8 сентября 1938-го года
из дневников
Михаил Пришвин, 65 лет, Загорск (Сергиев-Посад):
8 октября.
Ездили с Огневым в Дворики на зайцев, убили лисицу. Узнал, что «князь» и Варя (Трубецкие) исчезли, а Гриша и Татя в концлагере. И что Борис Михайлович Новиков умер. «На своей кровати умер» - с удовлетворением сказали (т. е. не в ссылке). Траурная жизнь и радужные перспективы.
- А как низко Англия пала!
- Никуда не падала, это большая политика.
Опять «большая»... И так всегда: если хотят оправдать какую-нибудь мерзость, говорят: «Большое дело», и тогда «мерзость» объясняется как неизбежный этап к отдаленной цели.
Горский пытался Горького представить как ученика Федорова, как борца с природой (со смертью) и тем объяснить его оптимизм («Чаю воскресения мертвых»).
Так или иначе, а такие «попы» рано или поздно пристегнут революцию к какому-нибудь циклу религиозно-философских идей.
Неужели великое наше молчание кончится такой болтовней!
Очень подозрительна личность с большими идеями.
Наш народ, как и все народы, не хочет войны, все правительства это знают, и боятся все войны. Это учли фашисты и на этом построили свою агрессию, и на этом основали явление гибели демократии. А молчание современное - это значит нежелание воевать.
Уильям Ширер, историк, мемуарист, 34 года, корреспондент американского радио в Европе:
8 октября.
Париж. Париж - страшное место. Он полностью поддался пораженческим настроениям, без малейшего представления о том, что произошло с остальной Францией. У «Фуке» и «Максима» жирные банкиры и бизнесмены празднуют мир реками шампанского. Но даже официанты и таксисты, обычно люди разумные, разглагольствуют, как здорово, что удалось избежать войны, что это было бы преступлением, что они повоевали в прошлую войну и этого достаточно. Все было бы отлично, если бы немцы, которые тоже навоевались в прошлую войну, испытывали бы те же самые чувства, но это не так. Мужество Франции - Франции времен Марны и Вердена - где оно? В отсутствие Пьера Комера никто на набережной Де-Орсе не имеет понятия о реалиях Германии. Французские социалисты прониклись пацифизмом; французские правые, за исключением немногих вроде Анри де Керильи, - либо фашисты, либо пораженцы. Я больше не понимаю французов.
Эд Марроу в таком же унынии, как и я. Мы пытаемся избавиться от него, беседуя ночь напролет, поглощая бутылками шампанское и бродя по улицам, но, видимо, для этого нужно больше времени. Наши мнения сходятся вот в чем: война сейчас близка как никогда; скорее всего, она начнется после уборки зерновых; Польша наверняка будет следующей в списке Гитлера (как слепы и глупы поляки в этом кризисе, помогая Германии кромсать Чехословакию!); мы должны убедить Варшаву быстро установить более мощный коротковолновый передатчик, если поляки хотят, чтобы мир их услышал; нам необходимо создать штат репортеров для американского радио. Но если честно, мы мало думаем о работе. Эд говорит, что американское радио проделало потрясающую работу по освещению кризиса, но нам на это наплевать - почти на все, и даже от шампанского уже тошнит. Мы уезжаем.
Забежал к Галлико. Он уезжает в путешествие по столицам мира собирать материал для своих рассказов. Отдаю ему письма работающим в тех местах корреспондентам, обедаем у «Максима», но для меня это уже невыносимо. Утром уезжаю в Женеву. Практически первая в этом году возможность побыть с Тэсс и Эйлин. Но они в Америке.
Михаил Пришвин, 65 лет, Загорск (Сергиев-Посад):
8 октября.
Ездили с Огневым в Дворики на зайцев, убили лисицу. Узнал, что «князь» и Варя (Трубецкие) исчезли, а Гриша и Татя в концлагере. И что Борис Михайлович Новиков умер. «На своей кровати умер» - с удовлетворением сказали (т. е. не в ссылке). Траурная жизнь и радужные перспективы.
- А как низко Англия пала!
- Никуда не падала, это большая политика.
Опять «большая»... И так всегда: если хотят оправдать какую-нибудь мерзость, говорят: «Большое дело», и тогда «мерзость» объясняется как неизбежный этап к отдаленной цели.
Горский пытался Горького представить как ученика Федорова, как борца с природой (со смертью) и тем объяснить его оптимизм («Чаю воскресения мертвых»).
Так или иначе, а такие «попы» рано или поздно пристегнут революцию к какому-нибудь циклу религиозно-философских идей.
Неужели великое наше молчание кончится такой болтовней!
Очень подозрительна личность с большими идеями.
Наш народ, как и все народы, не хочет войны, все правительства это знают, и боятся все войны. Это учли фашисты и на этом построили свою агрессию, и на этом основали явление гибели демократии. А молчание современное - это значит нежелание воевать.
Уильям Ширер, историк, мемуарист, 34 года, корреспондент американского радио в Европе:
8 октября.
Париж. Париж - страшное место. Он полностью поддался пораженческим настроениям, без малейшего представления о том, что произошло с остальной Францией. У «Фуке» и «Максима» жирные банкиры и бизнесмены празднуют мир реками шампанского. Но даже официанты и таксисты, обычно люди разумные, разглагольствуют, как здорово, что удалось избежать войны, что это было бы преступлением, что они повоевали в прошлую войну и этого достаточно. Все было бы отлично, если бы немцы, которые тоже навоевались в прошлую войну, испытывали бы те же самые чувства, но это не так. Мужество Франции - Франции времен Марны и Вердена - где оно? В отсутствие Пьера Комера никто на набережной Де-Орсе не имеет понятия о реалиях Германии. Французские социалисты прониклись пацифизмом; французские правые, за исключением немногих вроде Анри де Керильи, - либо фашисты, либо пораженцы. Я больше не понимаю французов.
Эд Марроу в таком же унынии, как и я. Мы пытаемся избавиться от него, беседуя ночь напролет, поглощая бутылками шампанское и бродя по улицам, но, видимо, для этого нужно больше времени. Наши мнения сходятся вот в чем: война сейчас близка как никогда; скорее всего, она начнется после уборки зерновых; Польша наверняка будет следующей в списке Гитлера (как слепы и глупы поляки в этом кризисе, помогая Германии кромсать Чехословакию!); мы должны убедить Варшаву быстро установить более мощный коротковолновый передатчик, если поляки хотят, чтобы мир их услышал; нам необходимо создать штат репортеров для американского радио. Но если честно, мы мало думаем о работе. Эд говорит, что американское радио проделало потрясающую работу по освещению кризиса, но нам на это наплевать - почти на все, и даже от шампанского уже тошнит. Мы уезжаем.
Забежал к Галлико. Он уезжает в путешествие по столицам мира собирать материал для своих рассказов. Отдаю ему письма работающим в тех местах корреспондентам, обедаем у «Максима», но для меня это уже невыносимо. Утром уезжаю в Женеву. Практически первая в этом году возможность побыть с Тэсс и Эйлин. Но они в Америке.