2 августа 1918 года из
дневников
Алексей Орешников, эксперт по нумизматике, 62 года, сотрудник Исторического музея, Москва:
2 августа.
Ильин день, с утра дождь. Крестный ход, говорят, удался, обедню служил патриарх Тихон. Утром был с Игнатовым у Мазуриной, смотрели фарфор, который она продает, лучшая вещь tête-a-tête Наполеона I Севрской фабрики. По-видимому, большевиков, центр которых Москва, окружают кольцом чехословаки, наши союзники и т.д., чем все кончится? С удовольствием читаю «Жизнь и удивительные приключения Робинсона Крузое» Даниэля де Фо (перевод П. Кончаловского, 1888 г.); многие страницы заставляют задумываться о жизни человека; сочинение с философским оттенком. Погода переменчивая: то дождь, то яркое солнце. Питаемся плохо: сегодня, вчера завтрак и обед состоял из черного хлеба, похлебки из сушеных кореньев и нескольких картофелин!
Юрий Готье, историк, академик, 45 лет, директор Румянцевского музея, на даче в Тверской губернии:
2 августа.
Тихий день; телеграммы не получили; вечером пришли из старой усадьбы, чтоб прослушать Загранскую хронику, и, пока мы ее читали, явились в гости почтенные гориллы с Горы - Иван Терентьев и Ив[ан] Яковлев; был устроен five o’clock [чай (англ.)], на который приглашены Образцовы; было трогательное единение с народом, продолжавшееся часа два. После этого продолжено было чтение Загранской хроники.
Леонид Андреев, писатель, 46 лет, Финляндия:
2 августа.
День. Хмурое небо, темные ночи, совсем осень. И словно вместе с наружным светом, гаснет свет внутри - такая тьма в душе, такой мрак, пустынный и необъятный! Силы и здоровье падают, а злые силы мира становятся все чернее и беспощаднее. А газеты почитаешь, как эти вечера мусолил их я, - и будто в печной трубе побывал, в чернейшей саже или до отвалу беседовал с сотнею дураков и легионом мерзавцев. Отдельные люди честны, умны и даже благородны, а в целом гнусность и глупость беспредельная.
Я как-то писал, со всею моею русской скромностью и совестливостью, что каждый порядочный англичанин или итальянец имеет право дать мне, русскому, по роже. К этому надо внести поправку: и я, как порядочный русский, имею такое же право дать по роже любому Уэллсу или Франсу. Ибо предательство - обоюдные [sic].
Если при Керенском союзники могли ворчать (что они и делали) и могли предлагать свои услуги к поднятию боеспособности России, то после Октября и уже во всяком случае после Брестского мира они обязаны были ввести в Россию японские свежие и свои войска и создать правительство национальной обороны. Они не только имели на это право, но они должны были сделать это. Перед ними не была единая и враждебная им Россия, наоборот: все эти корниловские, калединские и прочие попытки ценою жизни свергнуть ужасную для народа и преступную власть большевиков свидетельствовали о другом. И во все эти 8 месяцев продолжающаяся гражданская война - все эти чехо-словаки, Ярославли, тогдашние Киевы и грузины, все это звало союзников на помощь. И без помощи ихней победить Корнилов не мог: у него только офицера, студенты и немногие лучшие из народа, а с той стороны вся громада дурака, вооруженного до зубов.
Но союзники, как всегда, медлили, торговались друг с другом, боялись друг друга, нерешительно таскали своих послов из Питера в Москву, из Москвы в Вологду, из Вологды в Архангельск, двуличничали с советской властью (преступная телеграмма Вильсона) и за руки держали Японию, как бы не обокрала. И так постепенно они просрали Кавказ, Крым, Украину, Финляндию, черноморский и балтийский флоты, дали немцу нажраться и укрепиться, дали Каледину и тысячам честнейших людей погибнуть, лишили Россию уже всякой веры в себя - и у себя самих, в жестоких боях с окрепшим немцем, потеряли сотни тысяч лучших своих и покорных людей.
Больше того: война может кончиться только поражением Германцев или - общей гибелью. И не сделав того, что сразу (при вмешательстве Японии) могло привести Германию к поражению, они сделали войну бесконечной, т.е. совершили преступление уже по отношению ко всему миру. И сейчас - сейчас! - они еще продолжают закулисно спорить, вмешиваться или нет, вмешиваются нерешительно и слабо, только раздражая всех, друзей и врагов, - и вновь предают Молоху несчастных «плохо вооруженных» чехо-словаков. Конечно, погубят и этих.
И гнусно, и глупо, и действительно, некому руку подать.
Болит голова, скверно сердце, не могу писать, к сожалению.
Сергей Прокофьев, композитор, 27 лет, на борту парохода, идущего из Японии В США.
2 августа.
В четыре часа ночи лёгкое землетрясение, но не такое страшное и, если так можно выразиться, более изящное, чем в Кисловодске. Приятное колебание длилось секунд пять.
С Токугавой говорил по телефону. Он чрезвычайно расстроен, что не успел получить моей музыки, хотел переписываться со мной. Ну его к чёрту, так и следовало ожидать, что ничего не выйдет. В добавок мои последние полторы тысячи рублей разменяли не за триста семьдесят пять иен, как я помнил, а за триста. Результат: после покупки билета в кармане семьдесят три доллара на Гонолулу. Я злился. Минстеры провожали меня в Иокогаме и, когда я, смеясь, сказал ему, что уезжаю с семьюдесятью тремя долларами и жемчужной булавкой, он привязался, чтобы я взял у него сто долларов, пять больших золотых монет, которые сейчас ему ни к чему. Я не хотел брать, особенно золотые, которые теперь нигде не достанешь, но он был так мил и так настаивал, что сейчас я ломаюсь из-за тонкостей, а в Гонолулу могут пригодиться - поэтому я взял, пообещав прислать ему золотом же.
И, надо сказать, что, сев на пароход, я был крайне доволен, что у меня есть эти пять золотых.
У меня оказалась отдельная каюта, хотя и второй класс.
Я, улёгшись в chaise-longue, даже не заметил, как мы тихо-тихо отчалили от берега. Пароход «Гротиус», довольно большой, голландский, 8000 тонн, на пути с Явы в Сан-Франциско. Весь вечер мы шли в виду берегов.
Ночью спал хорошо и, выйдя в четыре часа утра, перед самым рассветом, на палубу, видел поразительное зрелище: на посветлевшем небе, на котором уже исчезли звёзды, горели рядом: Луна на ущербе, Юпитер и яркая-яркая Венера.
Алексей Орешников, эксперт по нумизматике, 62 года, сотрудник Исторического музея, Москва:
2 августа.
Ильин день, с утра дождь. Крестный ход, говорят, удался, обедню служил патриарх Тихон. Утром был с Игнатовым у Мазуриной, смотрели фарфор, который она продает, лучшая вещь tête-a-tête Наполеона I Севрской фабрики. По-видимому, большевиков, центр которых Москва, окружают кольцом чехословаки, наши союзники и т.д., чем все кончится? С удовольствием читаю «Жизнь и удивительные приключения Робинсона Крузое» Даниэля де Фо (перевод П. Кончаловского, 1888 г.); многие страницы заставляют задумываться о жизни человека; сочинение с философским оттенком. Погода переменчивая: то дождь, то яркое солнце. Питаемся плохо: сегодня, вчера завтрак и обед состоял из черного хлеба, похлебки из сушеных кореньев и нескольких картофелин!
Юрий Готье, историк, академик, 45 лет, директор Румянцевского музея, на даче в Тверской губернии:
2 августа.
Тихий день; телеграммы не получили; вечером пришли из старой усадьбы, чтоб прослушать Загранскую хронику, и, пока мы ее читали, явились в гости почтенные гориллы с Горы - Иван Терентьев и Ив[ан] Яковлев; был устроен five o’clock [чай (англ.)], на который приглашены Образцовы; было трогательное единение с народом, продолжавшееся часа два. После этого продолжено было чтение Загранской хроники.
Леонид Андреев, писатель, 46 лет, Финляндия:
2 августа.
День. Хмурое небо, темные ночи, совсем осень. И словно вместе с наружным светом, гаснет свет внутри - такая тьма в душе, такой мрак, пустынный и необъятный! Силы и здоровье падают, а злые силы мира становятся все чернее и беспощаднее. А газеты почитаешь, как эти вечера мусолил их я, - и будто в печной трубе побывал, в чернейшей саже или до отвалу беседовал с сотнею дураков и легионом мерзавцев. Отдельные люди честны, умны и даже благородны, а в целом гнусность и глупость беспредельная.
Я как-то писал, со всею моею русской скромностью и совестливостью, что каждый порядочный англичанин или итальянец имеет право дать мне, русскому, по роже. К этому надо внести поправку: и я, как порядочный русский, имею такое же право дать по роже любому Уэллсу или Франсу. Ибо предательство - обоюдные [sic].
Если при Керенском союзники могли ворчать (что они и делали) и могли предлагать свои услуги к поднятию боеспособности России, то после Октября и уже во всяком случае после Брестского мира они обязаны были ввести в Россию японские свежие и свои войска и создать правительство национальной обороны. Они не только имели на это право, но они должны были сделать это. Перед ними не была единая и враждебная им Россия, наоборот: все эти корниловские, калединские и прочие попытки ценою жизни свергнуть ужасную для народа и преступную власть большевиков свидетельствовали о другом. И во все эти 8 месяцев продолжающаяся гражданская война - все эти чехо-словаки, Ярославли, тогдашние Киевы и грузины, все это звало союзников на помощь. И без помощи ихней победить Корнилов не мог: у него только офицера, студенты и немногие лучшие из народа, а с той стороны вся громада дурака, вооруженного до зубов.
Но союзники, как всегда, медлили, торговались друг с другом, боялись друг друга, нерешительно таскали своих послов из Питера в Москву, из Москвы в Вологду, из Вологды в Архангельск, двуличничали с советской властью (преступная телеграмма Вильсона) и за руки держали Японию, как бы не обокрала. И так постепенно они просрали Кавказ, Крым, Украину, Финляндию, черноморский и балтийский флоты, дали немцу нажраться и укрепиться, дали Каледину и тысячам честнейших людей погибнуть, лишили Россию уже всякой веры в себя - и у себя самих, в жестоких боях с окрепшим немцем, потеряли сотни тысяч лучших своих и покорных людей.
Больше того: война может кончиться только поражением Германцев или - общей гибелью. И не сделав того, что сразу (при вмешательстве Японии) могло привести Германию к поражению, они сделали войну бесконечной, т.е. совершили преступление уже по отношению ко всему миру. И сейчас - сейчас! - они еще продолжают закулисно спорить, вмешиваться или нет, вмешиваются нерешительно и слабо, только раздражая всех, друзей и врагов, - и вновь предают Молоху несчастных «плохо вооруженных» чехо-словаков. Конечно, погубят и этих.
И гнусно, и глупо, и действительно, некому руку подать.
Болит голова, скверно сердце, не могу писать, к сожалению.
Сергей Прокофьев, композитор, 27 лет, на борту парохода, идущего из Японии В США.
2 августа.
В четыре часа ночи лёгкое землетрясение, но не такое страшное и, если так можно выразиться, более изящное, чем в Кисловодске. Приятное колебание длилось секунд пять.
С Токугавой говорил по телефону. Он чрезвычайно расстроен, что не успел получить моей музыки, хотел переписываться со мной. Ну его к чёрту, так и следовало ожидать, что ничего не выйдет. В добавок мои последние полторы тысячи рублей разменяли не за триста семьдесят пять иен, как я помнил, а за триста. Результат: после покупки билета в кармане семьдесят три доллара на Гонолулу. Я злился. Минстеры провожали меня в Иокогаме и, когда я, смеясь, сказал ему, что уезжаю с семьюдесятью тремя долларами и жемчужной булавкой, он привязался, чтобы я взял у него сто долларов, пять больших золотых монет, которые сейчас ему ни к чему. Я не хотел брать, особенно золотые, которые теперь нигде не достанешь, но он был так мил и так настаивал, что сейчас я ломаюсь из-за тонкостей, а в Гонолулу могут пригодиться - поэтому я взял, пообещав прислать ему золотом же.
И, надо сказать, что, сев на пароход, я был крайне доволен, что у меня есть эти пять золотых.
У меня оказалась отдельная каюта, хотя и второй класс.
Я, улёгшись в chaise-longue, даже не заметил, как мы тихо-тихо отчалили от берега. Пароход «Гротиус», довольно большой, голландский, 8000 тонн, на пути с Явы в Сан-Франциско. Весь вечер мы шли в виду берегов.
Ночью спал хорошо и, выйдя в четыре часа утра, перед самым рассветом, на палубу, видел поразительное зрелище: на посветлевшем небе, на котором уже исчезли звёзды, горели рядом: Луна на ущербе, Юпитер и яркая-яркая Венера.