10 июня. Из дневников Сергея Прокофьева
1913 год, Лондон (начинающему композитору 22 года):
Утром погулял по большим лондонским проспектам Оксфорд и Риджен стритам. Хорошие улицы, но Париж красивее. Лошадей почти нет, одни моторы. Характерная черта Лондона - нет трамваев; зато кишмя кишат автобусы, которые катятся с необычайной быстротой и ловкостью, обгоняют друг друга - Бог их знает, как они ни на кого не налетают! Ужасно неудобно, что движение по левой руке, а не по правой: с непривычки никак не сообразишь, откуда выскочит автобус, справа или слева, особенно на перекрёстках, где едут со всех сторон.
В одиннадцать часов Николай Васильевич предложил мне пойти с ним на репетицию «Бориса Годунова» в Театр Друрилейн (я сначала всё заплетался, произнося это слово). Театр весьма так себе, зато оркестр замечательный. Я сидел в зале и с удовольствием слушал «Бориса». Вокруг меня сидело много русских хористов, оживлённо рассказывающих друг другу, как кто устроился в Лондоне и какие при этом были курьёзы. Андреев-первый встретил меня крайне любезно; очень мил режиссёр Санин; шикарная женщина и отличная певица Петренко; дирижирует Купер. В антракте мы очень радостно встретились, но говорить особенно было не о чем.
С большим удовольствием встретился я со Штейманом, который состоит одним из младших дирижёров при антрепризе. После репетиции я у него завтракал. Мы мило с ним болтали; он очень доволен, что законтрактовался к Дягилеву, по крайней мере объездил всю Европу и насмотрелся, как где делают музыку. Рассказывал про Канкаровича, которого встретил в Дрездене. Бедный Канкарович совсем закис: и дирижёрство, и композиторство его не пошло в гору; без особенных дел он прозябает в Дрездене, томится, бледнеет и теряет всякое желание пробивать себе дорогу. Увы, но это самое плохое.
Вернувшись домой, я нашёл Mme Андрееву в кровати, больную после укладки вещей в Париже. В гостиной сидела пожилая дама Mme Смит, русская, вышедшая замуж за англичанина. Она приняла участие во мне как туристе и потащила к себе обедать, а по дороге посмотреть Лондон.
В сущности, по дороге я, кроме уже виденных улиц, мало что увидал нового. В её комфортабельном особняке было мило и скучновато; сын Петрушка с большим трудом коверкает русский язык, а красивая 24-летняя дочь вскоре после моего прихода исчезла.
Вернувшись в девять часов домой, сидел у меня наверху и писал письма Ниночке Мещерской и Лидочке Умновой.
Никогда не имел дела с газовой лампой. Чёрт её знает, как она тушится! Я провозился минут двадцать, пока мне удалось погасить эту мерзость!
Утром погулял по большим лондонским проспектам Оксфорд и Риджен стритам. Хорошие улицы, но Париж красивее. Лошадей почти нет, одни моторы. Характерная черта Лондона - нет трамваев; зато кишмя кишат автобусы, которые катятся с необычайной быстротой и ловкостью, обгоняют друг друга - Бог их знает, как они ни на кого не налетают! Ужасно неудобно, что движение по левой руке, а не по правой: с непривычки никак не сообразишь, откуда выскочит автобус, справа или слева, особенно на перекрёстках, где едут со всех сторон.
В одиннадцать часов Николай Васильевич предложил мне пойти с ним на репетицию «Бориса Годунова» в Театр Друрилейн (я сначала всё заплетался, произнося это слово). Театр весьма так себе, зато оркестр замечательный. Я сидел в зале и с удовольствием слушал «Бориса». Вокруг меня сидело много русских хористов, оживлённо рассказывающих друг другу, как кто устроился в Лондоне и какие при этом были курьёзы. Андреев-первый встретил меня крайне любезно; очень мил режиссёр Санин; шикарная женщина и отличная певица Петренко; дирижирует Купер. В антракте мы очень радостно встретились, но говорить особенно было не о чем.
С большим удовольствием встретился я со Штейманом, который состоит одним из младших дирижёров при антрепризе. После репетиции я у него завтракал. Мы мило с ним болтали; он очень доволен, что законтрактовался к Дягилеву, по крайней мере объездил всю Европу и насмотрелся, как где делают музыку. Рассказывал про Канкаровича, которого встретил в Дрездене. Бедный Канкарович совсем закис: и дирижёрство, и композиторство его не пошло в гору; без особенных дел он прозябает в Дрездене, томится, бледнеет и теряет всякое желание пробивать себе дорогу. Увы, но это самое плохое.
Вернувшись домой, я нашёл Mme Андрееву в кровати, больную после укладки вещей в Париже. В гостиной сидела пожилая дама Mme Смит, русская, вышедшая замуж за англичанина. Она приняла участие во мне как туристе и потащила к себе обедать, а по дороге посмотреть Лондон.
В сущности, по дороге я, кроме уже виденных улиц, мало что увидал нового. В её комфортабельном особняке было мило и скучновато; сын Петрушка с большим трудом коверкает русский язык, а красивая 24-летняя дочь вскоре после моего прихода исчезла.
Вернувшись в девять часов домой, сидел у меня наверху и писал письма Ниночке Мещерской и Лидочке Умновой.
Никогда не имел дела с газовой лампой. Чёрт её знает, как она тушится! Я провозился минут двадцать, пока мне удалось погасить эту мерзость!