25 августа 1938-го года
из дневников
Евгения Руднева, выпускница московской школы, 17 лет, Москва:
25 августа
Сегодня я еду с Ксеней и Надеждой Николаевной по каналу Москва-Волга в Калинин.
11 часов ночи. На пароходе
Химкинский вокзал - это чудо искусства, замечательное произведение человеческой мысли и рук. Мы имели достаточно времени, чтобы его осмотреть: пароход прибыл без десяти восемь. В четверть девятого мы отчалили. И вот мы плывем по широкому каналу, «по строенному на века»... Сидели на носовой части. Там ветер, ветер. Мы благодаря Ксениной выдумке едем и во втором и в третьем классах. Так один билет у нас во второй класс. Ксения и я поместились в восьмиместной каюте; кроме нас, едут трое девушек и трое мужчин.
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 69 лет, Москва:
25 августа.
Мое болезненное отвращение к еде (почти весь год с перерывами) - мудрая помощь отойти от «гортанобесия»…
Иван Михайлович (Москвин) говорит: «Станиславскому, когда был на диете, ставили на стол, если обедал со всеми, ширмочки, чтобы не видел блюд, какие могли бы соблазнить его к нарушению диеты».
До чего безвкусно оформлено место упокоения и вокруг вся площадь Станиславского на Новодевичьем кладбище - огромная могила в красных цветах… с гелиотроповым бордюром. Недопустимое сочетание. А по ограде множество аляповатых грубо-красных искусственных цветов.
Вера Бунина, жена Ивана Бунина, 56 лет, Франция:
25 августа.
Villa Dominante. Beausoleil (A. M.). Не вела дневника несколько лет. Трудные были для меня эти годы во всех отношениях. Сейчас я обретаю понемногу способность писать. Полюбила за эти годы тишину, молчание, - люди тяжелы.
Завтра для меня знаменательное число: 12 лет тому назад первый припадок каменной болезни, как говорили в старину. С этого дня жизнь моя меняется. [...] начинается, или собственно продолжается, путь к Богу. [...]
Берет время и девочка. Интересно. Давно не возилась с детьми. Девочка не простая, уже чует в семье драму. «Вы мне все надоели, напишу папе, чтобы он взял меня». [...] Все «неприятности» из-за еды. [...] Может час просидеть над тарелкой и не есть.
Беспокоюсь о Лене. С 16 августа ни строки. Ноет сердце за Галю - проедают последние 250 фр.
Ян в раздражительном состоянии. [...] Много говорили о Куприне. Перечитываем.
Вчера пришли Зайцевы. Вспоминали. Смеялись. О Куприне трудно писать воспоминания, неловко касаться его пьянства, а ведь вне его о нем мало можно написать. [...]
Потом Борис вспоминал, как на одном официальном банкете с министром Мережковский говорил речь, учил сербов, как бороться с большевиками. Неожиданно встал Куприн, подошел к Мережковскому, тоже стал что-то говорить. Так продолжалось минуты 2. Потом Куприна увели. Вообще, он пил там с утра, три бутылки пива, а затем все, что попало. Но никого в Сербии так не любили, как Куприна. К нему были приставлены два молодых человека, которые неотлучно были при нем. А когда приехали в Загреб - смятение, А. Ив. нигде не было. Оказывается, он заперся в клозете, его едва нашли. [...]. Затем, приехав в гостиницу, переоделся, и они с Борисом отправились читать где-то - ведь в этих странах лекции бывают всегда по утрам.[...]
Примечание: русский писатель Александр Иванович Куприн скончался 25 августа 1938 года в Ленинграде.
Уильям Ширер, 34 года, корреспондент американского радио в Европе:
25 августа. Берлин. Сегодня вечером у военных атташе глаза все еще готовы вылезти из орбит. Среди всего прочего, что показал рейхсвер Хорти (и всему миру) во время большого военного парада, была огромная полевая пушка, по крайней мере одиннадцатидюймовая, которую по частям тащили четыре мощных грузовика. Были также другие большие орудия и новые большие танки, и пехота отлично маршировала гусиным шагом. Но сенсацией дня стала огромная моторизованная «Берта». Никто никогда не видел такого громадного орудия вне поле боя, разве что на железнодорожных платформах. И как ей аплодировали зрители! Как будто это не был неживой холодный кусок металла. Когда после парада я позвонил в посольство, наши военные эксперты были заняты тем, что делали зарисовки этого орудия по памяти. Никакая фотосъемка на параде не разрешалась, за исключением одного или двух официальных снимков, которые никому особенно не демонстрировали. Ральф Барнес возбужден, как кошка. Некоторые американские корреспонденты, дружески настроенные к фашистам, вчера в «Таверне» смеялись надо мной, когда я настаивал, что чехи будут сражаться.
Евгения Руднева, выпускница московской школы, 17 лет, Москва:
25 августа
Сегодня я еду с Ксеней и Надеждой Николаевной по каналу Москва-Волга в Калинин.
11 часов ночи. На пароходе
Химкинский вокзал - это чудо искусства, замечательное произведение человеческой мысли и рук. Мы имели достаточно времени, чтобы его осмотреть: пароход прибыл без десяти восемь. В четверть девятого мы отчалили. И вот мы плывем по широкому каналу, «по строенному на века»... Сидели на носовой части. Там ветер, ветер. Мы благодаря Ксениной выдумке едем и во втором и в третьем классах. Так один билет у нас во второй класс. Ксения и я поместились в восьмиместной каюте; кроме нас, едут трое девушек и трое мужчин.
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 69 лет, Москва:
25 августа.
Мое болезненное отвращение к еде (почти весь год с перерывами) - мудрая помощь отойти от «гортанобесия»…
Иван Михайлович (Москвин) говорит: «Станиславскому, когда был на диете, ставили на стол, если обедал со всеми, ширмочки, чтобы не видел блюд, какие могли бы соблазнить его к нарушению диеты».
До чего безвкусно оформлено место упокоения и вокруг вся площадь Станиславского на Новодевичьем кладбище - огромная могила в красных цветах… с гелиотроповым бордюром. Недопустимое сочетание. А по ограде множество аляповатых грубо-красных искусственных цветов.
Вера Бунина, жена Ивана Бунина, 56 лет, Франция:
25 августа.
Villa Dominante. Beausoleil (A. M.). Не вела дневника несколько лет. Трудные были для меня эти годы во всех отношениях. Сейчас я обретаю понемногу способность писать. Полюбила за эти годы тишину, молчание, - люди тяжелы.
Завтра для меня знаменательное число: 12 лет тому назад первый припадок каменной болезни, как говорили в старину. С этого дня жизнь моя меняется. [...] начинается, или собственно продолжается, путь к Богу. [...]
Берет время и девочка. Интересно. Давно не возилась с детьми. Девочка не простая, уже чует в семье драму. «Вы мне все надоели, напишу папе, чтобы он взял меня». [...] Все «неприятности» из-за еды. [...] Может час просидеть над тарелкой и не есть.
Беспокоюсь о Лене. С 16 августа ни строки. Ноет сердце за Галю - проедают последние 250 фр.
Ян в раздражительном состоянии. [...] Много говорили о Куприне. Перечитываем.
Вчера пришли Зайцевы. Вспоминали. Смеялись. О Куприне трудно писать воспоминания, неловко касаться его пьянства, а ведь вне его о нем мало можно написать. [...]
Потом Борис вспоминал, как на одном официальном банкете с министром Мережковский говорил речь, учил сербов, как бороться с большевиками. Неожиданно встал Куприн, подошел к Мережковскому, тоже стал что-то говорить. Так продолжалось минуты 2. Потом Куприна увели. Вообще, он пил там с утра, три бутылки пива, а затем все, что попало. Но никого в Сербии так не любили, как Куприна. К нему были приставлены два молодых человека, которые неотлучно были при нем. А когда приехали в Загреб - смятение, А. Ив. нигде не было. Оказывается, он заперся в клозете, его едва нашли. [...]. Затем, приехав в гостиницу, переоделся, и они с Борисом отправились читать где-то - ведь в этих странах лекции бывают всегда по утрам.[...]
Примечание: русский писатель Александр Иванович Куприн скончался 25 августа 1938 года в Ленинграде.
Уильям Ширер, 34 года, корреспондент американского радио в Европе:
25 августа. Берлин. Сегодня вечером у военных атташе глаза все еще готовы вылезти из орбит. Среди всего прочего, что показал рейхсвер Хорти (и всему миру) во время большого военного парада, была огромная полевая пушка, по крайней мере одиннадцатидюймовая, которую по частям тащили четыре мощных грузовика. Были также другие большие орудия и новые большие танки, и пехота отлично маршировала гусиным шагом. Но сенсацией дня стала огромная моторизованная «Берта». Никто никогда не видел такого громадного орудия вне поле боя, разве что на железнодорожных платформах. И как ей аплодировали зрители! Как будто это не был неживой холодный кусок металла. Когда после парада я позвонил в посольство, наши военные эксперты были заняты тем, что делали зарисовки этого орудия по памяти. Никакая фотосъемка на параде не разрешалась, за исключением одного или двух официальных снимков, которые никому особенно не демонстрировали. Ральф Барнес возбужден, как кошка. Некоторые американские корреспонденты, дружески настроенные к фашистам, вчера в «Таверне» смеялись надо мной, когда я настаивал, что чехи будут сражаться.