2 августа 1943-го года
в дневниковой прозе и стихах
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
2 августа.
В 5 утра - разрыв снарядов, звон битого стекла. Это - немецкое «с добрым утром».
По радио. Налет американских бомбардировщиков на Плоешти, откуда Гитлер получает 35 процентов горючего (высококачественный бензин!).
Союзники объявили, что, поскольку с 25 июля и до сих пор итальянцы не приняли решения о заключении сепаратного мира, удары по Италии будут наноситься с возрастающей силой.
С утра написал три листовки к немецким солдатам... Днем еще три...
Время от времени залпы, свист немецких снарядов.
Написал еще листовку «Говорит Гитлер» (обработал два его выступления)...
Вечером звонок из Москвы: редактор «Красного флота» Мусьяков просит отклик на злодеяния фашистов, которые клеймят наших пленных каленым железом. Вопиющее сообщение!..
Иван Бунин, 72 года, Франция:
2 августа.
Понед. Уже неск. дней очень жарко. Небо мутно от зноя. Ходил в 6 ч. к Клягину - все горячо и сладко пахнет - цветы, хвоя.
Сейчас 8 (солнце еще не село), и долина, и горы, и невидное море смутно, в жарк. дымке.
Все еще неизвестно, где Муссолини.
Бои в Сицилии продолжаются - англ., очевидно, не хотят спешить, ждут сдачи.
Андрей Колмогоров (1903 -1987), математик, академик, 40 лет, Подмосковье:
2 августа. Понедельник.
В воскресенье с утра после завтрака сел заниматься задачами браковки, но вскоре приехала Аня (опасения, что и это воскресенье в Люблине объявят рабочим днем, не оправдались). Гуляли вниз по Клязьме до лыжных горок, сидели на берегу, купались.
До и после обеда читал Ане и Олегу «Тонио Крегера». Добрались до отъезда Тонио из родного города далее на север. Аню сразу очаровала первая глава (Ханс Ханзен). Потом, вероятно, «крохотка презрения» к людям, которая так свойственна не только Тонио, но и самому Манну, Аню несколько смущала, но в заключение она сказала, что «не думала, что такие произведения возможны в современной литературе».*)
Олеговы впечатления от «Тонио Крегера» мне еще не ясны: боюсь, что он слишком склонен оценивать произведение по высказанным в нем явно «идеям», а при таком отношении к делу в высказываниях Тонио у Лизаветы Ивановны можно только запутаться.
Пуся тем временем писал Лобачевского.
________________________________________
*) Как раз перед этим на нашей прогулке Аня спрашивала, права ли она, думая, что русская литература XIX века (Тургенев, Толстой, Достоевский) «особенная» и принципиально отличается от западной.
________________________________________
Обедали с Пусей в санатории. Потом кормил Аню с Олегом дома.
Коротко обсуждали с Аней разные продовольственные дела. Маргарите Михайловне, по Аниному предложению, передается ее августовский сухой обеденный паек в счет июля и августа. Это и соответствует установленной «норме», и устраняет необходимость решать, что именно отдать. К сожалению, в принятии подобных решений совместно у нас не наблюдается достаточной простоты. Я, может быть, недостаточно тактичен, но Аня, неожиданно при ее крайней самоотверженности, проявляет (весьма в своем существе эгоистическое) настойчивое желание не мараться в сухой и расчетливой деятельности подобного рода.
Между прочим, Аня о своем «эгоизме», а я о ее «аристократизме особого рода» говорили утром по поводу ее отвращения к купальному костюму.
(Об Аниных впечатлениях от «Эрроусмита» позднее, когда кончит читать.)
Провожал Аню в Тарасовку к поезду 18.50 почти до пешеходного мостика. Пошел назад из-за начинающегося дождя, Олег же босиком побежал с Аней дальше к Тарасовке.
Потом проводил Пусю на Клязьму, ужинал в санатории, принимал С.В. Фомина (был несколько взбудораженно-болтлив с ним, как, впрочем, со многими сейчас), кормил Олега простоквашей.
В заключение дня весело пилили и кололи дрова с Олегом и Шуркой.
Олег в этот приезд более жив и уверен в себе. Со своими делами за предыдущую неделю управлялся хорошо, один раз ездил в Люблино (без Аниного давления, по-видимому) работать. Немного загорел и входит понемногу во вкус хождения босиком, беганья, демонстрации перед Шуркой и Мариной уменья пилить и колоть дрова. Иногда немного форсит и босяцкой внешностью со штопаными штанами, и своим страшным брезентовым пальто.
Олегово заявление, что у его товарищей в Воскресенском господствовал «Карамазовский дух», а большинство из них так же потеряли человеческий облик, как Федор Павлович (это я в разговоре настаивал на разнице между Митей, например, и Федором Павловичем − Олегу же там «никто не нравится»), нас обоих с Пусей несколько встревожило.
Спрашивал Олега, читал ли он «Евангелие». Оказалось − нет (это к вздорности Сережиного «религиозно-философско-этического» воспитания!).
После несколько обидного письма, посланного в прошлый понедельник, отправил Сереже записочку с приглашением как-либо приехать в Комаровку.
К темноте пришел Пуся. Говорил с ним о его предполагаемых докторантах.
Завершаю пост стихотворением Сергея Петрова:
Науке-даме, мировой гадалке,
гадающей по звездам и годам,
на мыслях, размахавшихся как палки,
на картах крапленых вселенской свалки,
за тайны мира и гроша не дам.
Боюсь, что мне их ведать ни к чему,
что я по разуменью моему
в огромной голосистой перепалке
ну разве черта лысого пойму.
2 августа 1943 - 14 января 1966
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
2 августа.
В 5 утра - разрыв снарядов, звон битого стекла. Это - немецкое «с добрым утром».
По радио. Налет американских бомбардировщиков на Плоешти, откуда Гитлер получает 35 процентов горючего (высококачественный бензин!).
Союзники объявили, что, поскольку с 25 июля и до сих пор итальянцы не приняли решения о заключении сепаратного мира, удары по Италии будут наноситься с возрастающей силой.
С утра написал три листовки к немецким солдатам... Днем еще три...
Время от времени залпы, свист немецких снарядов.
Написал еще листовку «Говорит Гитлер» (обработал два его выступления)...
Вечером звонок из Москвы: редактор «Красного флота» Мусьяков просит отклик на злодеяния фашистов, которые клеймят наших пленных каленым железом. Вопиющее сообщение!..
Иван Бунин, 72 года, Франция:
2 августа.
Понед. Уже неск. дней очень жарко. Небо мутно от зноя. Ходил в 6 ч. к Клягину - все горячо и сладко пахнет - цветы, хвоя.
Сейчас 8 (солнце еще не село), и долина, и горы, и невидное море смутно, в жарк. дымке.
Все еще неизвестно, где Муссолини.
Бои в Сицилии продолжаются - англ., очевидно, не хотят спешить, ждут сдачи.
Андрей Колмогоров (1903 -1987), математик, академик, 40 лет, Подмосковье:
2 августа. Понедельник.
В воскресенье с утра после завтрака сел заниматься задачами браковки, но вскоре приехала Аня (опасения, что и это воскресенье в Люблине объявят рабочим днем, не оправдались). Гуляли вниз по Клязьме до лыжных горок, сидели на берегу, купались.
До и после обеда читал Ане и Олегу «Тонио Крегера». Добрались до отъезда Тонио из родного города далее на север. Аню сразу очаровала первая глава (Ханс Ханзен). Потом, вероятно, «крохотка презрения» к людям, которая так свойственна не только Тонио, но и самому Манну, Аню несколько смущала, но в заключение она сказала, что «не думала, что такие произведения возможны в современной литературе».*)
Олеговы впечатления от «Тонио Крегера» мне еще не ясны: боюсь, что он слишком склонен оценивать произведение по высказанным в нем явно «идеям», а при таком отношении к делу в высказываниях Тонио у Лизаветы Ивановны можно только запутаться.
Пуся тем временем писал Лобачевского.
________________________________________
*) Как раз перед этим на нашей прогулке Аня спрашивала, права ли она, думая, что русская литература XIX века (Тургенев, Толстой, Достоевский) «особенная» и принципиально отличается от западной.
________________________________________
Обедали с Пусей в санатории. Потом кормил Аню с Олегом дома.
Коротко обсуждали с Аней разные продовольственные дела. Маргарите Михайловне, по Аниному предложению, передается ее августовский сухой обеденный паек в счет июля и августа. Это и соответствует установленной «норме», и устраняет необходимость решать, что именно отдать. К сожалению, в принятии подобных решений совместно у нас не наблюдается достаточной простоты. Я, может быть, недостаточно тактичен, но Аня, неожиданно при ее крайней самоотверженности, проявляет (весьма в своем существе эгоистическое) настойчивое желание не мараться в сухой и расчетливой деятельности подобного рода.
Между прочим, Аня о своем «эгоизме», а я о ее «аристократизме особого рода» говорили утром по поводу ее отвращения к купальному костюму.
(Об Аниных впечатлениях от «Эрроусмита» позднее, когда кончит читать.)
Провожал Аню в Тарасовку к поезду 18.50 почти до пешеходного мостика. Пошел назад из-за начинающегося дождя, Олег же босиком побежал с Аней дальше к Тарасовке.
Потом проводил Пусю на Клязьму, ужинал в санатории, принимал С.В. Фомина (был несколько взбудораженно-болтлив с ним, как, впрочем, со многими сейчас), кормил Олега простоквашей.
В заключение дня весело пилили и кололи дрова с Олегом и Шуркой.
Олег в этот приезд более жив и уверен в себе. Со своими делами за предыдущую неделю управлялся хорошо, один раз ездил в Люблино (без Аниного давления, по-видимому) работать. Немного загорел и входит понемногу во вкус хождения босиком, беганья, демонстрации перед Шуркой и Мариной уменья пилить и колоть дрова. Иногда немного форсит и босяцкой внешностью со штопаными штанами, и своим страшным брезентовым пальто.
Олегово заявление, что у его товарищей в Воскресенском господствовал «Карамазовский дух», а большинство из них так же потеряли человеческий облик, как Федор Павлович (это я в разговоре настаивал на разнице между Митей, например, и Федором Павловичем − Олегу же там «никто не нравится»), нас обоих с Пусей несколько встревожило.
Спрашивал Олега, читал ли он «Евангелие». Оказалось − нет (это к вздорности Сережиного «религиозно-философско-этического» воспитания!).
После несколько обидного письма, посланного в прошлый понедельник, отправил Сереже записочку с приглашением как-либо приехать в Комаровку.
К темноте пришел Пуся. Говорил с ним о его предполагаемых докторантах.
Завершаю пост стихотворением Сергея Петрова:
Науке-даме, мировой гадалке,
гадающей по звездам и годам,
на мыслях, размахавшихся как палки,
на картах крапленых вселенской свалки,
за тайны мира и гроша не дам.
Боюсь, что мне их ведать ни к чему,
что я по разуменью моему
в огромной голосистой перепалке
ну разве черта лысого пойму.
2 августа 1943 - 14 января 1966