12 августа 1938-го года
из дневников
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 69 лет, Подмосковье:
12 августа.
Снегири. Раннее утро. Солнце. За пять дней, в какие была разлучена с этой тетрадью, - круговорот событий, внутренне значительных в обиходе Мировича: Москва (по дороге в вагоне пьяная, ржущая, орущая компания… вузовцев, справлявших какое-то свое торжество, какой-то сдали экзамен), чистилище трамваев, толкотни, жары, очередей, мерзких запахов летнего города, не освеженного деревьями, дышащего расплавленным асфальтом и бензином. Встреча с Людмилой. Когда долго не видишься с другом, боишься - не утратится ли общий ритм восприятия, таков ли реальный образ друга, каким его мыслишь в памяти прошлого. (Опасение оказалось напрасным.) Никольское: встреча с младенчиком, сыном Ириса. Крохотное одухотворенное личико, с синими, как у матери, глазами; все время шевелил губками, точно силился сказать что-то непередаваемое словами. Приезд Ольги, по какому-то ясновидению решившей, что я в Москве, и безошибочно позвонившей в тот час, когда я была дома (только час и была дома).
В тот же час появление у меня Москвина и Аллы. Оба они переполнены похоронами Станиславского. Хорошо говорили о нем, лежащем в гробу: «Отшельник, схимник», «жизнь, отданная на служение искусству безвозмездно, безоглядно». Вспомнили слова, сказанные Станиславским его ученикам: «Берите поскорее от меня все, что можете, обирайте, грабьте меня, спешите, спешите, скоро будет поздно». Как счастливый жребий чувствую, что это «поздно» относилось к смерти, а не к маразму, к духовному распаду.
Михаил Пришвин, 65 лет, Москва:
12 августа.
Ответил молодому человеку, чтобы он вооружил себя знанием, как государство вооружается пушками.
Миллионы маляриков и нет хинина (только в Кремлевской аптеке, к которой не приписывают, а отписывают). И вопрос об этом нельзя поднять, потому что это «мелочь». В таком случае, как же мы живем?
- И тогда в деревне начнется «Всемирная», т. е. всеобщее восстание.
Царедворец Алеша.
Есть слух, что Сталин вынул трубку изо рта и подарил Алексею Толстому.
Вспомнилось, как Толстой мгновенно замечает: он заметил меня в огромном собрании и сразу сказал: - Еще бы в шубу оделся.
«Самая выгодная выгода» (Записки из подполья): мужик, покуривающий на завалинке. «Какое блаженство!» - вспоминает он то время. А тогда жил и не знал. Так вот и здоровье проходит.
Разобрать психологию советского «подхода» как политики овладения своеволием (своим собственным хотением), а по Достоевскому «самостоятельным хотением».
Сумасшедший эсер во Владивостоке: Госплан знает некоторые числа победы и блаженства будущего человечества, но жизнь пока сопротивляется и появляется враг (так что «враг» есть некая иррациональность, просчет).
Трудность написать детский рассказ состоит в том, чтобы перешагнуть через ум свой или то, что тебе кажется умным «Слишком уж глупо!» - покажется, когда мелькает сюжет. И вот тут нужна решимость, чтобы скакнуть через ум, как на скачке через барьер. И когда перескакнешь, то окажется, что вот тут-то и есть настоящий ум, и что казалось тогда умом, то это было заумное, и вот это заумное и мешает писать хорошие детские рассказы.
Никто еще не мог конкретно представить то, что ненавистно ему в Советской власти. Всякое представление Зла расплывается, и часто сама власть признает это же самое Злом. Иногда я думаю, что сущность Советской власти - именно то, что она вызывает, - это сильная личность: Павлову и Станиславскому можно было и Богу молиться.
«Задира» - исходный тип Достоевского, и как и почему я его обхожу. (Записки из подполья.) Вечером был Огнев и Петя приехал.
Владимир Голицын, художник-иллюстратор, 36 лет, Абхазия, Гудаута (П.Д. - художник Павел Корин):
12 августа.
...
До чего был раньше П.Д. погружен в искусство и совершенно не интересовался политикой. Когда впервые он поехал за границу, он объехал Германию, Италию и, наконец, попал в Рим. Братья Корины остановились в полпредстве СССР. В W .С., от нечего делать, взял из мешка обрывок газеты и принялся читать. Глазам своим не поверил. По-русски написано, а ругают Сталина. Потом только разглядел, что по старой орфографии напечатана - газета «Возрождение». Мою вторую панораму берегов Абхазии Павел Дмитриевич очень похвалил. Сказал, что большой шаг вперед. Отношения стал лучше брать. Вечером купались при луне. Днем П.Д. далеко со мной заплыл, метров на 500. Каждый день так плаваем с тех пор, как П. Д. научился лежать на спине. Говорит, мир как-то грандиознее оттуда. Вечером снова писали горы. Днем П.Д. и П.Т. ходили в город. «Мертвый город, - сказал П.Д. по возвращении, - умирающий какой-то. Никакого оживления».
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 69 лет, Подмосковье:
12 августа.
Снегири. Раннее утро. Солнце. За пять дней, в какие была разлучена с этой тетрадью, - круговорот событий, внутренне значительных в обиходе Мировича: Москва (по дороге в вагоне пьяная, ржущая, орущая компания… вузовцев, справлявших какое-то свое торжество, какой-то сдали экзамен), чистилище трамваев, толкотни, жары, очередей, мерзких запахов летнего города, не освеженного деревьями, дышащего расплавленным асфальтом и бензином. Встреча с Людмилой. Когда долго не видишься с другом, боишься - не утратится ли общий ритм восприятия, таков ли реальный образ друга, каким его мыслишь в памяти прошлого. (Опасение оказалось напрасным.) Никольское: встреча с младенчиком, сыном Ириса. Крохотное одухотворенное личико, с синими, как у матери, глазами; все время шевелил губками, точно силился сказать что-то непередаваемое словами. Приезд Ольги, по какому-то ясновидению решившей, что я в Москве, и безошибочно позвонившей в тот час, когда я была дома (только час и была дома).
В тот же час появление у меня Москвина и Аллы. Оба они переполнены похоронами Станиславского. Хорошо говорили о нем, лежащем в гробу: «Отшельник, схимник», «жизнь, отданная на служение искусству безвозмездно, безоглядно». Вспомнили слова, сказанные Станиславским его ученикам: «Берите поскорее от меня все, что можете, обирайте, грабьте меня, спешите, спешите, скоро будет поздно». Как счастливый жребий чувствую, что это «поздно» относилось к смерти, а не к маразму, к духовному распаду.
Михаил Пришвин, 65 лет, Москва:
12 августа.
Ответил молодому человеку, чтобы он вооружил себя знанием, как государство вооружается пушками.
Миллионы маляриков и нет хинина (только в Кремлевской аптеке, к которой не приписывают, а отписывают). И вопрос об этом нельзя поднять, потому что это «мелочь». В таком случае, как же мы живем?
- И тогда в деревне начнется «Всемирная», т. е. всеобщее восстание.
Царедворец Алеша.
Есть слух, что Сталин вынул трубку изо рта и подарил Алексею Толстому.
Вспомнилось, как Толстой мгновенно замечает: он заметил меня в огромном собрании и сразу сказал: - Еще бы в шубу оделся.
«Самая выгодная выгода» (Записки из подполья): мужик, покуривающий на завалинке. «Какое блаженство!» - вспоминает он то время. А тогда жил и не знал. Так вот и здоровье проходит.
Разобрать психологию советского «подхода» как политики овладения своеволием (своим собственным хотением), а по Достоевскому «самостоятельным хотением».
Сумасшедший эсер во Владивостоке: Госплан знает некоторые числа победы и блаженства будущего человечества, но жизнь пока сопротивляется и появляется враг (так что «враг» есть некая иррациональность, просчет).
Трудность написать детский рассказ состоит в том, чтобы перешагнуть через ум свой или то, что тебе кажется умным «Слишком уж глупо!» - покажется, когда мелькает сюжет. И вот тут нужна решимость, чтобы скакнуть через ум, как на скачке через барьер. И когда перескакнешь, то окажется, что вот тут-то и есть настоящий ум, и что казалось тогда умом, то это было заумное, и вот это заумное и мешает писать хорошие детские рассказы.
Никто еще не мог конкретно представить то, что ненавистно ему в Советской власти. Всякое представление Зла расплывается, и часто сама власть признает это же самое Злом. Иногда я думаю, что сущность Советской власти - именно то, что она вызывает, - это сильная личность: Павлову и Станиславскому можно было и Богу молиться.
«Задира» - исходный тип Достоевского, и как и почему я его обхожу. (Записки из подполья.) Вечером был Огнев и Петя приехал.
Владимир Голицын, художник-иллюстратор, 36 лет, Абхазия, Гудаута (П.Д. - художник Павел Корин):
12 августа.
...
До чего был раньше П.Д. погружен в искусство и совершенно не интересовался политикой. Когда впервые он поехал за границу, он объехал Германию, Италию и, наконец, попал в Рим. Братья Корины остановились в полпредстве СССР. В W .С., от нечего делать, взял из мешка обрывок газеты и принялся читать. Глазам своим не поверил. По-русски написано, а ругают Сталина. Потом только разглядел, что по старой орфографии напечатана - газета «Возрождение». Мою вторую панораму берегов Абхазии Павел Дмитриевич очень похвалил. Сказал, что большой шаг вперед. Отношения стал лучше брать. Вечером купались при луне. Днем П.Д. далеко со мной заплыл, метров на 500. Каждый день так плаваем с тех пор, как П. Д. научился лежать на спине. Говорит, мир как-то грандиознее оттуда. Вечером снова писали горы. Днем П.Д. и П.Т. ходили в город. «Мертвый город, - сказал П.Д. по возвращении, - умирающий какой-то. Никакого оживления».