20 мая. Евгений Евтушенко
ДОПОТОПНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Л. Копелеву
Человек седой, но шумный,
очень добрый, но неумный,
очень умный, молодой,
с громогласными речами,
с черносливными очами
и библейской бородой.
Раскулачивал в тридцатых,
выгребая ржи остаток
по сараям, по дворам.
Был отчаянно советский,
изучал язык немецкий
и кричал: «No pasaran!»
В рупор, треснувший в работе,
сыпал Шиллера и Гете,
агитируя врага.
Защитил на фронте немку
и почувствовал системку,
ту, которой был слуга.
Но остался он вчерашний
на этапах и в шарашке,
МОПРа сдохшего полпред,
и судьбы своей несчастность
воспринять хотел как частность
исторических побед.
Выйдя, в «оттепель» поверил,
закрутился, как пропеллер,
и, крутясь, напозволял.
Но прочел в глазах чугунных
у отечественных гуннов
для себя «No pasaran!».
Он, попавший в диссидентство,
был обманут еще с детства,
донкихотисто ершист.
Но полезно он ошибся:
если стал антифашистом,
знай сначала - кто фашист.
Полон радужного бреда,
он внедрял в России Брехта,
защищал от пошлых морд
чьи-то книги и картины,
и настолько был партийный,
что из партии поперт.
Человек без примененья,
но всегда без промедленья
откликающийся на
все чужие беды, боли, -
почему он поневоле
диссидентом стал, страна?
Ты кого боишься, дура?
Тех, в ком русская культура
и культура всей земли?
Ты ценила бы на случай
тех, кто стать тебе могучей
так наивно помогли.
Он, постукивая палкой,
снова занят перепалкой.
Распесочить невтерпеж
и догматика, и сноба.
Боже мой, он верит снова!
А во что - не разберешь…
Ребе и полуребенок,
бузотер, политработник,
меценат, но без гроша,
и не то чтоб золотая,
но такая заводная
золотистая душа.
Гениален без сомнений
он, хотя совсем не гений,
но для стольких поколений
он урок наверняка,
весел, как апаш в Париже,
грустен, как скрипач на крыше
КГБ, Кремля, ЦК.
Он остался глупым, чистым
интернационалистом
и пугает чем-то всех
тенью мопровской загробной,
неудобный, бесподобный,
допотопный человек.
Коктебель, 20 мая 1974
Л. Копелеву
Человек седой, но шумный,
очень добрый, но неумный,
очень умный, молодой,
с громогласными речами,
с черносливными очами
и библейской бородой.
Раскулачивал в тридцатых,
выгребая ржи остаток
по сараям, по дворам.
Был отчаянно советский,
изучал язык немецкий
и кричал: «No pasaran!»
В рупор, треснувший в работе,
сыпал Шиллера и Гете,
агитируя врага.
Защитил на фронте немку
и почувствовал системку,
ту, которой был слуга.
Но остался он вчерашний
на этапах и в шарашке,
МОПРа сдохшего полпред,
и судьбы своей несчастность
воспринять хотел как частность
исторических побед.
Выйдя, в «оттепель» поверил,
закрутился, как пропеллер,
и, крутясь, напозволял.
Но прочел в глазах чугунных
у отечественных гуннов
для себя «No pasaran!».
Он, попавший в диссидентство,
был обманут еще с детства,
донкихотисто ершист.
Но полезно он ошибся:
если стал антифашистом,
знай сначала - кто фашист.
Полон радужного бреда,
он внедрял в России Брехта,
защищал от пошлых морд
чьи-то книги и картины,
и настолько был партийный,
что из партии поперт.
Человек без примененья,
но всегда без промедленья
откликающийся на
все чужие беды, боли, -
почему он поневоле
диссидентом стал, страна?
Ты кого боишься, дура?
Тех, в ком русская культура
и культура всей земли?
Ты ценила бы на случай
тех, кто стать тебе могучей
так наивно помогли.
Он, постукивая палкой,
снова занят перепалкой.
Распесочить невтерпеж
и догматика, и сноба.
Боже мой, он верит снова!
А во что - не разберешь…
Ребе и полуребенок,
бузотер, политработник,
меценат, но без гроша,
и не то чтоб золотая,
но такая заводная
золотистая душа.
Гениален без сомнений
он, хотя совсем не гений,
но для стольких поколений
он урок наверняка,
весел, как апаш в Париже,
грустен, как скрипач на крыше
КГБ, Кремля, ЦК.
Он остался глупым, чистым
интернационалистом
и пугает чем-то всех
тенью мопровской загробной,
неудобный, бесподобный,
допотопный человек.
Коктебель, 20 мая 1974