделение» - тоже очень важная. Это институт психиатрии имени Сербского, когда Пётр отрезал себе мочку уха. Тоже обнажённый художник на стене. Не на заборе, а на стене всё-таки.
Против карательной психиатрии. Тут тоже понятна цель была.
П. Павленский
― Ну, это был вообще вопрос об объективности психиатрии. Я тогда обратился к наследию истории искусства, к наследию ван Гога. То есть, безусловно, стена - стена, которая разделяет общество разумных от безумных больных. Так же, как эта стена разделяет, режет общество, то есть происходит сегрегация, вот это отделение. Акция «Отделение» называлась. Так же и нож, как и эта стена, отделяет мочку уха.
К. Ларина
― Там ещё, конечно, игра слов: «отделение» - это ещё и отделение больничное, да?
П. Павленский
― Да. Но, в принципе, стена отделяет, да. То есть отделение, безусловно.
К. Ларина
― Норму от безумия, да?
П. Павленский
― Да, общество разумных от безумных больных. Ну, так же, как и эта мочка. В принципе, мочка уха - она же не очень функциональная, не очень нужна телу. Она может быть, может не быть. Так же и от общества часть общества так ампутируют по большому счёту. Ну, зачем она нужна?
Я не знаю, что с этой мочкой дальше было. Там её или врачи на какие-то исследования лабораторные забрали, или птицы съели.
К. Ларина
― А вы в руках держали её?
П. Павленский
― Сначала в руках, но потом, когда меня уже задерживали, она куда-то потерялась, я не знаю.
К. Ларина
― И, наконец, «Угроза» - это 9 ноября прошлого года, 2015-го, это поджёг той самой двери ценной. Это угроза обществу, как я понимаю, которая идёт от спецслужб. То есть авторы террора - это борцы с террором, по сути, да?
П. Павленский
― Да. То есть те, кто призывают общество быть бдительными и помогать бороться с террором, - на самом деле от них и исходит угроза террористическая.
К. Ларина
― Возник у меня вопрос, когда я всё перечисляла. Про мочку спросила. А вы сохраняете этот «реквизит», который с вами участвует в ваших акциях?
Представьте, какие это деньги. Канистра! А? Одна канистра сколько стоит. Ну? Нож, которым вы перерезали себе ухо. Моток колючей проволоки. Они же вчера ещё - до того момента, когда художник их взял в руки - из себя ничего не представляли, никакой ценности. А сейчас это артобъект. Да?
П. Павленский
― Я вас понимаю. Но смотрите, тут ситуация такая. Прежде всего, деньги не могут участвовать… ну, они не могут быть связаны с акциями. То есть я не могу сделать акцию и что-то потом начать продавать. Акцию я не могу продавать. Я не могу материалы - ни видео, ни фото - продавать.
Я не могу делать просто потому, что высказывание и смысл, который оно несёт, будет купирован. Потому что высказывание и смысл, который оно несёт, то есть всё, что стоит в основании, - оно также является и частью этого смысла.
И если я потом что-то продаю, то это значит, что в основании этого стояло желание заработать. Значит, получается, что это у меня как будто такая работа, и я это делаю… Ну, как бы это моя работа и это моя зарплата. По-моему, это очень плохая работа тогда была бы. Это было бы довольно… я думаю, что это было бы глупо - заниматься такой работой. Это не может быть работой.
К. Ларина
― То есть коммерциализовать невозможно вот этот жанр искусства, да?
П. Павленский
― Вообще в принципе. Я думаю, вообще никаким образом. Просто меняется смысл. Ну как? Тогда этот смысл… Заработок является частью смысла. То есть я, значит, хотел заработать. Ну, это как-то странно. Я говорю, тогда получается очень странный способ заработать.
О. Шалыгина
― Тем более все эти «артефакты», я так понимаю, в полиции остались, да?
К. Ларина
― Всё остаётся там?
П. Павленский
― Это первое и основное.
О. Шалыгина
― Они себе это берут.
П. Павленский
― Да, Оксана, совершенно правильно ты говоришь. Даже не было бы возможности. Ну, может, можно как-то…
Остаются. Они всё равно остаются у представителей власти.
К. Ларина
― Как я понимаю (Оксана, может быть, тоже мне по этому поводу вы скажете), все эти вещи, предметы, которые участвуют в этих акциях - они тоже ведь не случайные. Вы же не просто нож берёте, выдвигаете ящик кухонного стола и берёте нож, да? Вы же тоже выбираете определённый нож?
О. Шалыгина
― В акциях вообще мало элементов случайности, их практически нет, кроме именно самой акции.
К. Ларина
― Как это всё подбирается?
О. Шалыгина
― То есть случайности могут быть после, когда ты уже не можешь продумать. А то, что от тебя зависит - это всё изначально продумано.
П. Павленский
― Безусловно, да, только… Допустим, нож. Но основное - чем я руководствуюсь? Ну, нож должен быть острым, потому что если нож будет тупой, то, скорее всего, я буду мучиться.
О. Шалыгина
― А гвоздь должен быть большим?
П. Павленский
― Ну, гвоздь… Гвоздь, безусловно, тоже должен… ну, он должен быть и острым. И это всё-таки должен быть гвоздь, а не гвоздик, потому что гвоздь и гвоздик - это, наверное, тоже разные вещи. То есть - конечно.
К. Ларина
― А гвоздь где, кстати?
О. Шалыгина
― Всё там же.
П. Павленский
― Гвоздь остался в больнице, наверное, или в полиции. Или тогда опер его забрал из больницы… По-моему, опер его не стал забирать. Его врачи выкинули в мусорное ведро, и он, по-моему, там и остался, да.
К. Ларина
― Но вообще жалко. Потому что если не продавать, то всё равно надо это сохранить. Когда-нибудь обязательно будет какой-нибудь музей, в котором эти акции будут представлены как история.
П. Павленский
― Ну, вещь, как сказать… она своё отработала.
О. Шалыгина
― Функцию свою исполнила.
П. Павленский
― Да, её изъяли. То есть она, в принципе, двинулась дальше. Скажем так, пусть она останется там - у аппарата власти, у той стороны, которая мне, в свою очередь, даёт очень много, потому что искусство политическое… Экономика политического искусства строится на том, чтобы на самом деле делать как можно меньше… Ну, скажем так: в идеале лучше бы не делать вообще ничего. Всё искусство должны делать представители власти.
К. Ларина
― Человек не участвует.
П. Павленский
― Ну, человек практически не участвует, он всегда исполнитель. И поэтому хорошо, когда удаётся эту машину заставить работать на интерес искусства. И это удаётся довольно-таки часто. То есть это работа непосредственно с этой механикой.
К. Ларина
― Это было принципиально и важно, чтобы власть перестала притворяться гуманистом, чтобы она сбросила эту «личину гуманизма» и показала своё настоящее лицо. Но в итоге, если мы возвращаемся к последней…
П. Павленский
― Маску гуманизма сбросила и показала личину.
К. Ларина
― Но в итоге они же вас всё равно выпустили. То есть получается, что свою личину они всё равно скрыли, они всё равно прикинулись гуманистами.
П. Павленский
― Конечно.
― Остались в маске.
Мы видим эту выгоду, то есть мы понимаем этот расчёт.
То есть понятно, примерно становится ясно, какой был расчёт в этот раз. То есть расчёт был - да, конечно, сохранить вот эту маску гуманности, вот эту лицемерную маску гуманизма, которой прикрываются. Прикрывается судебная система, судебная власть. И вообще судебно-правоохранительная логика любит очень прикрываться этой маской. И она при этом стремится одновременно приучить общество довольствоваться вот этими лживыми полумерами.
Потому что акция «Угроза» не является преступлением вообще ни в какой мере. То, что там следы остались чёрные на двери - это работа с помощью огня, то есть огня как, скажем так…
Ну, хорошо, назовём это «некоей субстанцией». Огня как носителя смысла - с одной стороны; а с другой стороны - как инструмента по работе с формой, с материалом, которым является вот это здание Лубянки. То есть, по идее, на этом здании и должны были остаться эти следы, так же, как Лубянка - вот этот, как мы узнали, теперь уже «объект культурного наследия» - оставила след в культуре российской. То есть, уничтожая культуру, они… Ну, они говорят, что уничтожая культуру, то есть буквально, целые пласты культуры, огромные пласты культуры, «мы становимся за счёт этого объектом культурного наследия, то есть мы сами становимся объектом культуры».
К. Ларина
― «Уничтожая деятелей культуры, мы становимся деятелями культуры сами». Ужас.
П. Павленский
― «Мы и есть вот эти большие деятели. Это и есть наше искусство. Это то, что делает нас культурой. Мы есть объект культуры за счёт этого уничтожения». И после этого они имеют наглость объявлять преступлением ещё мою работу с их объектом, скажем так? То есть я как художник же работаю с объектом.
О. Шалыгина
― Я бы ещё хотела просто добавить по поводу маски гуманизма.
Всё-таки они ещё предпочли эту декорацию, в общем, не срывать. То есть они бы и её тоже сорвали.
Ну, вообще. Если бы отпустили. А, нет. Да, если бы по жесткачу посадили, например, или на терроризм переквалифицировали, то декорация власти была бы сорвана, и мы бы тоже увидели…
П. Павленский
― Нет, она сорвана была бы.
О. Шалыгина
― А они предпочли как бы продолжать декорировать и как бы от людей скрывать всё-таки своё настоящее лицо. А по поводу успеха и неуспеха тут ясно одно…
К. Ларина
― Получилось или не получилось, как вы это определяете?
О. Шалыгина
― Конечно, если акция не остановлена в момент до её начала или, допустим, на каком-то серединном этапе, если она сделана - всё произошло. И дальше всё, что происходит, уже как бы не имеет значения, как если бы вдруг это сорвалось.
К. Ларина
― А бывали сорванные акции, которые не произошли?
П. Павленский
― Нет.
К. Ларина
― Все эти шесть - они все получились, да? Это вообще, конечно, удивительно, что ни разу сбоя не было. Это же какая должна быть работа предварительная проведена.
П. Павленский
― Ну, дело не только в работе, а дело, может быть, в самом подходе. Потому что я, например, принципиально не занимаюсь никаким планированием - ни долгосрочным, ни краткосрочным. Ну, я исхожу из того, что я просто не знаю, что будет через месяц или через три месяца. Зачем мне планировать что-то на год вперёд, на полгода вперёд?
К. Ларина
― Нет, когда вы уже акцию свою сочинили, вы же её планируете, разрабатываете стратегию?
П. Павленский
― Нет, всё происходит… За счёт того, что я не планирую, а я, скажем так, больше обращён вовне - то есть в ситуацию, которая вокруг. Что вообще происходит, пока эти фрагменты собираются в высказывание адекватное политическому климату, вообще то, что происходит с нами, когда мне становится ясно, что происходит со мной, что происходит с окружающими меня людьми, что вообще происходит на самом деле. Ну, как художник я работаю, я всё равно работаю с изображением, то есть я создаю визуальность, потому что эти события, эта ситуация, она же рассеяна. Ну, мы можем говорить о ситуации: какой-то кризис, есть спецслужбы, что-то ещё, вот жить тяжело - ну, как угодно. Можно искать разные слова, каждый будет свои какие-то слова искать и находить, но я создаю именно знак вот этого.
К. Ларина
― А в том, что это искусство, я лично не сомневаюсь. Хотя, как я понимаю, достаточное количество людей (пожалуй, что и большинство), конечно же, считают это либо хулиганством, либо безумием. Но нам на это наплевать, как я понимаю, да?
Вот я вижу, что вы не испытываете никакого раздражения по этому поводу.
П. Павленский
― Дело не в терпимости или толерантности, а дело в том, что это борьба именований, и на этой борьбе именований как раз и строится процесс утверждения границ и форм политического искусства. И было бы странно, если бы я гнался за каким-то единомыслием в этом вопросе. Я говорил уже об этом неоднократно. Ну, это, скажем так, логика действия скорее политика, который себе собирает какой-то электорат. То есть у него желание и задача - понравиться одновременно как можно большему количеству людей, потому что это его электорат, и он очень зависит от этого. У меня нет такой задачи и желания тем более. То есть у меня нет стремления ни в один из моментов понравиться кому-то. Поэтому очевидно, что большому количеству людей это не нравится, кто-то это не принимает. И как раз это борьба именований. То есть, в свою очередь, она делает этот процесс. И в этих противоречиях как раз что-то и появляется, рождается так называемая истина.
К. Ларина
― Вы не раз говорили о том, что цель-то главная - разбудить, что называется, общество. И иногда буквально вы это делаете в той же акции в честь Майдана.
то, что вы делали, ваша функция была как раз - именно разбудить буквально, когда эти палки, набат, эти железные листы.
П. Павленский
― Это был набат 23 февраля. Это был призыв встать не на очередной государственный официальный праздник, а встать на праздник Майдана и защиту своей свободы. То есть утренний набат - призыв людей проснуться.
К. Ларина
― Кажется, что больше засыпают. Я не знаю, может, пора по голове бить этим палками?
П. Павленский
― Я бы сказал так: время покажет. Оксана, а ты как думаешь, проснулись люди или не проснулись?
О. Шалыгина
― Пока, мне кажется, нет, не проснулись пока. На тот момент проснулись - и заснули.
К. Ларина
― Оксана, а вам приходится объяснять, кстати? Наверняка у вас спрашивают как у близкого человека, у товарища: «В чём смысл? Зачем он это делает?» Вам же приходится тоже объяснять. Не только Пётр объясняет, но и вы тоже.
О. Шалыгина
― Ну, с Петром проще, потому что он оставляет всегда какие-то размышления на эту тему, свои личные. И есть всегда интерпретация именно его, и от неё можно строить какие-то свои версии, как мне кажется. Ну, сложно тут ещё какие-то другие интерпретации искать.
П. Павленский
― Но кто-то их находит, кто-то ищет.
О. Шалыгина
― поскольку мы общаемся достаточно плотно, у меня взгляд похож, но мне очень нравится то, что делает Пётр. Это как такой стимул для людей, чтобы строить свои какие-то интерпретации. И это всегда очень круто.
К. Ларина
― А что вы делаете, когда он уходит на акцию? Вы рядом с ним находитесь, но просто мы вас не видим?
О. Шалыгина
― Да, я бываю, где-то я могу снимать. Вот на акции «Отделение» я видео снимала. Где-то я вообще не знаю о том, что будет какая-то акция, а потом об это узнаю.
К. Ларина
― Переживаете?
О. Шалыгина
― Когда, например, рот зашивал, я просто дома была в этот момент. Ну, разные ситуации. Нет, я не переживаю.
К. Ларина
― Привычка уже выработалась?
О. Шалыгина
― Да я уверена просто. Я просто в нём уверена, уверена в действии, а это самое главное. Я уверена в том, что позиция будет продвигаться, дело будет продвигаться.
То есть здесь нет каких-то таких личных эмоций у меня.
К. Ларина
― А как вы реагируете на угрозу со стороны представителей разных радикальных обществ? Наверняка же такое было, когда либо вам угрожали, либо когда хамили в лицо.
О. Шалыгина
― Нет, открыто такого ни разу не было.
К. Ларина
― Не было, да?
О. Шалыгина
― ...У нас единственное столкновение происходит - с властью. И, да, они могут пробовать как-то на нас влиять типа слежкой и прослушкой, приходами, стуками в дверь, обысками. Ну, это просто такая неотъемлемая часть…
К. Ларина
― ...по поводу отношения к вам представителей правоохранительных органов. Но каждый раз, когда это во время акции происходит, я понимаю, что вы их вводите в какое-то состояние транса - они вообще не понимают, что делать, какая-то растерянность возникает. Потому что когда вы на площади сидели, они вокруг вас, смотрю, бегали, бегали, а потом накрыли простыней - вообще не понимали, что делать с вами.
Около Лубянки, по-моему, тоже там такого агрессивного физического насилия не было, когда они вас повязали?
П. Павленский
― Каждый сотрудник находится при исполнении - значит, он должен исполнять.
То есть они становят действующими лицами и начинают исполнять. Вот они и исполняют. То есть мы просто наблюдаем за тем, что они исполняют. То, что было около Лубянки - ну, это, конечно, уже больше было похоже на задержание.
К. Ларина
― Но вы же стояли и никуда не бежали?
Там невозможно кричать «стой, стрелять буду!».
О. Шалыгина
― Он же с канистрой стоял, с бензином всё-таки на фоне горящих дверей.
К. Ларина
― Опасно!
О. Шалыгина
― И понятно было, что у него и зажигалка, допустим, может быть.
К. Ларина
― Там один был человек, или сколько? Или патруль?
О. Шалыгина
― Там вообще не было.
...
К. Ларина
― А вы, кстати, выясняли перед тем, как идти на акцию, вообще что там происходит с точки зрения охраны, есть ли возможность свободного доступа именно к этому подъезду, к этой двери? Или на авось?
П. Павленский
― Нет, безусловно, я проходил мимо этого места.
К. Ларина
― То есть место выбирали себе, да?
П. Павленский
― Оно по периметру охраняется. И мне нужно было по смыслу это сделать ночью, потому что есть темнота, а это освещение. Ну, то, что произошло - это было освещение. То есть то, что скрыто. Темнота скрывает, она делает это невидимым. А огонь несёт свет и тепло, скажем так. Ну, Майдан - это больше было связано, наверное, с теплом. А в этом случае это, конечно, было прежде всего, это основное и, наверное, единственное - это связано со светом, то есть освещение вообще вот этой действительности, того, что есть на самом деле. Потому что в принципе, как выяснилось потом, все это знают, просто об этом… ну, это куда-то стало уходить. Все знают и то, что ФСБ - террористическая организация, и то, что они преемники. И то, что это действующий могильник, тоже все знают. И то, что это центральный очаг, тоже все знают. Оказывается, ФСБ не только боролась с народом и уничтожала культуру, а ФСБ ещё и с ЦК КПСС боролась, то есть забирала власть, то есть они хотели быть властью.
То есть они этого добились, как выяснилось уже на суде, хотя на самом деле об этом все знали, просто об этом говорят не очень много. По крайней мере, надо было об этом сказать, может быть, в очередной раз, как-то сфокусировать на этом внимание. И в этом случае, да, огонь был освещением. Я делал это ночью. И в тот момент мне… Ну, скажем так, это стечение обстоятельств очередное, наверное. Мне ночью было лучше, ...Ночью они начинают двигаться, потому что там пусто.
К. Ларина
― Сколько у вас было времени? Вы как-то рассчитывали, чтобы успеть это сделать?
П. Павленский
― Ну, сколько? Секунд, наверное, десять.
К. Ларина
― А вы репетировали, тренировались где-нибудь?
Так, очень много вопросов, я хочу прочесть несколько вопросов. Мне самой хочется поговорить, но здесь многие вещи, которые совпадают с моими желаниями. Давайте всё подряд прочту.
«Акции Павленского - это талант и высший пилотаж гражданственности. Но это понятно гражданам, а не населению», - говорит Людмила.
Мне кажется, очень точно. «Пётр, выражаю восхищение вами и чувство собственного стыда. Вы делаете работу протеста за меня и тысячи других, кто терпит, отсиживаясь в своём плебейском уюте», - пишет Юрий из Санкт-Петербурга. «Павленскому - сопереживание моё», - пишет нам Наталья. «Где вы познакомились? Как найти такую боевую подругу?» - Василий спрашивает. Ну, на этот вопрос надо ответить, раз уж вы здесь вдвоём. Где вы познакомились?
П. Павленский
― Опять же это стечение обстоятельств.
О. Шалыгина
― Случайность, да. Мне кажется, надо прежде всего быть человеком, который эту подругу увидит и как бы как-то сможет с ней дальше развиваться вместе.
К. Ларина
― «Ваши акции замечательные, но стоит ли метать бисер? Пока лишь попирают ногами, а там пожрут и не вспомнят», - пишет нам слушатель из Москвы.
П. Павленский
― Ну, я с этим не согласен, потому что я работаю в области культуры. Культура - это коллективная память. И эта память зависит от действий каждого.
Любой вклад в это остаётся.
О. Шалыгина
― Последствия могут быть разные, но не в этом же дело. То есть важно делать что-то…
К. Ларина
― А кто вообще были первыми акционистами? На ваш взгляд, кто, собственно говоря, родоначальник этого жанра?
П. Павленский
― Я думаю, что начинали всё футуристы и дадаисты, то есть русский авангард, когда ложки… Ну, это и Малевич, и Маяковский. Они могли выходить на мост… Я не помню, на какой мост. Они могли где-то прогуляться с ложками в петлицах. А сейчас - ну, ложки и ложки.
Это было поводом возмущения: «Как это та? Вообще что происходит? Это нарушители порядка, это нарушители общественной нравственности. Почему они ходят в таком виде? Почему у них в петлицах ложки эти?»
...
К. Ларина
― Кстати, у вас была попытка тоже как бы пойти этим путём, когда во время судебного процесса появились девушки…
П. Павленский
― Ну, там немного другая была. Ну, проститутка была.
О. Шалыгина
― Связь некая просматривается.
К. Ларина
― Есть, есть. Я теперь понимаю, что связь есть. Я понимаю, откуда, собственно говоря, это происходит.
П. Павленский
― Ну, есть, да. Просто это часть общества, которая абсолютно равнозначна.
Кто-то искусственно создаёт мнение, что проститутки почему-то внизу.
Они не находятся внизу, они на одной линии находятся.
О. Шалыгина
― Они тоже обслуживают богатого заказчика или того, кто платит просто.
П. Павленский
― Так же, как чиновник, как школьный учитель, как директор уборочной компании, прокурор, судья. Ну, дело не в этом. Это и показал этот судебный процесс. Прежде всего я был против того, что их куда-то убирают вниз.
Я увидел, что следователь, который очень хвастался мне, и он гордился тем, что он опросил все социальные слои и классы… Он там сам поделил как-то. Ну, он прямо мне: «Смотри, у меня тут всё. У меня тут и учителя, и уборщики. Все!» Я потом подумал: «Как все? Что опять происходит? Нет, не все. Подожди, давай я тебе помогу». То есть я хотел помочь ему и, соответственно…
И, да, пришлось пойти на подкуп, пришлось подкупить проституток - ну, по большому счёту просто оплатить им по тарифу их время. Они приехали на суд. Но было важным условием - не подговаривать их, то есть не говорить им «скажите «хорошо» или «скажите «плохо». Было важно их мнение. Если честно, я думал сначала, оно будет немного лучше. Но потом я понял, что оно должно было быть всё же таким, какое оно и оказалось, потому что это дало гораздо больше.
К. Ларина
― К сожалению, у нас время уже истекает, очень жаль, потому что разговор, по-моему, проходит в правильном режиме и с той степенью откровенности, которой очень хотелось и все мы ждём от Петра. Я хочу вам сказать, что народ требует обратной связи. Нужно либо сайт какой-то завести… "
=========
Однозначно, и сайт завести.
И почаще такие беседы.
И акций побольше.
"Фиксацию" -- вообще нужно по выходным стараться повторять в разных частях Москвы.
Это будет прекрасной аналогией консервативности русского сознания.
А еще кто-то обратил внимание на то, что Павленский сказал про Александра II?
Казнён, да
====
А деньги за дверь Чичваркин обещал заплатить (в бюджет, да -- очень выгодный государству акционизм))
Но не заплатит ведь. Вывернется. Нет?
Прочитав несколько слов, я снова заползал под стол от смеха.
П. Павленский
― Я просто бил палкой по железному щиту.
К. Ларина
― А вы в руках держали её?
...
Представьте, какие это деньги. Канистра! А? Одна канистра сколько стоит. Ну? Нож, которым вы перерезали себе ухо.
Теперь думаю, может не ограничиваться стенограммой, а послушать саму передачу -- но боюсь, порвёт!
=======
О, боги, Достоевский, Чехов и Зощенко счастливы в своих гробах -- писателю теперь даже не нужно приукрашивать действительность, не нужно никакой литературной обработки, метафор, гипербол... герои романов встали со страниц и вошли в нашу жизнь.
Отрывки из передачи "Культурный шок" с Павленским:
http://echo.msk.ru/programs/kulshok/1780986-echo/
Как я завидую тем, кто будет читать это в первый раз):
"― У микрофона Ксения Ларина.
Во-первых, поздравляю Петра с тем, что он на свободе и может продолжить свою художественную и политическую деятельность, что важно. Это для нас важнее.
Хочу вспомнить, что мы с Петром разговаривали первый раз после акции, которая была на Красной площади как раз.
«Фиксация», да.
Я напомню нашим слушателям, что шесть акций уже проведено Петром Павленским.
Просто напомню быстренько, чтобы вы понимали, что всё не просто так. Когда их пишешь вот так вместе, они выстраиваются в некую какую-то драматургию. Это очень важный момент.
Итак, первая акция Петра Павленского - 2012 год, в поддержку Pussy Riot.
Акция называлась «Шов», когда Пётр зашил себе рот суровой ниткой около ворот Казанского собора в Петербурге.
Вторая акция - «Туша», 2013 год: обнажённый художник, обмотанный колючей проволокой около стен Законодательного собрания в Петербурге.
«Фиксация» -- это День полиции
обнажённый человек, брусчатка Красной площади, гвоздь и мошонка, прибитая к этой брусчатке.
П. Павленский
― Это вообще работа с цветом была, то есть работа с красным цветом, потому что 10 ноября - это «красный день календаря», самый красный день, и Красная площадь.
К. Ларина
― Всё было очень красиво.
П. Павленский
― То есть непосредственно работа с красным, да.
К. Ларина
― И, кстати, сами именинники тоже там присутствовали в качестве персонажей.
П. Павленский
― Они оцепляли площади, да. Они были в праздничных мундирах, да.
К. Ларина
― Следующая акция - «Свобода». Это реконструкция Майдана киевского, которая прошла… Это такая массовая акция, где Пётр был одним из инициаторов и лидеров этой акции.
П. Павленский
― Я просто бил палкой по железному щиту. То есть я не был там никаким лидером.
К. Ларина
― Это Мало-Конюшенный мост, город Санкт-Петербург, как я понимаю, недалеко от Спаса-на-Крови. Тоже там как-то читалась, рифмовалась истории народовольцев, бомбистов…
П. Павленский
― Ну, это с историческим контекстом, потому что там был казнён Александр II. Вот там как раз Спас-на-Крови, да. Просто много аналогий между политикой Путина, внешней политикой.
К. Ларина
― Следующая акция - «Отделение» - тоже очень важная. Это институт психиатрии имени Сербского, когда Пётр отрезал себе мочку уха. Тоже обнажённый художник на стене. Не на заборе, а на стене всё-таки.
Против карательной психиатрии. Тут тоже понятна цель была.
П. Павленский
― Ну, это был вообще вопрос об объективности психиатрии. Я тогда обратился к наследию истории искусства, к наследию ван Гога. То есть, безусловно, стена - стена, которая разделяет общество разумных от безумных больных. Так же, как эта стена разделяет, режет общество, то есть происходит сегрегация, вот это отделение. Акция «Отделение» называлась. Так же и нож, как и эта стена, отделяет мочку уха.
К. Ларина
― Там ещё, конечно, игра слов: «отделение» - это ещё и отделение больничное, да?
П. Павленский
― Да. Но, в принципе, стена отделяет, да. То есть отделение, безусловно.
К. Ларина
― Норму от безумия, да?
П. Павленский
― Да, общество разумных от безумных больных. Ну, так же, как и эта мочка. В принципе, мочка уха - она же не очень функциональная, не очень нужна телу. Она может быть, может не быть. Так же и от общества часть общества так ампутируют по большому счёту. Ну, зачем она нужна?
Я не знаю, что с этой мочкой дальше было. Там её или врачи на какие-то исследования лабораторные забрали, или птицы съели.
К. Ларина
― А вы в руках держали её?
П. Павленский
― Сначала в руках, но потом, когда меня уже задерживали, она куда-то потерялась, я не знаю.
К. Ларина
― И, наконец, «Угроза» - это 9 ноября прошлого года, 2015-го, это поджёг той самой двери ценной. Это угроза обществу, как я понимаю, которая идёт от спецслужб. То есть авторы террора - это борцы с террором, по сути, да?
П. Павленский
― Да. То есть те, кто призывают общество быть бдительными и помогать бороться с террором, - на самом деле от них и исходит угроза террористическая.
К. Ларина
― Возник у меня вопрос, когда я всё перечисляла. Про мочку спросила. А вы сохраняете этот «реквизит», который с вами участвует в ваших акциях?
Представьте, какие это деньги. Канистра! А? Одна канистра сколько стоит. Ну? Нож, которым вы перерезали себе ухо. Моток колючей проволоки. Они же вчера ещё - до того момента, когда художник их взял в руки - из себя ничего не представляли, никакой ценности. А сейчас это артобъект. Да?
П. Павленский
― Я вас понимаю. Но смотрите, тут ситуация такая. Прежде всего, деньги не могут участвовать… ну, они не могут быть связаны с акциями. То есть я не могу сделать акцию и что-то потом начать продавать. Акцию я не могу продавать. Я не могу материалы - ни видео, ни фото - продавать.
Я не могу делать просто потому, что высказывание и смысл, который оно несёт, будет купирован. Потому что высказывание и смысл, который оно несёт, то есть всё, что стоит в основании, - оно также является и частью этого смысла.
И если я потом что-то продаю, то это значит, что в основании этого стояло желание заработать. Значит, получается, что это у меня как будто такая работа, и я это делаю… Ну, как бы это моя работа и это моя зарплата. По-моему, это очень плохая работа тогда была бы. Это было бы довольно… я думаю, что это было бы глупо - заниматься такой работой. Это не может быть работой.
К. Ларина
― То есть коммерциализовать невозможно вот этот жанр искусства, да?
П. Павленский
― Вообще в принципе. Я думаю, вообще никаким образом. Просто меняется смысл. Ну как? Тогда этот смысл… Заработок является частью смысла. То есть я, значит, хотел заработать. Ну, это как-то странно. Я говорю, тогда получается очень странный способ заработать.
О. Шалыгина
― Тем более все эти «артефакты», я так понимаю, в полиции остались, да?
К. Ларина
― Всё остаётся там?
П. Павленский
― Это первое и основное.
О. Шалыгина
― Они себе это берут.
П. Павленский
― Да, Оксана, совершенно правильно ты говоришь. Даже не было бы возможности. Ну, может, можно как-то…
Остаются. Они всё равно остаются у представителей власти.
К. Ларина
― Как я понимаю (Оксана, может быть, тоже мне по этому поводу вы скажете), все эти вещи, предметы, которые участвуют в этих акциях - они тоже ведь не случайные. Вы же не просто нож берёте, выдвигаете ящик кухонного стола и берёте нож, да? Вы же тоже выбираете определённый нож?
О. Шалыгина
― В акциях вообще мало элементов случайности, их практически нет, кроме именно самой акции.
К. Ларина
― Как это всё подбирается?
О. Шалыгина
― То есть случайности могут быть после, когда ты уже не можешь продумать. А то, что от тебя зависит - это всё изначально продумано.
П. Павленский
― Безусловно, да, только… Допустим, нож. Но основное - чем я руководствуюсь? Ну, нож должен быть острым, потому что если нож будет тупой, то, скорее всего, я буду мучиться.
О. Шалыгина
― А гвоздь должен быть большим?
П. Павленский
― Ну, гвоздь… Гвоздь, безусловно, тоже должен… ну, он должен быть и острым. И это всё-таки должен быть гвоздь, а не гвоздик, потому что гвоздь и гвоздик - это, наверное, тоже разные вещи. То есть - конечно.
К. Ларина
― А гвоздь где, кстати?
О. Шалыгина
― Всё там же.
П. Павленский
― Гвоздь остался в больнице, наверное, или в полиции. Или тогда опер его забрал из больницы… По-моему, опер его не стал забирать. Его врачи выкинули в мусорное ведро, и он, по-моему, там и остался, да.
К. Ларина
― Но вообще жалко. Потому что если не продавать, то всё равно надо это сохранить. Когда-нибудь обязательно будет какой-нибудь музей, в котором эти акции будут представлены как история.
П. Павленский
― Ну, вещь, как сказать… она своё отработала.
О. Шалыгина
― Функцию свою исполнила.
П. Павленский
― Да, её изъяли. То есть она, в принципе, двинулась дальше. Скажем так, пусть она останется там - у аппарата власти, у той стороны, которая мне, в свою очередь, даёт очень много, потому что искусство политическое… Экономика политического искусства строится на том, чтобы на самом деле делать как можно меньше… Ну, скажем так: в идеале лучше бы не делать вообще ничего. Всё искусство должны делать представители власти.
К. Ларина
― Человек не участвует.
П. Павленский
― Ну, человек практически не участвует, он всегда исполнитель. И поэтому хорошо, когда удаётся эту машину заставить работать на интерес искусства. И это удаётся довольно-таки часто. То есть это работа непосредственно с этой механикой.
К. Ларина
― Это было принципиально и важно, чтобы власть перестала притворяться гуманистом, чтобы она сбросила эту «личину гуманизма» и показала своё настоящее лицо. Но в итоге, если мы возвращаемся к последней…
П. Павленский
― Маску гуманизма сбросила и показала личину.
К. Ларина
― Но в итоге они же вас всё равно выпустили. То есть получается, что свою личину они всё равно скрыли, они всё равно прикинулись гуманистами.
П. Павленский
― Конечно.
― Остались в маске.
Мы видим эту выгоду, то есть мы понимаем этот расчёт.
То есть понятно, примерно становится ясно, какой был расчёт в этот раз. То есть расчёт был - да, конечно, сохранить вот эту маску гуманности, вот эту лицемерную маску гуманизма, которой прикрываются. Прикрывается судебная система, судебная власть. И вообще судебно-правоохранительная логика любит очень прикрываться этой маской. И она при этом стремится одновременно приучить общество довольствоваться вот этими лживыми полумерами.
Потому что акция «Угроза» не является преступлением вообще ни в какой мере. То, что там следы остались чёрные на двери - это работа с помощью огня, то есть огня как, скажем так…
Ну, хорошо, назовём это «некоей субстанцией». Огня как носителя смысла - с одной стороны; а с другой стороны - как инструмента по работе с формой, с материалом, которым является вот это здание Лубянки. То есть, по идее, на этом здании и должны были остаться эти следы, так же, как Лубянка - вот этот, как мы узнали, теперь уже «объект культурного наследия» - оставила след в культуре российской. То есть, уничтожая культуру, они… Ну, они говорят, что уничтожая культуру, то есть буквально, целые пласты культуры, огромные пласты культуры, «мы становимся за счёт этого объектом культурного наследия, то есть мы сами становимся объектом культуры».
К. Ларина
― «Уничтожая деятелей культуры, мы становимся деятелями культуры сами». Ужас.
П. Павленский
― «Мы и есть вот эти большие деятели. Это и есть наше искусство. Это то, что делает нас культурой. Мы есть объект культуры за счёт этого уничтожения». И после этого они имеют наглость объявлять преступлением ещё мою работу с их объектом, скажем так? То есть я как художник же работаю с объектом.
О. Шалыгина
― Я бы ещё хотела просто добавить по поводу маски гуманизма.
Всё-таки они ещё предпочли эту декорацию, в общем, не срывать. То есть они бы и её тоже сорвали.
Ну, вообще. Если бы отпустили. А, нет. Да, если бы по жесткачу посадили, например, или на терроризм переквалифицировали, то декорация власти была бы сорвана, и мы бы тоже увидели…
П. Павленский
― Нет, она сорвана была бы.
О. Шалыгина
― А они предпочли как бы продолжать декорировать и как бы от людей скрывать всё-таки своё настоящее лицо. А по поводу успеха и неуспеха тут ясно одно…
К. Ларина
― Получилось или не получилось, как вы это определяете?
О. Шалыгина
― Конечно, если акция не остановлена в момент до её начала или, допустим, на каком-то серединном этапе, если она сделана - всё произошло. И дальше всё, что происходит, уже как бы не имеет значения, как если бы вдруг это сорвалось.
К. Ларина
― А бывали сорванные акции, которые не произошли?
П. Павленский
― Нет.
К. Ларина
― Все эти шесть - они все получились, да? Это вообще, конечно, удивительно, что ни разу сбоя не было. Это же какая должна быть работа предварительная проведена.
П. Павленский
― Ну, дело не только в работе, а дело, может быть, в самом подходе. Потому что я, например, принципиально не занимаюсь никаким планированием - ни долгосрочным, ни краткосрочным. Ну, я исхожу из того, что я просто не знаю, что будет через месяц или через три месяца. Зачем мне планировать что-то на год вперёд, на полгода вперёд?
К. Ларина
― Нет, когда вы уже акцию свою сочинили, вы же её планируете, разрабатываете стратегию?
П. Павленский
― Нет, всё происходит… За счёт того, что я не планирую, а я, скажем так, больше обращён вовне - то есть в ситуацию, которая вокруг. Что вообще происходит, пока эти фрагменты собираются в высказывание адекватное политическому климату, вообще то, что происходит с нами, когда мне становится ясно, что происходит со мной, что происходит с окружающими меня людьми, что вообще происходит на самом деле. Ну, как художник я работаю, я всё равно работаю с изображением, то есть я создаю визуальность, потому что эти события, эта ситуация, она же рассеяна. Ну, мы можем говорить о ситуации: какой-то кризис, есть спецслужбы, что-то ещё, вот жить тяжело - ну, как угодно. Можно искать разные слова, каждый будет свои какие-то слова искать и находить, но я создаю именно знак вот этого.
К. Ларина
― А в том, что это искусство, я лично не сомневаюсь. Хотя, как я понимаю, достаточное количество людей (пожалуй, что и большинство), конечно же, считают это либо хулиганством, либо безумием. Но нам на это наплевать, как я понимаю, да?
Вот я вижу, что вы не испытываете никакого раздражения по этому поводу.
П. Павленский
― Дело не в терпимости или толерантности, а дело в том, что это борьба именований, и на этой борьбе именований как раз и строится процесс утверждения границ и форм политического искусства. И было бы странно, если бы я гнался за каким-то единомыслием в этом вопросе. Я говорил уже об этом неоднократно. Ну, это, скажем так, логика действия скорее политика, который себе собирает какой-то электорат. То есть у него желание и задача - понравиться одновременно как можно большему количеству людей, потому что это его электорат, и он очень зависит от этого. У меня нет такой задачи и желания тем более. То есть у меня нет стремления ни в один из моментов понравиться кому-то. Поэтому очевидно, что большому количеству людей это не нравится, кто-то это не принимает. И как раз это борьба именований. То есть, в свою очередь, она делает этот процесс. И в этих противоречиях как раз что-то и появляется, рождается так называемая истина.
К. Ларина
― Вы не раз говорили о том, что цель-то главная - разбудить, что называется, общество. И иногда буквально вы это делаете в той же акции в честь Майдана.
то, что вы делали, ваша функция была как раз - именно разбудить буквально, когда эти палки, набат, эти железные листы.
П. Павленский
― Это был набат 23 февраля. Это был призыв встать не на очередной государственный официальный праздник, а встать на праздник Майдана и защиту своей свободы. То есть утренний набат - призыв людей проснуться.
К. Ларина
― Кажется, что больше засыпают. Я не знаю, может, пора по голове бить этим палками?
П. Павленский
― Я бы сказал так: время покажет. Оксана, а ты как думаешь, проснулись люди или не проснулись?
О. Шалыгина
― Пока, мне кажется, нет, не проснулись пока. На тот момент проснулись - и заснули.
К. Ларина
― Оксана, а вам приходится объяснять, кстати? Наверняка у вас спрашивают как у близкого человека, у товарища: «В чём смысл? Зачем он это делает?» Вам же приходится тоже объяснять. Не только Пётр объясняет, но и вы тоже.
О. Шалыгина
― Ну, с Петром проще, потому что он оставляет всегда какие-то размышления на эту тему, свои личные. И есть всегда интерпретация именно его, и от неё можно строить какие-то свои версии, как мне кажется. Ну, сложно тут ещё какие-то другие интерпретации искать.
П. Павленский
― Но кто-то их находит, кто-то ищет.
О. Шалыгина
― поскольку мы общаемся достаточно плотно, у меня взгляд похож, но мне очень нравится то, что делает Пётр. Это как такой стимул для людей, чтобы строить свои какие-то интерпретации. И это всегда очень круто.
К. Ларина
― А что вы делаете, когда он уходит на акцию? Вы рядом с ним находитесь, но просто мы вас не видим?
О. Шалыгина
― Да, я бываю, где-то я могу снимать. Вот на акции «Отделение» я видео снимала. Где-то я вообще не знаю о том, что будет какая-то акция, а потом об это узнаю.
К. Ларина
― Переживаете?
О. Шалыгина
― Когда, например, рот зашивал, я просто дома была в этот момент. Ну, разные ситуации. Нет, я не переживаю.
К. Ларина
― Привычка уже выработалась?
О. Шалыгина
― Да я уверена просто. Я просто в нём уверена, уверена в действии, а это самое главное. Я уверена в том, что позиция будет продвигаться, дело будет продвигаться.
То есть здесь нет каких-то таких личных эмоций у меня.
К. Ларина
― А как вы реагируете на угрозу со стороны представителей разных радикальных обществ? Наверняка же такое было, когда либо вам угрожали, либо когда хамили в лицо.
О. Шалыгина
― Нет, открыто такого ни разу не было.
К. Ларина
― Не было, да?
О. Шалыгина
― ...У нас единственное столкновение происходит - с властью. И, да, они могут пробовать как-то на нас влиять типа слежкой и прослушкой, приходами, стуками в дверь, обысками. Ну, это просто такая неотъемлемая часть…
К. Ларина
― ...по поводу отношения к вам представителей правоохранительных органов. Но каждый раз, когда это во время акции происходит, я понимаю, что вы их вводите в какое-то состояние транса - они вообще не понимают, что делать, какая-то растерянность возникает. Потому что когда вы на площади сидели, они вокруг вас, смотрю, бегали, бегали, а потом накрыли простыней - вообще не понимали, что делать с вами.
Около Лубянки, по-моему, тоже там такого агрессивного физического насилия не было, когда они вас повязали?
П. Павленский
― Каждый сотрудник находится при исполнении - значит, он должен исполнять.
То есть они становят действующими лицами и начинают исполнять. Вот они и исполняют. То есть мы просто наблюдаем за тем, что они исполняют. То, что было около Лубянки - ну, это, конечно, уже больше было похоже на задержание.
К. Ларина
― Но вы же стояли и никуда не бежали?
Там невозможно кричать «стой, стрелять буду!».
О. Шалыгина
― Он же с канистрой стоял, с бензином всё-таки на фоне горящих дверей.
К. Ларина
― Опасно!
О. Шалыгина
― И понятно было, что у него и зажигалка, допустим, может быть.
К. Ларина
― Там один был человек, или сколько? Или патруль?
О. Шалыгина
― Там вообще не было.
...
К. Ларина
― А вы, кстати, выясняли перед тем, как идти на акцию, вообще что там происходит с точки зрения охраны, есть ли возможность свободного доступа именно к этому подъезду, к этой двери? Или на авось?
П. Павленский
― Нет, безусловно, я проходил мимо этого места.
К. Ларина
― То есть место выбирали себе, да?
П. Павленский
― Оно по периметру охраняется. И мне нужно было по смыслу это сделать ночью, потому что есть темнота, а это освещение. Ну, то, что произошло - это было освещение. То есть то, что скрыто. Темнота скрывает, она делает это невидимым. А огонь несёт свет и тепло, скажем так. Ну, Майдан - это больше было связано, наверное, с теплом. А в этом случае это, конечно, было прежде всего, это основное и, наверное, единственное - это связано со светом, то есть освещение вообще вот этой действительности, того, что есть на самом деле. Потому что в принципе, как выяснилось потом, все это знают, просто об этом… ну, это куда-то стало уходить. Все знают и то, что ФСБ - террористическая организация, и то, что они преемники. И то, что это действующий могильник, тоже все знают. И то, что это центральный очаг, тоже все знают. Оказывается, ФСБ не только боролась с народом и уничтожала культуру, а ФСБ ещё и с ЦК КПСС боролась, то есть забирала власть, то есть они хотели быть властью.
То есть они этого добились, как выяснилось уже на суде, хотя на самом деле об этом все знали, просто об этом говорят не очень много. По крайней мере, надо было об этом сказать, может быть, в очередной раз, как-то сфокусировать на этом внимание. И в этом случае, да, огонь был освещением. Я делал это ночью. И в тот момент мне… Ну, скажем так, это стечение обстоятельств очередное, наверное. Мне ночью было лучше, ...Ночью они начинают двигаться, потому что там пусто.
К. Ларина
― Сколько у вас было времени? Вы как-то рассчитывали, чтобы успеть это сделать?
П. Павленский
― Ну, сколько? Секунд, наверное, десять.
К. Ларина
― А вы репетировали, тренировались где-нибудь?
Так, очень много вопросов, я хочу прочесть несколько вопросов. Мне самой хочется поговорить, но здесь многие вещи, которые совпадают с моими желаниями. Давайте всё подряд прочту.
«Акции Павленского - это талант и высший пилотаж гражданственности. Но это понятно гражданам, а не населению», - говорит Людмила.
Мне кажется, очень точно. «Пётр, выражаю восхищение вами и чувство собственного стыда. Вы делаете работу протеста за меня и тысячи других, кто терпит, отсиживаясь в своём плебейском уюте», - пишет Юрий из Санкт-Петербурга. «Павленскому - сопереживание моё», - пишет нам Наталья. «Где вы познакомились? Как найти такую боевую подругу?» - Василий спрашивает. Ну, на этот вопрос надо ответить, раз уж вы здесь вдвоём. Где вы познакомились?
П. Павленский
― Опять же это стечение обстоятельств.
О. Шалыгина
― Случайность, да. Мне кажется, надо прежде всего быть человеком, который эту подругу увидит и как бы как-то сможет с ней дальше развиваться вместе.
К. Ларина
― «Ваши акции замечательные, но стоит ли метать бисер? Пока лишь попирают ногами, а там пожрут и не вспомнят», - пишет нам слушатель из Москвы.
П. Павленский
― Ну, я с этим не согласен, потому что я работаю в области культуры. Культура - это коллективная память. И эта память зависит от действий каждого.
Любой вклад в это остаётся.
О. Шалыгина
― Последствия могут быть разные, но не в этом же дело. То есть важно делать что-то…
К. Ларина
― А кто вообще были первыми акционистами? На ваш взгляд, кто, собственно говоря, родоначальник этого жанра?
П. Павленский
― Я думаю, что начинали всё футуристы и дадаисты, то есть русский авангард, когда ложки… Ну, это и Малевич, и Маяковский. Они могли выходить на мост… Я не помню, на какой мост. Они могли где-то прогуляться с ложками в петлицах. А сейчас - ну, ложки и ложки.
Это было поводом возмущения: «Как это та? Вообще что происходит? Это нарушители порядка, это нарушители общественной нравственности. Почему они ходят в таком виде? Почему у них в петлицах ложки эти?»
...
К. Ларина
― Кстати, у вас была попытка тоже как бы пойти этим путём, когда во время судебного процесса появились девушки…
П. Павленский
― Ну, там немного другая была. Ну, проститутка была.
О. Шалыгина
― Связь некая просматривается.
К. Ларина
― Есть, есть. Я теперь понимаю, что связь есть. Я понимаю, откуда, собственно говоря, это происходит.
П. Павленский
― Ну, есть, да. Просто это часть общества, которая абсолютно равнозначна.
Кто-то искусственно создаёт мнение, что проститутки почему-то внизу.
Они не находятся внизу, они на одной линии находятся.
О. Шалыгина
― Они тоже обслуживают богатого заказчика или того, кто платит просто.
П. Павленский
― Так же, как чиновник, как школьный учитель, как директор уборочной компании, прокурор, судья. Ну, дело не в этом. Это и показал этот судебный процесс. Прежде всего я был против того, что их куда-то убирают вниз.
Я увидел, что следователь, который очень хвастался мне, и он гордился тем, что он опросил все социальные слои и классы… Он там сам поделил как-то. Ну, он прямо мне: «Смотри, у меня тут всё. У меня тут и учителя, и уборщики. Все!» Я потом подумал: «Как все? Что опять происходит? Нет, не все. Подожди, давай я тебе помогу». То есть я хотел помочь ему и, соответственно…
И, да, пришлось пойти на подкуп, пришлось подкупить проституток - ну, по большому счёту просто оплатить им по тарифу их время. Они приехали на суд. Но было важным условием - не подговаривать их, то есть не говорить им «скажите «хорошо» или «скажите «плохо». Было важно их мнение. Если честно, я думал сначала, оно будет немного лучше. Но потом я понял, что оно должно было быть всё же таким, какое оно и оказалось, потому что это дало гораздо больше.
К. Ларина
― К сожалению, у нас время уже истекает, очень жаль, потому что разговор, по-моему, проходит в правильном режиме и с той степенью откровенности, которой очень хотелось и все мы ждём от Петра. Я хочу вам сказать, что народ требует обратной связи. Нужно либо сайт какой-то завести… "
=========
Однозначно, и сайт завести.
И почаще такие беседы.
И акций побольше.
"Фиксацию" -- вообще нужно по выходным стараться повторять в разных частях Москвы.
Это будет прекрасной аналогией консервативности русского сознания.
А еще кто-то обратил внимание на то, что Павленский сказал про Александра II?
Казнён, да
====
А деньги за дверь Чичваркин обещал заплатить (в бюджет, да -- очень выгодный государству акционизм))
Но не заплатит ведь. Вывернется. Нет?