3 марта. Лидия Чуковская
из воспоминаний об Анне Ахматовой разных лет.
3 марта 1939, Москва.
- Что у вас? - спросила Анна Андреевна, вскочив с дивана и приблизив к моему лицу расширенные глаза.
Это в крошечной комнате Харджиева, где-то у черта на куличках, я ехала туда часа два. Анна Андреевна любит и знает Москву, а я только раздражаюсь нескладицей. Ленинград своею стройностью приводит и душу в строй, а Москва выводит из равновесия.
У Николая Ивановича холодно. Анна Андреевна сидит на диване, накинув пальто на плечи. Пьем из каких-то кружек чай, а потом из них же вино. Николай Иванович, небритый, желтый, прислушивается к шагам за стеной - к шагам соседей.
Анна Андреевна говорит о литераторах, которые боятся с ней видеться.
- Сегодня Зина уже не пустила его ко мне, - говорит она о Борисе Леонидовиче.
Разговор о Герцене. Я долго и глупо ломлюсь в открытую дверь, доказывая, что Герцен - великий писатель, великий художник. Анна Андреевна горячо соглашается.
- Конечно, он гораздо крупнее, чем Тургенев, например. Но в «Былом и Думах» не люблю тех глав, где откровенности о Наташе.
Я пытаюсь спорить. Я понимаю так: в обращении Герцена к мировой демократии «по семейному делу» сказалась прекрасная наивность революционера, ощущавшего единство революции, морали, эстетики.
- Нет, не в единстве и не в наивности тут дело, - сказала Анна Андреевна. - Это время было тогда такое. В пушкинское время ничего о себе не рассказывали, а они выговаривали все, до дна.
3 марта 1964. Судилище было подлое.
Иосиф вел себя как подобает поэту. Фрида сделала запись и мне прочла. Надо, чтоб все.
Пока что постановили поместить на исследование в психиатрическую лечебницу. По этому случаю Евгений Александрович отправился в Ленинград - там у него связи с психиатрами.
«Темен жребий русского поэта». Минует ли Иосифа этот жребий?
Пушкин, Лермонтов, Рылеев, Полежаев, Шевченко, Гумилев, Есенин, Маяковский, Цветаева, Мандельштам. Да и Блок, в сущности. Да и Пастернак. А скольких мы не знаем.
«Бег времени»… Время бежит, а жребий русского поэта все тот же. Хуже.
…Мне еще неделю Фрадкин приказал лежать и не́. А хочется снова перечесть «Бег», весь, насквозь, от начала и до конца. Ведь в последние дни работала я над рукописью в спешке и с дурной головой.
3 марта 1939, Москва.
- Что у вас? - спросила Анна Андреевна, вскочив с дивана и приблизив к моему лицу расширенные глаза.
Это в крошечной комнате Харджиева, где-то у черта на куличках, я ехала туда часа два. Анна Андреевна любит и знает Москву, а я только раздражаюсь нескладицей. Ленинград своею стройностью приводит и душу в строй, а Москва выводит из равновесия.
У Николая Ивановича холодно. Анна Андреевна сидит на диване, накинув пальто на плечи. Пьем из каких-то кружек чай, а потом из них же вино. Николай Иванович, небритый, желтый, прислушивается к шагам за стеной - к шагам соседей.
Анна Андреевна говорит о литераторах, которые боятся с ней видеться.
- Сегодня Зина уже не пустила его ко мне, - говорит она о Борисе Леонидовиче.
Разговор о Герцене. Я долго и глупо ломлюсь в открытую дверь, доказывая, что Герцен - великий писатель, великий художник. Анна Андреевна горячо соглашается.
- Конечно, он гораздо крупнее, чем Тургенев, например. Но в «Былом и Думах» не люблю тех глав, где откровенности о Наташе.
Я пытаюсь спорить. Я понимаю так: в обращении Герцена к мировой демократии «по семейному делу» сказалась прекрасная наивность революционера, ощущавшего единство революции, морали, эстетики.
- Нет, не в единстве и не в наивности тут дело, - сказала Анна Андреевна. - Это время было тогда такое. В пушкинское время ничего о себе не рассказывали, а они выговаривали все, до дна.
3 марта 1964. Судилище было подлое.
Иосиф вел себя как подобает поэту. Фрида сделала запись и мне прочла. Надо, чтоб все.
Пока что постановили поместить на исследование в психиатрическую лечебницу. По этому случаю Евгений Александрович отправился в Ленинград - там у него связи с психиатрами.
«Темен жребий русского поэта». Минует ли Иосифа этот жребий?
Пушкин, Лермонтов, Рылеев, Полежаев, Шевченко, Гумилев, Есенин, Маяковский, Цветаева, Мандельштам. Да и Блок, в сущности. Да и Пастернак. А скольких мы не знаем.
«Бег времени»… Время бежит, а жребий русского поэта все тот же. Хуже.
…Мне еще неделю Фрадкин приказал лежать и не́. А хочется снова перечесть «Бег», весь, насквозь, от начала и до конца. Ведь в последние дни работала я над рукописью в спешке и с дурной головой.