28 сентября. Лидия Чуковская
из записок об Анне Ахматовой в 1962-ом году:
28 сентября 62. Вернувшись из Барвихи от Корнея Ивановича, я позвонила Анне Андреевне и сказала, что он начал статью словами: «Анна Ахматова - мастер исторической живописи». В ее голосе я услышала явное удовольствие. Она была заинтересована и безо всякого сомнения довольна. Я тоже. О присущем Ахматовой чувстве истории постоянно говорила мне Тамара Григорьевна. Но волею судьбы Туся ничего не записала из сделанных ею многочисленных открытий. Она раздавала их направо и налево другим в своих блистательных монологах. А я записывала за ней слишком редко.
Узнав по телефону о таком начале Дедовой статьи, Анна Андреевна стала просить меня явиться поскорее. С тех пор, как Дед пишет эту статью, она меня всегда ждет. Мне бы вечером, - тем более, что ничего, кроме начала, я и не знаю, - но я пошла сразу: нервы мои плохо переносят чужое ожидание… Все равно не могу работать, чувствуя, что кто-то ждет. Даже если это не Анна Ахматова.
Она была сегодня какая-то особенно тучная, большая, отекшая. Сидела в кресле, глубоко погрузившись в него. Окно открыто - высокое окно, увитое растениями. Паж - Ника.
Анна Андреевна показала мне стихи, отобранные ею для «Знамени» и «Литературы и жизни». Принцип отбора неясен, но Бог с ним, с принципом, были бы стихи (26 октября 1962 г. в газете «Литература и жизнь» появились такие стихотворения Ахматовой: два из цикла «Шиповник цветет» («В разбитом зеркале» и «Говорит Дидона»), а также «Вот она, плодоносная осень». В «Знамени» (см. 1963, № 1) напечатаны были «Опять подошли “незабвенные даты”», «Эхо», «Сожженная тетрадь» и отрывок из поэмы «Путем всея земли» под названием «Ночные видения»).
Я удовольствовалась тем, что выловила одну опечатку в Никиной машинописи. Потом Анна Андреевна показала мне предисловие некоего Завалишина к книге воспоминаний Георгия Иванова. Завалишин объясняет, что Ахматова и Пастернак - внутренние эмигранты. Этакое бесстыдство, ведь могли убить обоих. Анна Андреевна очень возмущается, но, я полагаю, у Завалишина все это от полного незнания здешней жизни и от добрых чувств. Да и она, конечно, не подозревает автора предисловия в злоумышлении. Хотя:
- Права не имеют не знать, - говорит она.
Потом о стихах Тарковского, Корнилова, Самойлова, Липкина:
- Вот это и будет впоследствии именоваться «русская поэзия шестидесятых годов». И еще, пожалуй, Бродский. Вы его не знаете.
Я сидела недолго. У меня болело сердце, а тут оно разболелось еще сильней. Оказывается, нынче - или завтра? - день рождения Льва Николаевича. Я только что открыла рот, чтобы поздравить Анну Андреевну, но вовремя закрыла его: Анна Андреевна принялась обсуждать с Никой - рассердится Лева или нет, если она рискнет послать ему поздравительную телеграмму? Решила, что, быть может, и не рассердится. Ника подала ей бумагу, она написала что-то, перечла, зачеркнула, написала снова. У нее дрожала рука.
Я ушла. Во мне тоже что-то дрожало. По дороге думала о термине «внутренние эмигранты». В применении к Ахматовой и Пастернаку - до чего ж это неверно! Ахматова, автор «Родной земли» и «Реквиема» - эмигрантка! Пастернак, назвавший свою душу «усыпальницей замученных живьем» - эмигрант? Эмигранты, внутренние или внешние, отторгают себя от страны и народа, а эти разделяют судьбу, выпавшую на долю страны и народа. По какому же признаку они эмигранты?
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя, -
сказала Ахматова. По какому же признаку она эмигрантка?
28 сентября 62. Вернувшись из Барвихи от Корнея Ивановича, я позвонила Анне Андреевне и сказала, что он начал статью словами: «Анна Ахматова - мастер исторической живописи». В ее голосе я услышала явное удовольствие. Она была заинтересована и безо всякого сомнения довольна. Я тоже. О присущем Ахматовой чувстве истории постоянно говорила мне Тамара Григорьевна. Но волею судьбы Туся ничего не записала из сделанных ею многочисленных открытий. Она раздавала их направо и налево другим в своих блистательных монологах. А я записывала за ней слишком редко.
Узнав по телефону о таком начале Дедовой статьи, Анна Андреевна стала просить меня явиться поскорее. С тех пор, как Дед пишет эту статью, она меня всегда ждет. Мне бы вечером, - тем более, что ничего, кроме начала, я и не знаю, - но я пошла сразу: нервы мои плохо переносят чужое ожидание… Все равно не могу работать, чувствуя, что кто-то ждет. Даже если это не Анна Ахматова.
Она была сегодня какая-то особенно тучная, большая, отекшая. Сидела в кресле, глубоко погрузившись в него. Окно открыто - высокое окно, увитое растениями. Паж - Ника.
Анна Андреевна показала мне стихи, отобранные ею для «Знамени» и «Литературы и жизни». Принцип отбора неясен, но Бог с ним, с принципом, были бы стихи (26 октября 1962 г. в газете «Литература и жизнь» появились такие стихотворения Ахматовой: два из цикла «Шиповник цветет» («В разбитом зеркале» и «Говорит Дидона»), а также «Вот она, плодоносная осень». В «Знамени» (см. 1963, № 1) напечатаны были «Опять подошли “незабвенные даты”», «Эхо», «Сожженная тетрадь» и отрывок из поэмы «Путем всея земли» под названием «Ночные видения»).
Я удовольствовалась тем, что выловила одну опечатку в Никиной машинописи. Потом Анна Андреевна показала мне предисловие некоего Завалишина к книге воспоминаний Георгия Иванова. Завалишин объясняет, что Ахматова и Пастернак - внутренние эмигранты. Этакое бесстыдство, ведь могли убить обоих. Анна Андреевна очень возмущается, но, я полагаю, у Завалишина все это от полного незнания здешней жизни и от добрых чувств. Да и она, конечно, не подозревает автора предисловия в злоумышлении. Хотя:
- Права не имеют не знать, - говорит она.
Потом о стихах Тарковского, Корнилова, Самойлова, Липкина:
- Вот это и будет впоследствии именоваться «русская поэзия шестидесятых годов». И еще, пожалуй, Бродский. Вы его не знаете.
Я сидела недолго. У меня болело сердце, а тут оно разболелось еще сильней. Оказывается, нынче - или завтра? - день рождения Льва Николаевича. Я только что открыла рот, чтобы поздравить Анну Андреевну, но вовремя закрыла его: Анна Андреевна принялась обсуждать с Никой - рассердится Лева или нет, если она рискнет послать ему поздравительную телеграмму? Решила, что, быть может, и не рассердится. Ника подала ей бумагу, она написала что-то, перечла, зачеркнула, написала снова. У нее дрожала рука.
Я ушла. Во мне тоже что-то дрожало. По дороге думала о термине «внутренние эмигранты». В применении к Ахматовой и Пастернаку - до чего ж это неверно! Ахматова, автор «Родной земли» и «Реквиема» - эмигрантка! Пастернак, назвавший свою душу «усыпальницей замученных живьем» - эмигрант? Эмигранты, внутренние или внешние, отторгают себя от страны и народа, а эти разделяют судьбу, выпавшую на долю страны и народа. По какому же признаку они эмигранты?
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя, -
сказала Ахматова. По какому же признаку она эмигрантка?