3 сентября 1913-го года из дневников
двух молодых людей, ровесников, в начале их пути к мировому признанию. Оба жили тогда в Петербурге.
Сергей Прокофьев, 22 года, композитор, продолжающий обучение в консерватории по классу пианистов:
Утро ушло на встречу Раевских, на ожидание опоздавшего поезда, возню с багажом и прочее.
Приехав на 1-ю Роту, я едва собрался заниматься, как пришёл консерваторский сторож и доложил, что директор просит меня прийти поаккомпанировать на экзамене. Меня это заинтересовало, я зашёл на Царскосельский вокзал, где всё это время завтракаю, и, позавтракав, поехал в Консерваторию. Опять тучи народу. Экзамен - для поступающих на пение. Мне почти нечего было делать, посмотреть же на бедных, захлёбывающихся от волнения девочек, было любопытно.
Появился Черепнин и увёл меня, со смехом заявляя:
- Я к вам иск в двенадцать рублей предъявлю. Говорили, что будете в Гурзуфе, я приехал туда и не нашёл вас!
Оказывается, случилось это уже после моего отъезда.
С Черепниным мы с большим удовольствием проразговаривали около часу. Из консерваторских новостей - он остаётся ещё на год, а в класс к нам поступает новый ученик, говорит, что образованный музыкант. Тут же его представили: лет тридцать, в пенсне, чёрный, весьма несуразный. Фамилию не запомнил.
Затем я пошёл к «Александру», прогулялся мимо «Астории», у «Александра» отдал чинить палку Макса, а напротив, в фотографии - увеличить его портрет: на стену в мою комнату. У Раевских много болтал с Катей, которая меня очень любит и всегда крайне кокетливо ведёт разговор. Показывал ей гурзуфские фотографии, ей очень нравятся барышни Мещерские. Разговаривали про Гурзуф, где она была год назад - и мне это доставляло удовольствие. От клетчатых брюк пришла в ужас.
Вечером поехал к Каратыгину, где музыканты собрались слушать мой Концерт. Были: Нурок, Нувель, Черепнин, Браудо, Сенилов, Гнесин и много других, среди которых Тамочка Глебова. Я злопамятен и не замечал её. Зилоти не приехал, и вообще он возмущается уже при одном упоминании моего имени. Концерт имел шумный успех. Признают его самым интересным событием последнего времени. Считают меня новейшим классиком.
Черепнин:
- Вот Нурок всю жизнь старался для новой музыки... Бог-то всё видит: вот он ему на старость и подарил Прокофьева!
Арфный прелюд и Ниночкин «Ригодон» имеют шумный успех, особенно последний. «Какой свежий! Какая превосходная ритмика!»
Сергей Вавилов, студент университета, 22 года
Сегодня покончил и благополучно с ан[алитической] г[еометрией]и таким образом покончил с полукурсовыми экзаменами. Мир праху их! Они и полезны, и нервируют до болезни. С ужасом сознаю, что память моя почти решето. Что осталось от высшей алгебры? сфер[ической] триг[онометрии], механики? Ничего. Даже физика - и та испаряется. Впрочем, все это in natura rerum, приходится, правда, горевать, а помочь разве только и можно осуществлением правила «Repetitio est mater studiorum». Последние дни подготовки меня совсем расстроили, только и занимался что а[налитической] г[еометрией], да чтением Батюшкова, Giorgione да научн[ых] журналов. С завтрашнего дня надо входить в новую колею. Колея эта такого сорта:
1) Подготовка к госуд[арственным] экзаменам по такой программе: 1) Дифф[еренциальные] ур[авнения]. 2) Вар[иационное] исч[исление]. 3) Эл[ектро]маг[нитная] теория. 4) Теория чисел (до Рожд[ества] этого больше, чем достаточно).
2) Необходимо закончить работу в лаборатории.
3) Итал[ьянский]язык.
4) Houstoun серьезн[ое] чт[ение] журнало[в]. Для белл[етристики] по-прежнему больше 1½ часа отпускать не должен. Всякие Besuche, киятры и концерты - безусловно, сократить. Нужно не забывать, что тот же Houstoun куда же развлекательнее “Садко”.
Сегодня прочитал длиннейшую и скучнейшую речь О. Lodge’а на первом засед[ании] Br[itish] Ass[ociation] в Бирмингеме. Как не стыдно, право, такому хорошему физику изображать какого-то Энриквеса в английском вкусе.
Прочитал 2 тома поэтических и прозаических произведений Батюшкова и очень доволен. Многие стихи и статьи дрянь ужасная, снотворно - тошнотворное снадобье; но есть почти пушкинские прелести, как в стихах, так и в прозе. В конце концов поэзия - искусство писать и очень часто, как и в живописи, важно не то [что] написано, а как написано. Целесообразность и красота слов, размеров, оборотов - этих пушкинских вещей у Батюшкова очень много.
Сергей Прокофьев, 22 года, композитор, продолжающий обучение в консерватории по классу пианистов:
Утро ушло на встречу Раевских, на ожидание опоздавшего поезда, возню с багажом и прочее.
Приехав на 1-ю Роту, я едва собрался заниматься, как пришёл консерваторский сторож и доложил, что директор просит меня прийти поаккомпанировать на экзамене. Меня это заинтересовало, я зашёл на Царскосельский вокзал, где всё это время завтракаю, и, позавтракав, поехал в Консерваторию. Опять тучи народу. Экзамен - для поступающих на пение. Мне почти нечего было делать, посмотреть же на бедных, захлёбывающихся от волнения девочек, было любопытно.
Появился Черепнин и увёл меня, со смехом заявляя:
- Я к вам иск в двенадцать рублей предъявлю. Говорили, что будете в Гурзуфе, я приехал туда и не нашёл вас!
Оказывается, случилось это уже после моего отъезда.
С Черепниным мы с большим удовольствием проразговаривали около часу. Из консерваторских новостей - он остаётся ещё на год, а в класс к нам поступает новый ученик, говорит, что образованный музыкант. Тут же его представили: лет тридцать, в пенсне, чёрный, весьма несуразный. Фамилию не запомнил.
Затем я пошёл к «Александру», прогулялся мимо «Астории», у «Александра» отдал чинить палку Макса, а напротив, в фотографии - увеличить его портрет: на стену в мою комнату. У Раевских много болтал с Катей, которая меня очень любит и всегда крайне кокетливо ведёт разговор. Показывал ей гурзуфские фотографии, ей очень нравятся барышни Мещерские. Разговаривали про Гурзуф, где она была год назад - и мне это доставляло удовольствие. От клетчатых брюк пришла в ужас.
Вечером поехал к Каратыгину, где музыканты собрались слушать мой Концерт. Были: Нурок, Нувель, Черепнин, Браудо, Сенилов, Гнесин и много других, среди которых Тамочка Глебова. Я злопамятен и не замечал её. Зилоти не приехал, и вообще он возмущается уже при одном упоминании моего имени. Концерт имел шумный успех. Признают его самым интересным событием последнего времени. Считают меня новейшим классиком.
Черепнин:
- Вот Нурок всю жизнь старался для новой музыки... Бог-то всё видит: вот он ему на старость и подарил Прокофьева!
Арфный прелюд и Ниночкин «Ригодон» имеют шумный успех, особенно последний. «Какой свежий! Какая превосходная ритмика!»
Сергей Вавилов, студент университета, 22 года
Сегодня покончил и благополучно с ан[алитической] г[еометрией]и таким образом покончил с полукурсовыми экзаменами. Мир праху их! Они и полезны, и нервируют до болезни. С ужасом сознаю, что память моя почти решето. Что осталось от высшей алгебры? сфер[ической] триг[онометрии], механики? Ничего. Даже физика - и та испаряется. Впрочем, все это in natura rerum, приходится, правда, горевать, а помочь разве только и можно осуществлением правила «Repetitio est mater studiorum». Последние дни подготовки меня совсем расстроили, только и занимался что а[налитической] г[еометрией], да чтением Батюшкова, Giorgione да научн[ых] журналов. С завтрашнего дня надо входить в новую колею. Колея эта такого сорта:
1) Подготовка к госуд[арственным] экзаменам по такой программе: 1) Дифф[еренциальные] ур[авнения]. 2) Вар[иационное] исч[исление]. 3) Эл[ектро]маг[нитная] теория. 4) Теория чисел (до Рожд[ества] этого больше, чем достаточно).
2) Необходимо закончить работу в лаборатории.
3) Итал[ьянский]язык.
4) Houstoun серьезн[ое] чт[ение] журнало[в]. Для белл[етристики] по-прежнему больше 1½ часа отпускать не должен. Всякие Besuche, киятры и концерты - безусловно, сократить. Нужно не забывать, что тот же Houstoun куда же развлекательнее “Садко”.
Сегодня прочитал длиннейшую и скучнейшую речь О. Lodge’а на первом засед[ании] Br[itish] Ass[ociation] в Бирмингеме. Как не стыдно, право, такому хорошему физику изображать какого-то Энриквеса в английском вкусе.
Прочитал 2 тома поэтических и прозаических произведений Батюшкова и очень доволен. Многие стихи и статьи дрянь ужасная, снотворно - тошнотворное снадобье; но есть почти пушкинские прелести, как в стихах, так и в прозе. В конце концов поэзия - искусство писать и очень часто, как и в живописи, важно не то [что] написано, а как написано. Целесообразность и красота слов, размеров, оборотов - этих пушкинских вещей у Батюшкова очень много.