из дневников 1940-вых годов
20/XI 44. Принято думать, что С. А. Толстая ненавидела «темных», т. е. толстовцев. Но она ненавидела не только «темных»; она не сочувствовала вообще всякому «не художественному» делу Толстого. Азбуке, школе, семинарии. Она не понимала, что и Азбука, и школа, и увлечение детьми имели прямое отношение к «художеству». Она не понимала механизма художественного творчества Толстого: дети, учителя для него материал мысли. Это то же, как если бы человек вздумал объяснять пчеле: главное твое дело - мед; так вот и делай его - а зачем же ты на цветы садишься? Только зря время тратишь на «не главное». Толстой и в школе был художник - и в религии - художник (ибо нельзя из «художества» вынуть мысль).
Она, как и все плоские самоуверенные люди, не понимала, что художество есть путь; Толстой со страшным усилием движется - сквозь школу, сквозь голод, сквозь Бога - и на пути этого движения остаются следы: «Война и Мир», «Анна Каренина», «Крейцерова соната», «Азбука», статьи. А она хотела, чтобы следы оставались без ходьбы.
20/XI 45. Работала много, с толком - но, боже! как я без конца путаюсь в листках своих, зажимках, тетрадках! Не любят меня вещи; не справляюсь я никогда ни с какой техникой, с большим скрипом одолеваю ее.
Перед уходом из библиотеки, уже когда голова кружилась от шестичасового напряжения глаз, - наткнулась на Ник. Ив. Харджиева (Николай Иванович Харджиев (1903-1996), писатель, искусствовед, коллекционер).
Серый, распухший, в нарывах - и совершенно сумасшедший. Не знаю, стал ли он более сумасшедшим, чем был всегда, или просто я отвыкла - я не видала его с полгода. Налезая на меня животом, заглядывая мне в лицо, изгибаясь, чуть только я хоть на секунду отводила взгляд, не давая произнести ни слова - он залпом рассказал мне о смерти матери, о мерзавцах врачах, о больнице, о том, как его обокрали, о Сенявине…(Сенявин Дмитрий Николаевич (1763-1831), адмирал)
Мы вместе ехали в метро. Когда ждали, я думала, что напирая, он столкнет меня на рельсы. Но боже мой, без жгучей жалости, я не могу о нем думать. Красивый был, веселый - а уж умный, страстно любящий литературу, настоящий исследователь. Живет в сырой комнатенке, которая вот уже третью зиму не топится; голодает, пухнет… Чувствителен, душевно хрупок, как все одаренные люди, а жизнь ходит по нему сапогами, бьет беспощадно. Его бы в тепло, в ванну, к умным и тонким людям.
20/XI 48. Малеевка. Сегодня тут показывали картину «Любимая девушка». Сценарий Нилина. Предел лживости, грубости, пошлости. Бытовая драма, ревность и пр. Но все действующие лица поставлены в такое ложное социальное и бытовое положение, что не веришь ни единому слову, ни единому жесту. Простая работница с наружностью барышни. Маскарад на заводе - вместо пьяных и полупьяных - учтивые молодые люди с манерами графов. Комсорг разумеется мудрый и самоотверженный сердцевед. Если «где жизнь - там и поэзия», то и обратный афоризм верен: где нет жизни, там нет и поэзии. И единственное живое лицо - Раневская, виртуозно играющая себя и свою повседневную деятельность в образе московской тетки - сплетницы.