23 марта 1973 года дирижер Евгений Мравинский
записал в своём дневнике:
23 марта. Пятница. Приехали Шостаковичи. После завтрака: лесом - к ним. День бессолнечный, но налитой слепящим белым светом. За ночь выпало много снега, в лесу пушистая целина - ни следочка. Идти трудно из-за снега, да и с дыханием у меня совсем паршиво. Пройду немного, постою, отдышусь, бреду дальше. Шостакович встретил тепло. В коттедже уютно. Ирина - налитая, возмужавшая. Дали кофейку, виски. Шостакович тревожно жалуется на ухудшение в ногах и руках и на - впервые в жизни - столь длительный перерыв в творчестве: «Два года не написал ни нотки... Вот и не пью, а все лежу в больницах. Хочу начать пить. Вот давайте с вами выпьем как-нибудь».
Домой Ирина подвезла на машине. Дома подремал сладко. Сегодня «нутро» в относительном порядке. Говорил с Алей. Она совсем прежняя, теплая, соскучившаяся, влекущаяся ко мне, бодренькая.
После обеда еще подремал в кресле и еще раз пошел продышаться: лесной дорогой до полотна и кругом - обратно. В природе резкая перемена: небо тяжело затянулось, сильно потеплело и, несмотря на отсутствие солнца, началась резкая оттепель: на шоссе замесилась снеговая кашица, по обочинам бегут ручьи. За какой-нибудь час рухнула зима, и «Весна света» перешла в «Весну воды».
Иду с трудом: влажно, парко, давяще. Со старостью все медленнее работает организм, сам себе становишься тормозом. Напрасно сердце, учащенно трепыхая, старается восстановить ритм обмена: движение будет все медленнее и медленнее, пока не остановится совсем, задушив отчаянную предсмертную вспышку обреченного сердца... У железной дороги тоскливые дали путей, на шоссе - разбрызгивающие грязь грузовики; серо и одиноко.
Дома стал записывать дни. Но не дали дописать Нора с Мишей, принесшие кулек сахарного песку. В кино приехала Ирина Шостакович, сидели с ней рядом (картина французская «Старая дева»). Проводил ее до машины. Тьма кромешная, еще потеплело, и идет частый, неестественно теплый дождь; звонил по автомату Але насчет того, стоит ли ехать ей в сырость и как одеться.
23 марта. Пятница. Приехали Шостаковичи. После завтрака: лесом - к ним. День бессолнечный, но налитой слепящим белым светом. За ночь выпало много снега, в лесу пушистая целина - ни следочка. Идти трудно из-за снега, да и с дыханием у меня совсем паршиво. Пройду немного, постою, отдышусь, бреду дальше. Шостакович встретил тепло. В коттедже уютно. Ирина - налитая, возмужавшая. Дали кофейку, виски. Шостакович тревожно жалуется на ухудшение в ногах и руках и на - впервые в жизни - столь длительный перерыв в творчестве: «Два года не написал ни нотки... Вот и не пью, а все лежу в больницах. Хочу начать пить. Вот давайте с вами выпьем как-нибудь».
Домой Ирина подвезла на машине. Дома подремал сладко. Сегодня «нутро» в относительном порядке. Говорил с Алей. Она совсем прежняя, теплая, соскучившаяся, влекущаяся ко мне, бодренькая.
После обеда еще подремал в кресле и еще раз пошел продышаться: лесной дорогой до полотна и кругом - обратно. В природе резкая перемена: небо тяжело затянулось, сильно потеплело и, несмотря на отсутствие солнца, началась резкая оттепель: на шоссе замесилась снеговая кашица, по обочинам бегут ручьи. За какой-нибудь час рухнула зима, и «Весна света» перешла в «Весну воды».
Иду с трудом: влажно, парко, давяще. Со старостью все медленнее работает организм, сам себе становишься тормозом. Напрасно сердце, учащенно трепыхая, старается восстановить ритм обмена: движение будет все медленнее и медленнее, пока не остановится совсем, задушив отчаянную предсмертную вспышку обреченного сердца... У железной дороги тоскливые дали путей, на шоссе - разбрызгивающие грязь грузовики; серо и одиноко.
Дома стал записывать дни. Но не дали дописать Нора с Мишей, принесшие кулек сахарного песку. В кино приехала Ирина Шостакович, сидели с ней рядом (картина французская «Старая дева»). Проводил ее до машины. Тьма кромешная, еще потеплело, и идет частый, неестественно теплый дождь; звонил по автомату Але насчет того, стоит ли ехать ей в сырость и как одеться.