20 июля 1943-го года
из дневников
Николай Каманин, лётчик, 34 года, генерал-майор, командир авиакорпуса, Воронежская область:
20 июля.
Бутурлиновка. Вчера весь день занимался вопросами перебазирования корпуса в состав 2 ВА. Летал в штаб Воронежского фронта (посёлок Заводный в 3-4 км севернее станции Ржава - 30-35 км восточнее города Обоянь). Штаб 2-й воздушной армии размещён рядом со штабом фронта. Командует воздушной армией генерал-лейтенант авиации С А. Красовский. Впечатление от командующего хорошее.
В тот же день я был принят командующим фронтом генералом армии Н.Ф. Ватутиным. Ватутин интересовался боевым составом корпуса, удалением аэродромов от линии фронта, организацией управления боевыми вылетами и управлением штурмовиками над полем боя. Из вопросов командующего фронтом я понял, что он хорошо знает вопросы использования всех видов авиации в современной войне. Во время беседы в комнату командующего фронтом вошли Маршал Советского Союза Г.К. Жуков и генерал-лейтенант Н.С. Хрущёв. Оба встретили меня как старого знакомого.
Вера Инбер, поэт, 53 года, Ленинград:
...
Вчера союзники бомбили Рим... Бомбежка Рима! Этого еще не видело человечество. Теперь Италия на волоске. Занята уже треть Сицилии.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
20 июля.
На Орловском участке фронта концентрический удар... Новое продвижение на 6-10 километров... Немцы бросают в дело резервные дивизии, предназначавшиеся для Италии.
К 22 июля (к Дню флота) надо дать очерки в «Правду»... С.К. пишет о дымзавесчиках.
В 11. 30 сел за рукопись пьесы. Надо в темпе сделать последнюю шлифовку, может быть, поработать и ночью, хотя от этого себя отучил... Мне бы еще несколько дней спокойной работы! Сделать во что бы то ни стало - послать в ЦК и в Комитет искусств.
ТАСС дает серьезный обзор от 14 июля (задержка материалов в пути?). В нем говорится, что энтузиазм иностранной прессы по поводу Сицилийской операции не должен заслонять сути дела: Красная Армия сдерживает 235-240 дивизий Гитлера, а в Сицилии - только 8 (!) итальянских дивизий.
Красная Армия - ключ ко всему положению на фронтах, Красная Армия заставляет Гитлера расходовать свыше половины своих военных и промышленных ресурсов плюс две трети авиации. Наличие русских войск в Сибири сковывает большое количество японских дивизий. Все это должно отрезвляюще действовать на союзников. В последних официальных заявлениях СССР по поводу хода войны - определенная нота разочарования. В Москву вызваны наши послы из США и Англии (Литвинов и Майский). Решение вопроса заключается не только в помощи России, а в быстром эффективном ударе Объединенных наций. Контроль над Сицилией дает возможность начать наступление на Южную Францию, Италию, а может быть, и на Югославию. Сицилия - лишь генеральная репетиция штурма континента. Должны быть решены основные задачи: удар из Англии по Северной и Северо-Западной Европе!..
Пишу тезисы своего выступления в День флота. К 12. 30 вызван в Пубалт, а в 7 вечера - в горком комсомола. Когда работать над пьесой?..
В час дня получил предписание срочно отправиться в Н-скую морскую железнодорожную артиллерийскую бригаду - предстоит удар Ленинградского фронта. Есть!
Вместе с заместителем командира Н-ской морской железнодорожной артбригады еду на Охту в штаб бригады.
Беседа с начштаба. За шесть месяцев 1943-го выпущено снарядов больше, чем за весь 1942 год. Снаряды отличного качества...
Солнечно... Общий вид людей, дорог, полей стал лучше... Мчатся машины к линии фронта, а навстречу грузовики, переполненные загорелыми девушками с огородов (где идет прополка), с торфяных участков... Единая слитная картина.
Быстро прошли к переезду, затем километр к батарее капитана Лезотова, где я был в январе. Пока я остановлюсь у него. Лезотов показал мне свое хозяйство.
Противник тщетно пробует подавить батареи бригады. По одной из батарей дал двести пятьдесят снарядов, но многие не разорвались; повреждений не было.
...Смотрю на карту Синявинско-Мгинского узла противника - новая карта Генштаба по данным аэрофотосъемок и войсковой разведки. Хорошая - в январе таких не имели. Оборона противника на этом участке состоит из четырех пехотных дивизий; трех линий обороны, минных полей, засек и пр. Все сплошь насыщено пулеметами и минометами. Каждый фашистский полк имеет свою железнодорожную ветку, построенную на костях русских военнопленных и местного населения. Ряд новых грунтовых дорог. Много складов, укрытых стоянок транспорта и т. д. Это все - мишени для нашей артиллерии и авиации.
Вступаем в состязание с немецкой батареей, которая бьет по нашей... Координаты, данные.
- По батарее противника осколочно-фугасным... Прицел триста тридцать. Восемь снарядов, заряд беспламенный... Беглый огонь!
Торопливый ответный повтор по телефону.
- Не торопитесь, ну вас в болото!
Начинается стрельба... Противник скоро умолк, но через пятнадцать минут обстрел возобновляется... По телефону туг же рапорт:
- Дали восемь - Ольга-Федор (осколочно-фугасные) ...
Потом опять стреляет противник.
- Дать десять!.. Пер-рвое к бою! Угломер - двадцать один ноль шесть. Прицел триста тридцать. Шкалою три. Назад два, вперед один, снаряд на установку, огонь!
Приготовились в полторы минуты. Огонь... Беспламенный порох дает слабую вспышку. Вздрагивает от выстрелов землянка.
- Прицел на два, два снаряда, беглый огонь! «Дробь»!
Но противник снова отвечает - два разрыва рядом. Значит, мы его не подавили. Может быть, координаты неточны? Сейчас он бьет по нашему соседу, полное накрытие: снаряд в площадку, под площадку, рядом... Бегут санитары...
Так проходит ночь. Наступление начнется в 4 утра - огонь армейской полевой артиллерии; в 4. 30 - наш. Все готово, люди не спят. Временами опять стреляем, - звукометрическая станция делает засечки разрывов.
В 3. 15 утра собрание.
- К бою ордена и медали надеть!
Короткая информация:
- Товарищи! Ленфронт переходит к активным действиям. Пришло время и нам принять участие в общем наступлении, которое идет на орловско-курском и других направлениях. Наша задача - подавить узлы сопротивления противника... (Все деловито, коротко.)
Иду с КП на огневую позицию. Расчеты на «товсь».
4 часа 30 минут. Начался огонь морской артиллерии. Лязгают замки и досылатели. Замки поглощают снаряды и длинные белые заряды. Желтое пламя, вихрь порохового дыма и газов. Обычная картина...
На наблюдательной вышке. Утренний лесной болотистый пейзаж; красноватое солнце всходит над лесом. Гул, нарастающий гул, особенно в сторону Шлиссельбургского участка. (Зимой все это было несколько острее, новее, и зимний пейзаж был строже.)
Час за часом идет обработка немецкой обороны. Наша задача: разбить штаб 28-й легкопехотной немецкой дивизии и их батареи.
Когда стрельба закончилась (выпустили сто девяносто пять снарядов), принесли полубелый хлеб, масло, сладкий чай. Хорошо!
Некоторая пауза - можно и поспать...
Днем - методический огонь. Готовимся к новому этапу наступления.
По радио: «Наши части в 16 километрах от Орла».
Батарея Лезотова вызвала три взрыва и пожары. Противник ставит дымовые завесы. Зенитный огонь немцев подавлен, - наша авиация бомбит их оборону с высоты 300-400 метров.
Вечереет... К ужину приехал начальник Пубалта. Сообщил, что передний край противника прорван.
Массированные налеты нашей авиации волнами - идут как на парад! В небе ни одного немецкого самолета. Как изменилась картина по сравнению с 1942 годом!
На передний край, к Неве!
Еду на маленькой дрезине «пионер». Ее ведет низкорослый краснофлотец Смирнов, который весело рассказывает о себе, отвечая на мои расспросы. Я именую его «начальником поезда». Дрезинка легкая, ее могут перенести с места на место два человека. Баллончик с горючим и какой-то чихающий моторчик.
...К вечеру мы бодро примчались к Неве. Нас встретил краснофлотец с поста «Роза». Эта «Роза» - вышка на огромной ели, с которой просматривается глубина немецкого расположения. Под вышкой бревенчатый сруб - тут живут краснофлотцы. Где-то в лесу пиликает гармошка, ноют комары, - расейское, неистребимое... Вспомнилась моя «Война»...
...Иду на передний край. Гати через болота, местами грязь, развороченная снарядами земля. Как все это знакомо! Да, война чудовищно уродлива! Выжженные поляны, сплошные порубки, варварски вырезанная кора сосен и елей - это товарищи шоферы строили себе навесы... Отхожие места, лом, разбитые дороги, по которым трудно пробраться... На карте, вероятно, все это выглядит красиво: доты, дзоты, дороги, сектора, номера. Почему же здесь не навести хоть элементарный порядок? Валяются куски сбитого еще в 1941-м советского бомбардировщика. Почему не убрать, не сдать на лом? Нет заботливого глаза, хозяйской «эстетической» руки. А ведь все можно было бы осилить, ведь два года тут сидят. Но никому дела нет... Отшвырнул пустую банку из-под консервов, валяется тут...
Сумерки... Шагаю дальше. Сырой могильный дух. Кое-где стенки окопов уже обвалились. Над нами бесконечное темнеющее небо. Сосны простирают к небу обуглившиеся ветви-руки. Покалеченные деревья - «мертвый» лес... Я видел его дважды, трижды, четырежды в моей жизни. Я описал его в моей «Войне» и в этих дневниках... Давление всех повторов, пожалуй, уже чрезмерно. «Мертвый» лес, потрясший меня, я увидел тебя впервые в мае 1915 года вдоль шоссе за Ломжей...
Наконец выбрались из окопов. Вот и берег Невы - передний край... Дзоты, огневые точки. Здесь морской пулеметный батальон УРа. Изредка видишь группы красноармейцев. Один из них кричит моему провожатому: «Подплав, как дела?»
Лейтенант Веденькин - долговязый человек в кургузом бушлате - рапортует мне. Показывает свое хозяйство.
Берег, занятый немцами, близко (не более 800 метров). Ясно виден поворот Невы, роща, устье Мойки, совершенно разрушенное село Анненское: домов нет - сгорели, торчат одни кирпичные трубы; руины церкви и школы.
Наблюдатели и разведчики знают тут все устройство оборонительной системы противника.
- Вот там у них офицерский КП... А в подвале - пулемет. В амбразуру видно, как они копошатся.
- Вчера шли по берегу два «тигра». Мы их подбили.
Через Неву стремительно чиркают трассирующие пули. И вновь неистребимые жадность и любопытство охватывают меня. Но уже темнеет, и разглядеть то, что мне нужно, трудно. Левее, в лесу, все время бьет артиллерия.
Совсем стемнело... Разводить огонь нельзя. Пью сырую воду, жую хлеб с куском давно опротивевшей пресной американской колбасы (консервы) и беседую с командиром роты пулеметчиков. Он из тех бойцов, которые дрались на пятачке, дрались яростно, смело... Их было сто семьдесят автоматчиков - в живых осталось семь человек.
Георгий Славгородский, школьный учитель, 28 лет, старший лейтенант, Белгородская область:
20 июля.
Из второго овражка, что юго-западнее р. Ситное, выехали на Покровку через Ильинское. Немец с вечера давал с высоты 260,8 ураганный пулеметный и минометный огонь, а как стемнело, так и ударил.
Идем по Белгородскому грейдеру, то и дело обходя мины. Вся дорога заминирована. В Ильинке попил чай и помыл голову чаем. Галка притворяется, что ничего не понимает.
Восьмого июля вышли из Репца. Я эту ночь не уснул нисколько и чувствовал себя слабым. В этот день ушли 30 км, я шел, шатаясь, спя на ходу. Какое мучение! Так шел все четверо суток, только в одном селе уснул на 3 часа под копной в дождь, без шинели, но с Галиной.
За это удовольствие мне попало: весь наряд спал и сам Зезуля; комбат случайно проснулся, а то бы и он опоздал к командиру полка и батальон бы опоздал. По дороге на фронт идут машины, танки, пушки; пехота на танках и машинах. И наши под конец догадались: с Субботино до Екатериновки ехали, кто на чем попало и кто как попало. Некоторые, оставаясь без пищи, ехали до Обояни. В Шляхе собирались, искали своих людей, свои вещи. Человек 20 было отставших и уехавших на машинах.
Пришли в Обоянь, на окраине он не похож на город, только в центре имеет несколько каменных зданий городского типа. Я давно знаю о нем, еще по службе в 599 полку. Десять раз менялась погода: то дождь, то солнце. В 5 вечера мы выступили на Орловку. Опять ругал меня комбат, что пушки не снял с боевого охранения. Хотя обстановка изменилась, и я ничего не мог сделать.
Длинная колонна вытянулась по белгородскому шоссе. Я бегал из конца в конец, устанавливая сигналы на разворачивание при опасности, дистанции и общий порядок на марше. Командиры рот уехали на рекогносцировку, меня комбат не взял («С тебя толку, как с козла молока») и поручил вести колонну. Дорогу указывал мне комполка и, когда вторично встретил меня на дороге, погрозился застрелить: ему показалось, что я мало прошел. Действительно, я чувствовал себя виноватым, т.к. привал и ужин сделал почти вместе. Скомандовал шире шаг, ища дорогу, не имея карты. Перед Орловкой командир полка меня догнал, видимо, уже отошел, спокойным голосом объяснял дорогу. С полной выгрузкой люди шли скоро, только отдельные хныкали, жалуясь на быстроту и кухню. С большим трудом прибыли в Орловку, на повороте меня встретил Саландо, в Орловке комбат. Опять ругань за то, что ячейку управления расставил маяками, а КП копать некому. «Тебя женитьба довела», не нужен ты мне, иди к комполка.
Я не был на рекогносцировке, задачи и местности не знал, а действительно, ходил ненужный с ходу, не покормив бойцов, пошли на исходное положение. Оказалось, мы вышли не на свое место и нас завернули назад уже под пулями противника. Собрались в овраг возле мельницы голодные, злые, измученные. Всем казалось, что виноват комбат, а оказалось повыше начальство. На новом направлении за НП выбрали подбитый танк. Итак, днем, голодные и бессильные бойцы пошли в бой. Потери были большие, противник вел огонь из минометов и танков. Бойцы забыли правило, что артогонь надо преодолевать бросками и обреченно лежали на поле. Пехоты у немца здесь не было, и он хотел навести панику на наших бойцов, выставив против одной 7 роты 34 танка. Пехота не дрогнула. Комбат принял все возможные средства, чтобы повернуть танки.
По танкам ударил артдивизион 76-мм дивизионных пушек, батарея полковых пушек части, которую мы пришли сменять, ПТР и одно ПТО. Была бы пехота у немца, он бы, возможно, пошел, а без пехоты завернул обратно... Имея значительные потери, на другой день мы вошли в рощу Меловое. В лесу нам уж стало легче воевать, но пройти лес в один день мы не посмели. Я мучился от безделья и вынужденной бессонницы на танке. Комбат был недоволен мной, и это меня мучило.
На третий день вышли из рощи и взяли направление на 2 кургана, успешно атаковали их. Командир дивизии вынес нашему батальону благодарность. Высоту заняли, а удержать уж было некому ее. Из 500 осталось меньше сотни, но дерзких и смелых. Ранен Богородский, заведший роту за 42 полк и драпая вместе с ним при атаке танков. Беленко, говорят, ранен был в обе ноги и остался у противника, будучи завезен туда танковым десантом. Другие, говорят, застрелился, не вынеся позора: больших потерь роты и плена. Кулапин тяжело ранен.
На четвертый день немец, имея перед собой незначительные силы и сам не имея достаточно сил, устроил психическую атаку: усиленная артподготовка, стрельба из всех видов оружия, даже с зенитных пулеметов трассирующими пулями [на полях: ночью]. Впечатление ужасное. Наши отошли со 2 траншей, отдав курганы. Некоторые батальоны драпанули и перекликались в районе второго эшелона. Меня комбат сначала заставил со связными задерживать всех бегущих, а затем послал узнать положение у Саландо [запись на полях, дождь, темень].
С тремя разведчиками и связными я собрался идти в траншеи. А тут назло еще потерял сумку с документами. Расставил цепью людей и стал искать сумку - безуспешно. Тогда я решил оставить Степенно на этом месте до утра. Положение для меня сложилось ужасное, я ожидал беду. Немец после психической атаки не пошел в наступление, и наши, откатившись со 2-х тратиней, остались в первых. Я их нашел спящими, без никакого охранения - выбившись из сна, я тоже забился в траншею, в мокрой палатке уснул, хотя совесть подсказывала сегодня же занять прежнее положение. Но Саландо спал, и мои мысли показались мне не выполнимыми. Я только утром пришел на КП, майор уже знал о положении и я, не разбудив его, ушел к Галине. Мы не виделись 4 дня и были рады друг другу. Я позавтракал у ней и немного отдохнул. После меня упрекали за это удовольствие.
Очень замечательна наша встреча была в траншее. Я был послан комбатом выдвинуть пушки для закрепления курганов. Это в третий день боев. Овраг, в котором стояли пушки, сильно обстреливался, убило лошадей трех и был неполный расчет. Боясь обстрела, Малышев не выдвигал пушки и сам где-то был в траншее. Расчет сидел в ямке под кустом, ожидая своей судьбы. Я их поднял, дал им на помощь три шатающихся бойца и на одной паре лошадей из полковой ПТО вытащили обе пушки за первую траншею. Ознакомившись с обстановкой на опушке леса, я тоже пошел в траншею. Здесь я увидел уставших, грязных, готовых на все бойцов. И здесь я увидел Галку. Утомленную, озабоченную и отважную, с засученными рукавами и вымазанными в кровь руками. Я пред ней предстал как штабной офицер, и мне было неловко за свой обычный опрятный вид, за безделье. И я подумал, она больше пользы дает Родине, нежели я. Она кротко, влюбленными глазами посмотрела на меня, радуясь, видимо, за мое здоровье, и ухитрилась поцеловать украдкой меня неловко. Здесь же среди жизни и смерти.
На пятый день наш батальон отвели во второй эшелон, и с этим начались для меня трудные дни отчета за людей. 140 человек неизвестно куда девались. И поиски по лесу, и в 42 полку, и в санчасти соседних частей... Вся беда свалилась на меня. Сочнев взялся за меня обеими руками. Угрожал снятием с должности и расстрелом, pyгал, обзывая глупым, и решил отделаться 8 сутками ареста. Меня крепко предупредили, и я нашел, что я действительно работаю немного с ленцой.
Надо сказать, что Галина мне тоже мешает в работе, т.к. является для меня то радостью, то горем. Вот и сейчас играет на нервах своим безразличным отношением. Я, наверно, надоел уже ей. Иной раз думаю: да что мне - наплевать, пошла она к... что я ее не достоин, что ли? А с другой стороны: да что мне принципиальничатъ? Лишать себя единственной радости в солдатской жизни! Уж такой я человек: с кем свяжу себя, то уж наверняка, потребность в близком человеке сильнее, чем потребность в женщине.
Георгий Князев, историк-архивист, 56 лет, ответственный работник Архива АН СССР:
20 июля.
Москва. Вот и Москва... Из моего окна виден кусочек реки Москвы и на противоположном берегу между новыми громадными каменными зданиями - церковка с колокольней, оказавшейся ниже крыш соседних каменных исполинов, и перед церковкой несколько низеньких деревянных домишек. Не знаю еще точно топографии Москвы, кажется, это квартал Хамовников. Колокольня старинная, уступчатая; наверное, она когда-то господствовала над местностью, а теперь, словно забытая искусная игрушечка, такая миниатюрная, напоминает мне о старой Москве. Река одета в камень и около нас пустынна. Набережные тихие, лишь изредка промчится автомобиль. Ближе к нам, почти под окном б[ывший] Нескучный сад, теперь Парк культуры и отдыха. К сожалению, какой-то павильон («служба») закрывает от нас вид в сад. На дворе сторожка с вечно спящим сторожем (за павильоном расположены склады). Комната, завоеванная мною в решительном сражении с хозяйственниками, просторная, с дубовым полом времен Фамусова, помещается тут же во флигеле во дворе, где и здание Президиума. Преимущество ее - близость от службы, но недостатки - отсутствие в этом флигеле воды, недействующие уборные, сломанные ступеньки на крыльце и двадцать деревянных ступеней вверх. Преодоление этой лестницы все же мне удобнее, чем ходить в академический дом по Калужской 13, где в шестом этаже (без лифта!) здешние академические чиновники из жилищно-коммунального отдела отвели было мне комнату.
За две недели мы приняли много бытовых мытарств. До сих пор еще не удалось прописаться. М. Ф. чуть ли не ежедневно ходит в милицию и долго дежурит там в очереди. Но эти бытовые неурядицы испытываем не одни мы. Также мы не устроились покуда и с питанием. Бывают дни, когда остаемся и без обеда, а получая «обед», все время вспоминаем Боровского шеф-повара Николая Семеновича, мага и чародея своего дела...
На службе очень много нервной и напряженной научно-организационной работы, а также приходится преодолевать много препятствий. С секретарем Президиума, которого мне рисовали падишахом, встретились хорошо. Был с докладом у вице-президентов Л. А. Орбели и В. П. Волгина. Сейчас многие академики разъехались из Москвы; некоторые находятся в санатории «Узкое».
Ехали мы из Борового шесть суток. Нигде, кроме Свердловска, не задержались. Даже в Кургане нас прицепили в тот же день к проходившему поезду, правда, после больших хлопот и настойчивости сопровождавшего нас Кирпичникова, представителя Президиума. Академик Бернштейн, выехавший вслед за нами, находился в пути десять суток. Они два дня прожили на станции в Боровом, день в Кургане и день в Свердловске. Мы не захотели дожидаться в Свердловске, где была пересадка, удобных мест и рискнули ехать в первом уходящем поезде в Москву в общем (комбинированном) вагоне. Ехать было нелегко, но зато вместо 10 дней мы доехали в 6 дней. Было много интересных встреч и бесед в поезде с молодыми лейтенантами (только что произведенными), со студентками Педтехникума из Красноуфимска (только что окончившими). Я даже целую лекцию прочел о нашей русской литературе; и студентки, выбежавши из вагона на каком-то разъезде, успели нарвать цветов и преподнести их Марии Федоровне. Какая деликатность!.. Так что, хотя мы и ехали в страшной тесноте и на жестких скамейках (без постельного белья), но с цветами. Молодые лейтенанты, с которыми мы разговорились, были уже до военного училища на фронте, и некоторые были ранены. Настроение их крепкое, уверенное. Скромные советские офицеры произвели на меня самое отрадное впечатление.
Мы проезжали по прекрасным местам в полном смысле станового хребта нашей родины - Уралу. Этот хребет никому не сломать. Глядел из окон на горные кряжи, зеленые пади и как-то спокойнее делалось.
Приехав в Москву, узнал о немецком наступлении на Центральном фронте. Настроение москвичей тоже крепкое и спокойное. Иногда даже забывается, что в нескольких стах километрах фронт. Даже бытовые неполадки как-то переживаются с большой долей юмора. Самое главное - непоколебимая вера в мощь Красной Армии и стойкость Вождя. Это самое главное, остальное все мелочи.
Неласковой погодой встретила нас Москва - холодно, ветер, дожди. Непохоже, что июль. Сегодня меньше облачность и чаще проглядывает солнце. Но это другое солнце, совсем не то, что в Боровом; там оно прозрачное, яркое. И воздух не тот, светотени не те... Вспоминаю Боровое как дивную приснившуюся сказку...
Николай Каманин, лётчик, 34 года, генерал-майор, командир авиакорпуса, Воронежская область:
20 июля.
Бутурлиновка. Вчера весь день занимался вопросами перебазирования корпуса в состав 2 ВА. Летал в штаб Воронежского фронта (посёлок Заводный в 3-4 км севернее станции Ржава - 30-35 км восточнее города Обоянь). Штаб 2-й воздушной армии размещён рядом со штабом фронта. Командует воздушной армией генерал-лейтенант авиации С А. Красовский. Впечатление от командующего хорошее.
В тот же день я был принят командующим фронтом генералом армии Н.Ф. Ватутиным. Ватутин интересовался боевым составом корпуса, удалением аэродромов от линии фронта, организацией управления боевыми вылетами и управлением штурмовиками над полем боя. Из вопросов командующего фронтом я понял, что он хорошо знает вопросы использования всех видов авиации в современной войне. Во время беседы в комнату командующего фронтом вошли Маршал Советского Союза Г.К. Жуков и генерал-лейтенант Н.С. Хрущёв. Оба встретили меня как старого знакомого.
Вера Инбер, поэт, 53 года, Ленинград:
...
Вчера союзники бомбили Рим... Бомбежка Рима! Этого еще не видело человечество. Теперь Италия на волоске. Занята уже треть Сицилии.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
20 июля.
На Орловском участке фронта концентрический удар... Новое продвижение на 6-10 километров... Немцы бросают в дело резервные дивизии, предназначавшиеся для Италии.
К 22 июля (к Дню флота) надо дать очерки в «Правду»... С.К. пишет о дымзавесчиках.
В 11. 30 сел за рукопись пьесы. Надо в темпе сделать последнюю шлифовку, может быть, поработать и ночью, хотя от этого себя отучил... Мне бы еще несколько дней спокойной работы! Сделать во что бы то ни стало - послать в ЦК и в Комитет искусств.
ТАСС дает серьезный обзор от 14 июля (задержка материалов в пути?). В нем говорится, что энтузиазм иностранной прессы по поводу Сицилийской операции не должен заслонять сути дела: Красная Армия сдерживает 235-240 дивизий Гитлера, а в Сицилии - только 8 (!) итальянских дивизий.
Красная Армия - ключ ко всему положению на фронтах, Красная Армия заставляет Гитлера расходовать свыше половины своих военных и промышленных ресурсов плюс две трети авиации. Наличие русских войск в Сибири сковывает большое количество японских дивизий. Все это должно отрезвляюще действовать на союзников. В последних официальных заявлениях СССР по поводу хода войны - определенная нота разочарования. В Москву вызваны наши послы из США и Англии (Литвинов и Майский). Решение вопроса заключается не только в помощи России, а в быстром эффективном ударе Объединенных наций. Контроль над Сицилией дает возможность начать наступление на Южную Францию, Италию, а может быть, и на Югославию. Сицилия - лишь генеральная репетиция штурма континента. Должны быть решены основные задачи: удар из Англии по Северной и Северо-Западной Европе!..
Пишу тезисы своего выступления в День флота. К 12. 30 вызван в Пубалт, а в 7 вечера - в горком комсомола. Когда работать над пьесой?..
В час дня получил предписание срочно отправиться в Н-скую морскую железнодорожную артиллерийскую бригаду - предстоит удар Ленинградского фронта. Есть!
Вместе с заместителем командира Н-ской морской железнодорожной артбригады еду на Охту в штаб бригады.
Беседа с начштаба. За шесть месяцев 1943-го выпущено снарядов больше, чем за весь 1942 год. Снаряды отличного качества...
Солнечно... Общий вид людей, дорог, полей стал лучше... Мчатся машины к линии фронта, а навстречу грузовики, переполненные загорелыми девушками с огородов (где идет прополка), с торфяных участков... Единая слитная картина.
Быстро прошли к переезду, затем километр к батарее капитана Лезотова, где я был в январе. Пока я остановлюсь у него. Лезотов показал мне свое хозяйство.
Противник тщетно пробует подавить батареи бригады. По одной из батарей дал двести пятьдесят снарядов, но многие не разорвались; повреждений не было.
...Смотрю на карту Синявинско-Мгинского узла противника - новая карта Генштаба по данным аэрофотосъемок и войсковой разведки. Хорошая - в январе таких не имели. Оборона противника на этом участке состоит из четырех пехотных дивизий; трех линий обороны, минных полей, засек и пр. Все сплошь насыщено пулеметами и минометами. Каждый фашистский полк имеет свою железнодорожную ветку, построенную на костях русских военнопленных и местного населения. Ряд новых грунтовых дорог. Много складов, укрытых стоянок транспорта и т. д. Это все - мишени для нашей артиллерии и авиации.
Вступаем в состязание с немецкой батареей, которая бьет по нашей... Координаты, данные.
- По батарее противника осколочно-фугасным... Прицел триста тридцать. Восемь снарядов, заряд беспламенный... Беглый огонь!
Торопливый ответный повтор по телефону.
- Не торопитесь, ну вас в болото!
Начинается стрельба... Противник скоро умолк, но через пятнадцать минут обстрел возобновляется... По телефону туг же рапорт:
- Дали восемь - Ольга-Федор (осколочно-фугасные) ...
Потом опять стреляет противник.
- Дать десять!.. Пер-рвое к бою! Угломер - двадцать один ноль шесть. Прицел триста тридцать. Шкалою три. Назад два, вперед один, снаряд на установку, огонь!
Приготовились в полторы минуты. Огонь... Беспламенный порох дает слабую вспышку. Вздрагивает от выстрелов землянка.
- Прицел на два, два снаряда, беглый огонь! «Дробь»!
Но противник снова отвечает - два разрыва рядом. Значит, мы его не подавили. Может быть, координаты неточны? Сейчас он бьет по нашему соседу, полное накрытие: снаряд в площадку, под площадку, рядом... Бегут санитары...
Так проходит ночь. Наступление начнется в 4 утра - огонь армейской полевой артиллерии; в 4. 30 - наш. Все готово, люди не спят. Временами опять стреляем, - звукометрическая станция делает засечки разрывов.
В 3. 15 утра собрание.
- К бою ордена и медали надеть!
Короткая информация:
- Товарищи! Ленфронт переходит к активным действиям. Пришло время и нам принять участие в общем наступлении, которое идет на орловско-курском и других направлениях. Наша задача - подавить узлы сопротивления противника... (Все деловито, коротко.)
Иду с КП на огневую позицию. Расчеты на «товсь».
4 часа 30 минут. Начался огонь морской артиллерии. Лязгают замки и досылатели. Замки поглощают снаряды и длинные белые заряды. Желтое пламя, вихрь порохового дыма и газов. Обычная картина...
На наблюдательной вышке. Утренний лесной болотистый пейзаж; красноватое солнце всходит над лесом. Гул, нарастающий гул, особенно в сторону Шлиссельбургского участка. (Зимой все это было несколько острее, новее, и зимний пейзаж был строже.)
Час за часом идет обработка немецкой обороны. Наша задача: разбить штаб 28-й легкопехотной немецкой дивизии и их батареи.
Когда стрельба закончилась (выпустили сто девяносто пять снарядов), принесли полубелый хлеб, масло, сладкий чай. Хорошо!
Некоторая пауза - можно и поспать...
Днем - методический огонь. Готовимся к новому этапу наступления.
По радио: «Наши части в 16 километрах от Орла».
Батарея Лезотова вызвала три взрыва и пожары. Противник ставит дымовые завесы. Зенитный огонь немцев подавлен, - наша авиация бомбит их оборону с высоты 300-400 метров.
Вечереет... К ужину приехал начальник Пубалта. Сообщил, что передний край противника прорван.
Массированные налеты нашей авиации волнами - идут как на парад! В небе ни одного немецкого самолета. Как изменилась картина по сравнению с 1942 годом!
На передний край, к Неве!
Еду на маленькой дрезине «пионер». Ее ведет низкорослый краснофлотец Смирнов, который весело рассказывает о себе, отвечая на мои расспросы. Я именую его «начальником поезда». Дрезинка легкая, ее могут перенести с места на место два человека. Баллончик с горючим и какой-то чихающий моторчик.
...К вечеру мы бодро примчались к Неве. Нас встретил краснофлотец с поста «Роза». Эта «Роза» - вышка на огромной ели, с которой просматривается глубина немецкого расположения. Под вышкой бревенчатый сруб - тут живут краснофлотцы. Где-то в лесу пиликает гармошка, ноют комары, - расейское, неистребимое... Вспомнилась моя «Война»...
...Иду на передний край. Гати через болота, местами грязь, развороченная снарядами земля. Как все это знакомо! Да, война чудовищно уродлива! Выжженные поляны, сплошные порубки, варварски вырезанная кора сосен и елей - это товарищи шоферы строили себе навесы... Отхожие места, лом, разбитые дороги, по которым трудно пробраться... На карте, вероятно, все это выглядит красиво: доты, дзоты, дороги, сектора, номера. Почему же здесь не навести хоть элементарный порядок? Валяются куски сбитого еще в 1941-м советского бомбардировщика. Почему не убрать, не сдать на лом? Нет заботливого глаза, хозяйской «эстетической» руки. А ведь все можно было бы осилить, ведь два года тут сидят. Но никому дела нет... Отшвырнул пустую банку из-под консервов, валяется тут...
Сумерки... Шагаю дальше. Сырой могильный дух. Кое-где стенки окопов уже обвалились. Над нами бесконечное темнеющее небо. Сосны простирают к небу обуглившиеся ветви-руки. Покалеченные деревья - «мертвый» лес... Я видел его дважды, трижды, четырежды в моей жизни. Я описал его в моей «Войне» и в этих дневниках... Давление всех повторов, пожалуй, уже чрезмерно. «Мертвый» лес, потрясший меня, я увидел тебя впервые в мае 1915 года вдоль шоссе за Ломжей...
Наконец выбрались из окопов. Вот и берег Невы - передний край... Дзоты, огневые точки. Здесь морской пулеметный батальон УРа. Изредка видишь группы красноармейцев. Один из них кричит моему провожатому: «Подплав, как дела?»
Лейтенант Веденькин - долговязый человек в кургузом бушлате - рапортует мне. Показывает свое хозяйство.
Берег, занятый немцами, близко (не более 800 метров). Ясно виден поворот Невы, роща, устье Мойки, совершенно разрушенное село Анненское: домов нет - сгорели, торчат одни кирпичные трубы; руины церкви и школы.
Наблюдатели и разведчики знают тут все устройство оборонительной системы противника.
- Вот там у них офицерский КП... А в подвале - пулемет. В амбразуру видно, как они копошатся.
- Вчера шли по берегу два «тигра». Мы их подбили.
Через Неву стремительно чиркают трассирующие пули. И вновь неистребимые жадность и любопытство охватывают меня. Но уже темнеет, и разглядеть то, что мне нужно, трудно. Левее, в лесу, все время бьет артиллерия.
Совсем стемнело... Разводить огонь нельзя. Пью сырую воду, жую хлеб с куском давно опротивевшей пресной американской колбасы (консервы) и беседую с командиром роты пулеметчиков. Он из тех бойцов, которые дрались на пятачке, дрались яростно, смело... Их было сто семьдесят автоматчиков - в живых осталось семь человек.
Георгий Славгородский, школьный учитель, 28 лет, старший лейтенант, Белгородская область:
20 июля.
Из второго овражка, что юго-западнее р. Ситное, выехали на Покровку через Ильинское. Немец с вечера давал с высоты 260,8 ураганный пулеметный и минометный огонь, а как стемнело, так и ударил.
Идем по Белгородскому грейдеру, то и дело обходя мины. Вся дорога заминирована. В Ильинке попил чай и помыл голову чаем. Галка притворяется, что ничего не понимает.
Восьмого июля вышли из Репца. Я эту ночь не уснул нисколько и чувствовал себя слабым. В этот день ушли 30 км, я шел, шатаясь, спя на ходу. Какое мучение! Так шел все четверо суток, только в одном селе уснул на 3 часа под копной в дождь, без шинели, но с Галиной.
За это удовольствие мне попало: весь наряд спал и сам Зезуля; комбат случайно проснулся, а то бы и он опоздал к командиру полка и батальон бы опоздал. По дороге на фронт идут машины, танки, пушки; пехота на танках и машинах. И наши под конец догадались: с Субботино до Екатериновки ехали, кто на чем попало и кто как попало. Некоторые, оставаясь без пищи, ехали до Обояни. В Шляхе собирались, искали своих людей, свои вещи. Человек 20 было отставших и уехавших на машинах.
Пришли в Обоянь, на окраине он не похож на город, только в центре имеет несколько каменных зданий городского типа. Я давно знаю о нем, еще по службе в 599 полку. Десять раз менялась погода: то дождь, то солнце. В 5 вечера мы выступили на Орловку. Опять ругал меня комбат, что пушки не снял с боевого охранения. Хотя обстановка изменилась, и я ничего не мог сделать.
Длинная колонна вытянулась по белгородскому шоссе. Я бегал из конца в конец, устанавливая сигналы на разворачивание при опасности, дистанции и общий порядок на марше. Командиры рот уехали на рекогносцировку, меня комбат не взял («С тебя толку, как с козла молока») и поручил вести колонну. Дорогу указывал мне комполка и, когда вторично встретил меня на дороге, погрозился застрелить: ему показалось, что я мало прошел. Действительно, я чувствовал себя виноватым, т.к. привал и ужин сделал почти вместе. Скомандовал шире шаг, ища дорогу, не имея карты. Перед Орловкой командир полка меня догнал, видимо, уже отошел, спокойным голосом объяснял дорогу. С полной выгрузкой люди шли скоро, только отдельные хныкали, жалуясь на быстроту и кухню. С большим трудом прибыли в Орловку, на повороте меня встретил Саландо, в Орловке комбат. Опять ругань за то, что ячейку управления расставил маяками, а КП копать некому. «Тебя женитьба довела», не нужен ты мне, иди к комполка.
Я не был на рекогносцировке, задачи и местности не знал, а действительно, ходил ненужный с ходу, не покормив бойцов, пошли на исходное положение. Оказалось, мы вышли не на свое место и нас завернули назад уже под пулями противника. Собрались в овраг возле мельницы голодные, злые, измученные. Всем казалось, что виноват комбат, а оказалось повыше начальство. На новом направлении за НП выбрали подбитый танк. Итак, днем, голодные и бессильные бойцы пошли в бой. Потери были большие, противник вел огонь из минометов и танков. Бойцы забыли правило, что артогонь надо преодолевать бросками и обреченно лежали на поле. Пехоты у немца здесь не было, и он хотел навести панику на наших бойцов, выставив против одной 7 роты 34 танка. Пехота не дрогнула. Комбат принял все возможные средства, чтобы повернуть танки.
По танкам ударил артдивизион 76-мм дивизионных пушек, батарея полковых пушек части, которую мы пришли сменять, ПТР и одно ПТО. Была бы пехота у немца, он бы, возможно, пошел, а без пехоты завернул обратно... Имея значительные потери, на другой день мы вошли в рощу Меловое. В лесу нам уж стало легче воевать, но пройти лес в один день мы не посмели. Я мучился от безделья и вынужденной бессонницы на танке. Комбат был недоволен мной, и это меня мучило.
На третий день вышли из рощи и взяли направление на 2 кургана, успешно атаковали их. Командир дивизии вынес нашему батальону благодарность. Высоту заняли, а удержать уж было некому ее. Из 500 осталось меньше сотни, но дерзких и смелых. Ранен Богородский, заведший роту за 42 полк и драпая вместе с ним при атаке танков. Беленко, говорят, ранен был в обе ноги и остался у противника, будучи завезен туда танковым десантом. Другие, говорят, застрелился, не вынеся позора: больших потерь роты и плена. Кулапин тяжело ранен.
На четвертый день немец, имея перед собой незначительные силы и сам не имея достаточно сил, устроил психическую атаку: усиленная артподготовка, стрельба из всех видов оружия, даже с зенитных пулеметов трассирующими пулями [на полях: ночью]. Впечатление ужасное. Наши отошли со 2 траншей, отдав курганы. Некоторые батальоны драпанули и перекликались в районе второго эшелона. Меня комбат сначала заставил со связными задерживать всех бегущих, а затем послал узнать положение у Саландо [запись на полях, дождь, темень].
С тремя разведчиками и связными я собрался идти в траншеи. А тут назло еще потерял сумку с документами. Расставил цепью людей и стал искать сумку - безуспешно. Тогда я решил оставить Степенно на этом месте до утра. Положение для меня сложилось ужасное, я ожидал беду. Немец после психической атаки не пошел в наступление, и наши, откатившись со 2-х тратиней, остались в первых. Я их нашел спящими, без никакого охранения - выбившись из сна, я тоже забился в траншею, в мокрой палатке уснул, хотя совесть подсказывала сегодня же занять прежнее положение. Но Саландо спал, и мои мысли показались мне не выполнимыми. Я только утром пришел на КП, майор уже знал о положении и я, не разбудив его, ушел к Галине. Мы не виделись 4 дня и были рады друг другу. Я позавтракал у ней и немного отдохнул. После меня упрекали за это удовольствие.
Очень замечательна наша встреча была в траншее. Я был послан комбатом выдвинуть пушки для закрепления курганов. Это в третий день боев. Овраг, в котором стояли пушки, сильно обстреливался, убило лошадей трех и был неполный расчет. Боясь обстрела, Малышев не выдвигал пушки и сам где-то был в траншее. Расчет сидел в ямке под кустом, ожидая своей судьбы. Я их поднял, дал им на помощь три шатающихся бойца и на одной паре лошадей из полковой ПТО вытащили обе пушки за первую траншею. Ознакомившись с обстановкой на опушке леса, я тоже пошел в траншею. Здесь я увидел уставших, грязных, готовых на все бойцов. И здесь я увидел Галку. Утомленную, озабоченную и отважную, с засученными рукавами и вымазанными в кровь руками. Я пред ней предстал как штабной офицер, и мне было неловко за свой обычный опрятный вид, за безделье. И я подумал, она больше пользы дает Родине, нежели я. Она кротко, влюбленными глазами посмотрела на меня, радуясь, видимо, за мое здоровье, и ухитрилась поцеловать украдкой меня неловко. Здесь же среди жизни и смерти.
На пятый день наш батальон отвели во второй эшелон, и с этим начались для меня трудные дни отчета за людей. 140 человек неизвестно куда девались. И поиски по лесу, и в 42 полку, и в санчасти соседних частей... Вся беда свалилась на меня. Сочнев взялся за меня обеими руками. Угрожал снятием с должности и расстрелом, pyгал, обзывая глупым, и решил отделаться 8 сутками ареста. Меня крепко предупредили, и я нашел, что я действительно работаю немного с ленцой.
Надо сказать, что Галина мне тоже мешает в работе, т.к. является для меня то радостью, то горем. Вот и сейчас играет на нервах своим безразличным отношением. Я, наверно, надоел уже ей. Иной раз думаю: да что мне - наплевать, пошла она к... что я ее не достоин, что ли? А с другой стороны: да что мне принципиальничатъ? Лишать себя единственной радости в солдатской жизни! Уж такой я человек: с кем свяжу себя, то уж наверняка, потребность в близком человеке сильнее, чем потребность в женщине.
Георгий Князев, историк-архивист, 56 лет, ответственный работник Архива АН СССР:
20 июля.
Москва. Вот и Москва... Из моего окна виден кусочек реки Москвы и на противоположном берегу между новыми громадными каменными зданиями - церковка с колокольней, оказавшейся ниже крыш соседних каменных исполинов, и перед церковкой несколько низеньких деревянных домишек. Не знаю еще точно топографии Москвы, кажется, это квартал Хамовников. Колокольня старинная, уступчатая; наверное, она когда-то господствовала над местностью, а теперь, словно забытая искусная игрушечка, такая миниатюрная, напоминает мне о старой Москве. Река одета в камень и около нас пустынна. Набережные тихие, лишь изредка промчится автомобиль. Ближе к нам, почти под окном б[ывший] Нескучный сад, теперь Парк культуры и отдыха. К сожалению, какой-то павильон («служба») закрывает от нас вид в сад. На дворе сторожка с вечно спящим сторожем (за павильоном расположены склады). Комната, завоеванная мною в решительном сражении с хозяйственниками, просторная, с дубовым полом времен Фамусова, помещается тут же во флигеле во дворе, где и здание Президиума. Преимущество ее - близость от службы, но недостатки - отсутствие в этом флигеле воды, недействующие уборные, сломанные ступеньки на крыльце и двадцать деревянных ступеней вверх. Преодоление этой лестницы все же мне удобнее, чем ходить в академический дом по Калужской 13, где в шестом этаже (без лифта!) здешние академические чиновники из жилищно-коммунального отдела отвели было мне комнату.
За две недели мы приняли много бытовых мытарств. До сих пор еще не удалось прописаться. М. Ф. чуть ли не ежедневно ходит в милицию и долго дежурит там в очереди. Но эти бытовые неурядицы испытываем не одни мы. Также мы не устроились покуда и с питанием. Бывают дни, когда остаемся и без обеда, а получая «обед», все время вспоминаем Боровского шеф-повара Николая Семеновича, мага и чародея своего дела...
На службе очень много нервной и напряженной научно-организационной работы, а также приходится преодолевать много препятствий. С секретарем Президиума, которого мне рисовали падишахом, встретились хорошо. Был с докладом у вице-президентов Л. А. Орбели и В. П. Волгина. Сейчас многие академики разъехались из Москвы; некоторые находятся в санатории «Узкое».
Ехали мы из Борового шесть суток. Нигде, кроме Свердловска, не задержались. Даже в Кургане нас прицепили в тот же день к проходившему поезду, правда, после больших хлопот и настойчивости сопровождавшего нас Кирпичникова, представителя Президиума. Академик Бернштейн, выехавший вслед за нами, находился в пути десять суток. Они два дня прожили на станции в Боровом, день в Кургане и день в Свердловске. Мы не захотели дожидаться в Свердловске, где была пересадка, удобных мест и рискнули ехать в первом уходящем поезде в Москву в общем (комбинированном) вагоне. Ехать было нелегко, но зато вместо 10 дней мы доехали в 6 дней. Было много интересных встреч и бесед в поезде с молодыми лейтенантами (только что произведенными), со студентками Педтехникума из Красноуфимска (только что окончившими). Я даже целую лекцию прочел о нашей русской литературе; и студентки, выбежавши из вагона на каком-то разъезде, успели нарвать цветов и преподнести их Марии Федоровне. Какая деликатность!.. Так что, хотя мы и ехали в страшной тесноте и на жестких скамейках (без постельного белья), но с цветами. Молодые лейтенанты, с которыми мы разговорились, были уже до военного училища на фронте, и некоторые были ранены. Настроение их крепкое, уверенное. Скромные советские офицеры произвели на меня самое отрадное впечатление.
Мы проезжали по прекрасным местам в полном смысле станового хребта нашей родины - Уралу. Этот хребет никому не сломать. Глядел из окон на горные кряжи, зеленые пади и как-то спокойнее делалось.
Приехав в Москву, узнал о немецком наступлении на Центральном фронте. Настроение москвичей тоже крепкое и спокойное. Иногда даже забывается, что в нескольких стах километрах фронт. Даже бытовые неполадки как-то переживаются с большой долей юмора. Самое главное - непоколебимая вера в мощь Красной Армии и стойкость Вождя. Это самое главное, остальное все мелочи.
Неласковой погодой встретила нас Москва - холодно, ветер, дожди. Непохоже, что июль. Сегодня меньше облачность и чаще проглядывает солнце. Но это другое солнце, совсем не то, что в Боровом; там оно прозрачное, яркое. И воздух не тот, светотени не те... Вспоминаю Боровое как дивную приснившуюся сказку...