6 марта 1968-го года
из дневников
Валерий Золотухин, актер Театра на Таганке, 26 лет, Москва:
6 марта.
С утра бегал по редакциям. Не бегал - ходил, именно ходил, не торопясь, не суетясь размеренным шагом км 8 прошел, две редакции нашел. В «Лит. газете» оставил «Стариков» и «Иван, поляк и карьера», только второй. Отчего, не знаю, нехорошее предчувствие - что-нибудь где-нибудь да напечатают.
Мы с Зайчиком отделились от тещи, сидим на хозрасчете, оттого и жрать нечего. Но меня это не беспокоит. Великий пост, так что попоститься - это только к лучшему. Очистить тело от всякой дряни.
Но вот что от родителей уж два с лишним месяца никаких известий - это меня волнует.
Прочитал книжку Солоухина «Письма из Русского музея». Любопытная книжка, отрадно, что кто-то может иметь свои мысли, свое собственное мнение, довольно резкое и непривычное и что мнение может быть напечатано. Книжка благородная, страстная, очень и очень приятная.
«Террор среды» - об этом стоит подумать и поразмыслить, это очень точно. Как бы в нашей актерской практике прорвать бы этот «террор среды», у нас это сделать еще сложнее, чем в любой другой творческой профессии, потому что дело наше коллективное и зависит от, начиная с партнеров, репертуара и кончая террористом-режиссером.
- Она в Ленинку ходит. А я боюсь Ленинку. Это место, где кадрятся. Там сама обстановка призывает, обязывает к заигрыванию. Хочешь - не хочешь - будешь. Берешь книжечку, подсаживаешься: тишина, уют, холлы и пр. роскошь. Мои знакомые развелись недавно. Она повадилась в Ленинку бегать, снюхалась там с кем-то, и семья развалилась. Ленинка - это опасное место. Ни в коем случае не пускай жену в Ленинку.
Был в «Современнике» на «Народовольцах». Вот что расскажу по этому случаю. На площади Маяковского стоят три театра. «Современник», «Сатиры» и «Моссовета». Подъезжаю. Ни у эскалатора, ни у выхода из метро билеты не спрашивают ни в один из трех театров. Подхожу к «Современнику» - продают с рук и не мало! Ладно. Выходят артисты, начинают играть. Не увлекают, не интересно им, по-моему, не интересно самим. Ей богу, если бы я не знал Евстигнеева, Табакова, Козакова и пр. - я бы сказал, что у них нет артистов, а они все заняты, я их всех вижу и слежу за каждым. Нет, еще раз старая истина - дерьма из масла не собьешь. Они не умеют играть такую драматургию, мозаичную, многоплановую, с постоянно нарушающейся линией роли, с публицистическими выходами-реминисценциями и пр. Либо не умеют ставить. Каждый чужой спектакль убеждает меня в правильности моего выбора - Таганки, и придает уверенности мне и силы. Нет, господа присяжные заседатели, играть хорошо - штука сложная и хорошие артисты на дороге не валяются.
Вчера Любимов в конце репетиции сказал: «Что мы, дамы, что ли? Будем обижаться друг на друга и помнить, кто что сказал и в каком тоне?»
Замечательный квас!
Высоцкий в Ленинграде. Что он привезет мне, какие известия?
Георгий Елин, журналисти редактор в будущем, 16 лет, школьник, Москва:
6 марта.
Днём зашёл к отцу в его больницу, собираясь стрельнуть пятёрку на подарочек маме, но его на месте не оказалось. Дежурная медсестра проводила в отцовский кабинет, и я там промаялся часа полтора. От нечего делать заглянул в другую смежную комнату, где у отца склад всякой всячины, вроде кучи противогазов на случай проверки готовности персонала к гражданской обороне (парочку поновее себе выбрал). Вдруг обнаружил в углу два десятка картин в рамах, повёрнутых лицом к стене, и не сдержал любопытства - расставил их вдоль стеллажа. На всех был один и тот же вид из окна этого кабинета: кусок улицы Дурова с трамвайными путями, татарская мечеть - зимой, летом и осенью, в снегу, в зной и дождь, утром, в полдень и на закате. Этакий Клод Монэ, его цикл с Руанским собором…
Я не удивился бы, окажись картины отца чёрно-белыми - после контузии он потерял способность различать цвета (в детстве как-то попросил у него красный карандаш, а он расстерянно [растерянно] протянул зелёный), потому и не вернулся в художественное училище 905-го года, откуда ушел на фронт. Ему говорили, что это не лечится, однако на всех этих картинах цвет был абсолютно сочен, композиции лепились уверенными точными мазками... Смутившись вдруг, что отец меня здесь сейчас застанет, я поспешно вернул всё на место, как было, и ушел черновой лестницей.
Валерий Золотухин, актер Театра на Таганке, 26 лет, Москва:
6 марта.
С утра бегал по редакциям. Не бегал - ходил, именно ходил, не торопясь, не суетясь размеренным шагом км 8 прошел, две редакции нашел. В «Лит. газете» оставил «Стариков» и «Иван, поляк и карьера», только второй. Отчего, не знаю, нехорошее предчувствие - что-нибудь где-нибудь да напечатают.
Мы с Зайчиком отделились от тещи, сидим на хозрасчете, оттого и жрать нечего. Но меня это не беспокоит. Великий пост, так что попоститься - это только к лучшему. Очистить тело от всякой дряни.
Но вот что от родителей уж два с лишним месяца никаких известий - это меня волнует.
Прочитал книжку Солоухина «Письма из Русского музея». Любопытная книжка, отрадно, что кто-то может иметь свои мысли, свое собственное мнение, довольно резкое и непривычное и что мнение может быть напечатано. Книжка благородная, страстная, очень и очень приятная.
«Террор среды» - об этом стоит подумать и поразмыслить, это очень точно. Как бы в нашей актерской практике прорвать бы этот «террор среды», у нас это сделать еще сложнее, чем в любой другой творческой профессии, потому что дело наше коллективное и зависит от, начиная с партнеров, репертуара и кончая террористом-режиссером.
- Она в Ленинку ходит. А я боюсь Ленинку. Это место, где кадрятся. Там сама обстановка призывает, обязывает к заигрыванию. Хочешь - не хочешь - будешь. Берешь книжечку, подсаживаешься: тишина, уют, холлы и пр. роскошь. Мои знакомые развелись недавно. Она повадилась в Ленинку бегать, снюхалась там с кем-то, и семья развалилась. Ленинка - это опасное место. Ни в коем случае не пускай жену в Ленинку.
Был в «Современнике» на «Народовольцах». Вот что расскажу по этому случаю. На площади Маяковского стоят три театра. «Современник», «Сатиры» и «Моссовета». Подъезжаю. Ни у эскалатора, ни у выхода из метро билеты не спрашивают ни в один из трех театров. Подхожу к «Современнику» - продают с рук и не мало! Ладно. Выходят артисты, начинают играть. Не увлекают, не интересно им, по-моему, не интересно самим. Ей богу, если бы я не знал Евстигнеева, Табакова, Козакова и пр. - я бы сказал, что у них нет артистов, а они все заняты, я их всех вижу и слежу за каждым. Нет, еще раз старая истина - дерьма из масла не собьешь. Они не умеют играть такую драматургию, мозаичную, многоплановую, с постоянно нарушающейся линией роли, с публицистическими выходами-реминисценциями и пр. Либо не умеют ставить. Каждый чужой спектакль убеждает меня в правильности моего выбора - Таганки, и придает уверенности мне и силы. Нет, господа присяжные заседатели, играть хорошо - штука сложная и хорошие артисты на дороге не валяются.
Вчера Любимов в конце репетиции сказал: «Что мы, дамы, что ли? Будем обижаться друг на друга и помнить, кто что сказал и в каком тоне?»
Замечательный квас!
Высоцкий в Ленинграде. Что он привезет мне, какие известия?
Георгий Елин, журналисти редактор в будущем, 16 лет, школьник, Москва:
6 марта.
Днём зашёл к отцу в его больницу, собираясь стрельнуть пятёрку на подарочек маме, но его на месте не оказалось. Дежурная медсестра проводила в отцовский кабинет, и я там промаялся часа полтора. От нечего делать заглянул в другую смежную комнату, где у отца склад всякой всячины, вроде кучи противогазов на случай проверки готовности персонала к гражданской обороне (парочку поновее себе выбрал). Вдруг обнаружил в углу два десятка картин в рамах, повёрнутых лицом к стене, и не сдержал любопытства - расставил их вдоль стеллажа. На всех был один и тот же вид из окна этого кабинета: кусок улицы Дурова с трамвайными путями, татарская мечеть - зимой, летом и осенью, в снегу, в зной и дождь, утром, в полдень и на закате. Этакий Клод Монэ, его цикл с Руанским собором…
Я не удивился бы, окажись картины отца чёрно-белыми - после контузии он потерял способность различать цвета (в детстве как-то попросил у него красный карандаш, а он расстерянно [растерянно] протянул зелёный), потому и не вернулся в художественное училище 905-го года, откуда ушел на фронт. Ему говорили, что это не лечится, однако на всех этих картинах цвет был абсолютно сочен, композиции лепились уверенными точными мазками... Смутившись вдруг, что отец меня здесь сейчас застанет, я поспешно вернул всё на место, как было, и ушел черновой лестницей.