18 июля 100 лет назад Корней Чуковский
сделал такую запись в своём дневнике:
Утром лежал в своем плювариуме. Солнце и тучки. Жара. Ничего не делал - только переворачивался с боку на бок. Хорошо загорел, и первее всего нос - полированный и красный. В 10 час. прибежал Боба. «Папа, на Разливе можно достать лодку. Коля Поташинский уже катался». - «Ладно». - Потом пришла Марья Б. с Мурой. Мура изнывает от жары, М. Б. устала. Посидели у меня в будке, ушли. Соседка Елисавета Ив. Некрасова потеряла ключ. Я пошел на Соллукс и Франклин, но - боялся опоздать на поезд (в Разлив). Сестры (франклинские) вручили мне стишки Собинова о нашем времяпрепровождении в Сестрорецке*. Очень милые - лучше, чем я думал. Потом, взяв племянника Конухеса, я направил свои стопы в Сестрорецк. Боба был там - но Поташинский не явился. У кого взять лодку? И вот после долгих мытарств мы получили чудесный ялик - и без ветра - под заходящим солнцем - блаженно катались два часа - среди островков и камышей.
Был вчера в санатории для туберкулезных детей - очень патетическое впечатление. Зайду еще раз.
Когда-то покойная Нордман-Северова, очень искренне, но по-институтски радевшая о благе человечества, написала очередной памфлет о раскрепощении прислуги. Там она горячо восставала против обычая устраивать в квартирах два хода: один - для прислуги - черный, а другой - для господ - парадный. «Что же делать, Н. Б.? - спросил я ее. - Как же устранить это зло?» - «Очень просто! - сказала она. - Нужно черный ход назвать парадным. Пусть прислуга знает, что она ходит по парадному, а господа - по черному!» Я тогда удивился такой вере в имя, в название, я говорил, прислуга ощутит в этой перестановке кличек лицемерие, насмешку - и еще пуще озлобится, но, оказывается, я был не прав: люди любят именно кличку, название и вполне довольствуются тем, если черный ход, по которому они обречены ходить, вы назовете парадным. Остаются по-прежнему: кошачий запах, самоварный чад, скорлупа, обмызганные склизкие, крутые ступени, но называется это парадным ходом, и людям довольно: мы ходим по парадному, а в Англии, во Франции - по черному! Взяли мелкобуржуазную страну, с самыми закоренелыми собственническими инстинктами и хотим в 3 года сделать ее пролетарской. Обюрократили все городское население, но не смей называть бюрократию - бюрократией. Это мне пришло в голову, когда я смотрел сегодня на соседа, владельца дачи - квадратного, седо-лысого чиновника, который с утра до ночи хозяйствует на возвращенной ему даче, починяет окна - гоняет из огорода кур - верноподданный слуга своей собственности! - и аппетитно кричит в один голос со своей супругой:
- Не смейте ходить по нашему мосту (через реку). Это наш мост, и никому здесь ходить не разрешается.
Всю эту сложную фразу они оба, как по нотам, выкрикнули сразу. Особенно спелись они в тираде «наш мост и т. д.» Но называются они арендаторами. Весь их кирпичный дом сверху донизу набит жильцами. И какую цепную собаку они завели! И нарочно сделали цепь покороче - чтобы собака стала злою.
Примечание (из Чукокколы):
С Леонидом Собиновым я часто встречался в двадцатых годах на сестрорецком курорте, где мы оба ежедневно лечились в одном и том же электрокабинете. Там я завел с ним разговор о Некрасове и о некрасовских дактилических рифмах, о которых выразился, что они гораздо труднее других.
- Труднее? - сказал Собинов. - Нисколько!
И в доказательство без малейшей натуги набросал следующий превосходный экспромт, построенный на дактилических рифмах:
К. И. ЧУКОВСКОМУ
Сестрорецкий курорт
Электролечебный кабинет
7 июля 1924
КАРТИНКА С НАТУРЫ
В уголочке отгороженном,
Лампой кварцевой палим,
Охлаждая жар мороженым,
Стройный, словно херувим,
Сам Корней с улыбкой скромною
Мне ладонию огромною
Машет мило в знак приветствия -
Предлагает то же средствие.
Тут же сестры милосердия
В электрической клети
В исцеление предсердия
Держат птичкой взаперти
И меня, раба блаженного:
Знать, и впрямь я много пенного,
И французского, и ренского,
Выпил в славу пола женского.
Леонид Собинов.
Утром лежал в своем плювариуме. Солнце и тучки. Жара. Ничего не делал - только переворачивался с боку на бок. Хорошо загорел, и первее всего нос - полированный и красный. В 10 час. прибежал Боба. «Папа, на Разливе можно достать лодку. Коля Поташинский уже катался». - «Ладно». - Потом пришла Марья Б. с Мурой. Мура изнывает от жары, М. Б. устала. Посидели у меня в будке, ушли. Соседка Елисавета Ив. Некрасова потеряла ключ. Я пошел на Соллукс и Франклин, но - боялся опоздать на поезд (в Разлив). Сестры (франклинские) вручили мне стишки Собинова о нашем времяпрепровождении в Сестрорецке*. Очень милые - лучше, чем я думал. Потом, взяв племянника Конухеса, я направил свои стопы в Сестрорецк. Боба был там - но Поташинский не явился. У кого взять лодку? И вот после долгих мытарств мы получили чудесный ялик - и без ветра - под заходящим солнцем - блаженно катались два часа - среди островков и камышей.
Был вчера в санатории для туберкулезных детей - очень патетическое впечатление. Зайду еще раз.
Когда-то покойная Нордман-Северова, очень искренне, но по-институтски радевшая о благе человечества, написала очередной памфлет о раскрепощении прислуги. Там она горячо восставала против обычая устраивать в квартирах два хода: один - для прислуги - черный, а другой - для господ - парадный. «Что же делать, Н. Б.? - спросил я ее. - Как же устранить это зло?» - «Очень просто! - сказала она. - Нужно черный ход назвать парадным. Пусть прислуга знает, что она ходит по парадному, а господа - по черному!» Я тогда удивился такой вере в имя, в название, я говорил, прислуга ощутит в этой перестановке кличек лицемерие, насмешку - и еще пуще озлобится, но, оказывается, я был не прав: люди любят именно кличку, название и вполне довольствуются тем, если черный ход, по которому они обречены ходить, вы назовете парадным. Остаются по-прежнему: кошачий запах, самоварный чад, скорлупа, обмызганные склизкие, крутые ступени, но называется это парадным ходом, и людям довольно: мы ходим по парадному, а в Англии, во Франции - по черному! Взяли мелкобуржуазную страну, с самыми закоренелыми собственническими инстинктами и хотим в 3 года сделать ее пролетарской. Обюрократили все городское население, но не смей называть бюрократию - бюрократией. Это мне пришло в голову, когда я смотрел сегодня на соседа, владельца дачи - квадратного, седо-лысого чиновника, который с утра до ночи хозяйствует на возвращенной ему даче, починяет окна - гоняет из огорода кур - верноподданный слуга своей собственности! - и аппетитно кричит в один голос со своей супругой:
- Не смейте ходить по нашему мосту (через реку). Это наш мост, и никому здесь ходить не разрешается.
Всю эту сложную фразу они оба, как по нотам, выкрикнули сразу. Особенно спелись они в тираде «наш мост и т. д.» Но называются они арендаторами. Весь их кирпичный дом сверху донизу набит жильцами. И какую цепную собаку они завели! И нарочно сделали цепь покороче - чтобы собака стала злою.
Примечание (из Чукокколы):
С Леонидом Собиновым я часто встречался в двадцатых годах на сестрорецком курорте, где мы оба ежедневно лечились в одном и том же электрокабинете. Там я завел с ним разговор о Некрасове и о некрасовских дактилических рифмах, о которых выразился, что они гораздо труднее других.
- Труднее? - сказал Собинов. - Нисколько!
И в доказательство без малейшей натуги набросал следующий превосходный экспромт, построенный на дактилических рифмах:
К. И. ЧУКОВСКОМУ
Сестрорецкий курорт
Электролечебный кабинет
7 июля 1924
КАРТИНКА С НАТУРЫ
В уголочке отгороженном,
Лампой кварцевой палим,
Охлаждая жар мороженым,
Стройный, словно херувим,
Сам Корней с улыбкой скромною
Мне ладонию огромною
Машет мило в знак приветствия -
Предлагает то же средствие.
Тут же сестры милосердия
В электрической клети
В исцеление предсердия
Держат птичкой взаперти
И меня, раба блаженного:
Знать, и впрямь я много пенного,
И французского, и ренского,
Выпил в славу пола женского.
Леонид Собинов.