Из дневников дрейфующей станции "Северный Полюс-1"
завершающие записи зимовщиков от 19 февраля 1938-го года:
Эрнст Кренкель, 34 года, радист:
19 февраля.
На борту «Мурмана». Корабли уже вышли в обратный поход. Иван Дмитриевич вернулся из ванной и лег отдыхать. Я тоже никак не могу прийти в себя после этой замечательной водной процедуры. Сколько раз мечтали о ней, слушая призывы руководителя физкультзарядки. Кругом люди - паши советские люди, «соотечественники. Мы уже перезнакомились (еще на льдине) почти со всей командой. Петя и Женя на борту «Таймыра». Мы распределились так по жеребьевке.
Просмотрены газеты. Заботливые моряки предупредили, что скоро вечерний чай. Ночью корабли сойдутся борт к борту, и в кают-компании «Таймыра» состоится званый ужин.
Пока можно восстановить в памяти события сегодняшнего дня, последнего дня экспедиции...
Обычно утренний чай и завтрак были для нас священнодействием и своего рода клубом. Вначале сборы, потом дружное ожидание - мы любили эти часы. Смакуя завтрак, рассказывали друг другу сны, а я выкладывал все услышанные за ночь по радио новости. Сегодня было совсем не так. Нет-нет, да выскочит кто-нибудь из нас наружу с тайной надеждой увидеть, как подходят корабли. Счастливцем оказался Иван Дмитриевич. Он первым заметил силуэты кораблей, входивших в нашу полынью. С этой минуты высокий торос на соседней льдине стал нашей Меккой - местом паломничества. Мы дружно огорчались, когда другие высокие торосы на горизонте скрывали от нас корабли.
Обед не готовили. Ели какие-то вчерашние остатки, да и то доели. Дмитрии наводил красоту - брился. Получилось занятно: нижняя часть лица от бритья посветлела, а верхняя оставалась как бы в полумаске. Мне бриться не пришлось. Такова судьба всех радистов. В самые напряженные и интересные минуты жизни сидишь буквально на привязи у телефона и изрядно надоевших шкатулок.
К полудню корабли были хорошо видны без бинокля. Часто валил густой дым. Это кочегары шуровали топки. Началось негласное соревнование: кто скорее дойдет - «Мурман» или «Таймыр».
В два часа дня на лед сошли две колонны из обоих кораблей. Моряки шли, а потом не выдержали и побежали. Казалось, несется атакующая лавина. Но это была радостная атака. Впереди развевались знамена. Вот уже видны кричащие, веселые, радостные люди. Привет вам, родные, дорогие товарищи.
Позже всех на место происшествия прибыли запыхавшиеся кинооператоры. Они тащили тяжеленные аппараты. Началась съемка лагеря, а также съемка съемки.
Трибуной для короткого митинга служил все тот же, так хорошо знакомый нам. торос. Остальцев - начальник экспедиции на «Таймыре» - отдал рапорт. Неистовствовали фотографы. Масса новостей, вопросов и расспросов.
Ходим именинниками. За что ни возьмешься, десятки добровольцев предлагают свою помощь. Десятки рук мгновенно делали то, что нам вчетвером приходилось осиливать часами.
В снежном домике еще горела лампа, в алюминиевой миске кисли остатки супа. Чашки и стаканы из пластмассы валялись где попало: на снежной лежанке, на чемодане. Иван Дмитриевич побежал навести и здесь порядок: потушил лампу, начал собирать чашки. Их просят на память. Раздаем. Затем идут в ход книги. На них пишем всякие теплые слова, ставим дату: «19/11 1938 г.». Папанин выкатил из какого-то угла бочонок с остатками коньяка, выбил пробку и стал угощать всех желающих.
Пора эвакуировать радиостанцию. С нее снят брезент. Моим одиноким разговорам с Большой Землей наступил конец. Со всех сторон сидят гости и вдохновляются моим замусоленным и замерзшим видом. Прямо из-под локтя нацелился на меня объектив фотографа, ищущего оригинальной «точки зрения».
Передаю последнюю телеграмму радиостанции «UPOL» - рапорт Партии и Правительству. Удар ногой, и рушится снеговая стена. Радиостанция «Северный полюс» на рысях движется к кораблям.
Теперь можно снимать ветряк, мачты.
На месте большой палатки роют глубокий котлован. Трудно поверить, что полгода назад палатка стояла на снежном бугре. Сейчас даже верх ее занесен снегом. Идут раскопки, и на свет появляются брезенты, шкуры, тросы. Не забыты даже остатки шелкового парашюта, которые последнее время служили нам полотенцами.
- Надо идти, братки, дело к вечеру... Что же мы стоим? - говорит Папанин.
Вереницы нарт, переваливая через торосы и рытвины, оставшиеся на месте недавних трещин, удаляются к кораблям, празднично расцвеченным флагами. Надо идти.
Чорт возьми, всего лишь 9 месяцев прожили мы на этой льдине, а как много пережито.
Петя и Женя уходят первыми. Я под каким-то предлогом возвращаюсь в лагерь. Тут уже ничего нет. Валяются обрывки перкаля, оленьих шкур. У тороса лежит бидон с продовольствием. Решено оставить его для гренландских эскимосов на случай, если льдину прибьет к берегу. Вернее всего, что с ним повозятся белые мишки.
Близится ночь, и, как всегда, нарастает ветер. Крепчает мороз. Ищу рукавицы, никак не могу вспомнить, куда я их задевал. А впрочем, они ведь теперь мне не нужны...
Прощай, льдина.
Папанин крепит красный флаг на торосе, чтобы он не упал. Плыви же, наша льдина, под красным флагом.
Мы, не оглядываясь назад, уходим на родные корабли.
Иван Папанин, 43 года, начальник станции:
Последние сутки на станции «Северный полюс»...
Эту ночь и этот день я никогда не забуду.
Вчера мы даже не ужинали: волновались настолько, что кусок не шел в горло. К тому же обед мы сварили неважный: щи и гречневая каша на этот раз получились невкусные, и мы к ним почти не притронулись. Так и стояли на столе кастрюли с последней пищей, которую мы сварили на льдине.
В час ночи на вахту вступил Петя: он дежурил по лагерю. Я был выходным, но мне не спалось, не хотелось в такую напряженную ночь оставлять Петра Петровича одного. Сели с ним играть в шахматы. Каждые полчаса выходили из палатки и смотрели: не оторвался ли кусок льдины.
Ширина нашей льдины только тридцать метров. Кроме того, она еще лопнула в четырех местах. Мы регулярно осматривали трещины, чтобы в случае подвижки льда успеть вывезти наш ценный груз, уложенный на нарты.
Все шло, как обычно: Женя провел метеорологические наблюдения, Эрнст передал сводку на «Таймыр», я проиграл Пете четыре партии в шахматы...
Выйдя из палатки, мы увидели упершийся в небо луч прожектора. Потом прожектор начал бродить по горизонту нас нащупывали, но не могли найти.
Мы побежали на пригорок. Я схватил по пути бидон с бензином. Сорвав с себя меховые рубашки, обливали их горючим, насаживали на палки и зажигали... Дважды разводили костер, сложенный из тряпок, старых мехов и валенок, облитых керосином. Горело великолепно: пламя поднималось высоко.
Веселый вел себя ночью очень плохо. Как только в нашу сторону проникал серебристый луч прожектора, пес начинал неистово лаять. Мои нервы были так возбуждены, что я не мог вынести этого яростного лая. Поймав Веселого, я зажал его между коленями, и он замолчал. Но как только я выпустил пса, он убежал на соседнюю льдину и там, чувствуя себя в полной безопасности, опять начал лаять до тех пор, пока не погас прожектор.
В шесть часов утра на вахту вступил Кренкель.
На небе были звезды, и Женя сделал астрономическое определение.
Я спал лишь три часа, но чувствовал себя свежим; только сердце билось тревожно, часто замирая. В полдень хотел начать делать метеорологические наблюдения, но получил по радио требование с кораблей: «Давайте огни, факелы».
Я был возмущен: целую ночь мы жгли бензин, керосин, а они все еще требуют огня.
- Что им здесь - Баку, что ли?..- сказал я с досадой Теодорычу.
Все-таки огни мы зажгли.
В час дня пароходы задымили вовсю; они были уже совсем близко.
Решил привести себя в порядок. Начал бриться. От волнения руки дрожали... Порезался, потекла кровь. Посмотрел на себя в зеркало: ужас! Ведь мы с Нового года не мылись!..
Руки, как у трубочиста. Попробовал было потереть их снегом, но только размазал грязь - чище не стали.
В два часа дня корабли достигли кромки льда, пришвартовались к ней. В бинокль было видно, как люди спешат спуститься на лед...
Не могу сдержаться, отворачиваюсь, текут слезы радости... Вижу: Петя усиленно моргает и тоже отворачивается...
И радостно, и в то же время немного грустно было расставаться со льдиной, обжитой нами.
К нам шли люди со знаменами. Я бросился вперед, навстречу им. С двух сторон подходили таймырцы и мурманцы. Среди них много товарищей по прежней совместной работе на полярных станциях. Нас начали обнимать и качать. На мне чуть не разорвали меховую рубашку.
...Лагерь прекращает свое существование.
Эрнст сидит в своем снежном домике и передает наш рапорт правительству об окончании работы станции:
«Безгранично счастливы рапортовать о выполнении порученного задания. От Северного полюса до 75° северной широты мы провели полностью все намеченные исследования и собрали ценный научный материал по изучению дрейфа льда, гидрологии и метеорологии, сделали многочисленные гравитационные и магнитные измерения, выполнили биологические исследования.
С первого февраля, когда на 74 градусе наше поле разломилось на части, мы продолжали все возможные в этих условиях наблюдения. Уверенно работали, ни минуты не беспокоясь за свою судьбу, знали, что наша могучая Родина, посылая своих сынов, никогда их не оставит. Горячая забота и внимание к нам партии, правительства и всего советского народа непрерывно поддерживали нас и обеспечили успешное проведение всей работы.
В этот час мы покидаем льдину на координатах 70°54' нордовой, 19°48' вестовой, пройдя за 274 суток дрейфа свыше 2500 километров. Наша радиостанция первая сообщила весть о завоевании Северного полюса, обеспечивала надежную связь с Родиной и этой телеграммой заканчивает свою работу.
Красный флаг нашей страны продолжает развеваться над ледяными просторами».
Пока Теодорыч отстукивает ключом последнюю радиограмму, отхожу в сторону, и на меня сразу набрасываются матросы, кочегары, кинооператоры, полярники.
- Дмитрич, подари чашку!
- Сделай надпись на этой книжке!
- Разрешите взять на память пачку прессованного компота!..
- Плитку горохового супа!..
- Баночку томата!
Откопали большую палатку, почти целиком засыпанную снегом. Ее бережно разбирают, складывают на нарты.
Льдина пустеет.
Я прощаюсь со льдиной, обхожу ее кругом.
Должен сознаться: мне было грустно покидать льдину, на которой мы прожили двести семьдесят четыре дня. Она оказалась такой выносливой, гостеприимной!
Эрнст вышел из снежного домика своей радиостанции. Только что он передал «Всем, всем, всем...» о том, что радиостанция «UPOL» закончила свою работу в Центральном полярном бассейне.
Мы разрушаем снежные стены радиостанции, вывозим нарты и в последний раз прощаемся с лагерем.
Идем на корабли. На снежном холме развевается флаг СССР. Это я водрузил флаг нашей Родины на высоком торосе, укрепил древко.
Флаг мы оставляем: он будет продолжать дрейфовать по морю до тех пор, пока льдина не растает.
Я вернулся, еще лучше укрепил флаг, чтобы его не сорвало ветром.
По морской неписаной традиции капитан последним покидает свой корабль. Льдину я покидал последним. И радостно, и в то же время немного грустно было расставаться с лагерем, где прошли девять неповторимых месяцев. Хотелось сказать: «Прощай, льдина! Ты верно послужила советским людям. До свидания, Арктика! Мы еще встретимся с тобой в недалеком будущем».
Станция «Северный полюс» прекратила свое существование...
...Я уже на «Мурмане». Попал сюда по жеребьевке вместе с Эрнстом. Сижу в уютной каюте, пишу последние строки, перелистываю тетради дневника, и кажется мне, что льдину я еще не покинул, что мне снится сон - сладкий, радостный... Но это не сон: я на борту советского корабля, среди друзей, среди дорогих советских людей.
Эрнст Кренкель, 34 года, радист:
19 февраля.
На борту «Мурмана». Корабли уже вышли в обратный поход. Иван Дмитриевич вернулся из ванной и лег отдыхать. Я тоже никак не могу прийти в себя после этой замечательной водной процедуры. Сколько раз мечтали о ней, слушая призывы руководителя физкультзарядки. Кругом люди - паши советские люди, «соотечественники. Мы уже перезнакомились (еще на льдине) почти со всей командой. Петя и Женя на борту «Таймыра». Мы распределились так по жеребьевке.
Просмотрены газеты. Заботливые моряки предупредили, что скоро вечерний чай. Ночью корабли сойдутся борт к борту, и в кают-компании «Таймыра» состоится званый ужин.
Пока можно восстановить в памяти события сегодняшнего дня, последнего дня экспедиции...
Обычно утренний чай и завтрак были для нас священнодействием и своего рода клубом. Вначале сборы, потом дружное ожидание - мы любили эти часы. Смакуя завтрак, рассказывали друг другу сны, а я выкладывал все услышанные за ночь по радио новости. Сегодня было совсем не так. Нет-нет, да выскочит кто-нибудь из нас наружу с тайной надеждой увидеть, как подходят корабли. Счастливцем оказался Иван Дмитриевич. Он первым заметил силуэты кораблей, входивших в нашу полынью. С этой минуты высокий торос на соседней льдине стал нашей Меккой - местом паломничества. Мы дружно огорчались, когда другие высокие торосы на горизонте скрывали от нас корабли.
Обед не готовили. Ели какие-то вчерашние остатки, да и то доели. Дмитрии наводил красоту - брился. Получилось занятно: нижняя часть лица от бритья посветлела, а верхняя оставалась как бы в полумаске. Мне бриться не пришлось. Такова судьба всех радистов. В самые напряженные и интересные минуты жизни сидишь буквально на привязи у телефона и изрядно надоевших шкатулок.
К полудню корабли были хорошо видны без бинокля. Часто валил густой дым. Это кочегары шуровали топки. Началось негласное соревнование: кто скорее дойдет - «Мурман» или «Таймыр».
В два часа дня на лед сошли две колонны из обоих кораблей. Моряки шли, а потом не выдержали и побежали. Казалось, несется атакующая лавина. Но это была радостная атака. Впереди развевались знамена. Вот уже видны кричащие, веселые, радостные люди. Привет вам, родные, дорогие товарищи.
Позже всех на место происшествия прибыли запыхавшиеся кинооператоры. Они тащили тяжеленные аппараты. Началась съемка лагеря, а также съемка съемки.
Трибуной для короткого митинга служил все тот же, так хорошо знакомый нам. торос. Остальцев - начальник экспедиции на «Таймыре» - отдал рапорт. Неистовствовали фотографы. Масса новостей, вопросов и расспросов.
Ходим именинниками. За что ни возьмешься, десятки добровольцев предлагают свою помощь. Десятки рук мгновенно делали то, что нам вчетвером приходилось осиливать часами.
В снежном домике еще горела лампа, в алюминиевой миске кисли остатки супа. Чашки и стаканы из пластмассы валялись где попало: на снежной лежанке, на чемодане. Иван Дмитриевич побежал навести и здесь порядок: потушил лампу, начал собирать чашки. Их просят на память. Раздаем. Затем идут в ход книги. На них пишем всякие теплые слова, ставим дату: «19/11 1938 г.». Папанин выкатил из какого-то угла бочонок с остатками коньяка, выбил пробку и стал угощать всех желающих.
Пора эвакуировать радиостанцию. С нее снят брезент. Моим одиноким разговорам с Большой Землей наступил конец. Со всех сторон сидят гости и вдохновляются моим замусоленным и замерзшим видом. Прямо из-под локтя нацелился на меня объектив фотографа, ищущего оригинальной «точки зрения».
Передаю последнюю телеграмму радиостанции «UPOL» - рапорт Партии и Правительству. Удар ногой, и рушится снеговая стена. Радиостанция «Северный полюс» на рысях движется к кораблям.
Теперь можно снимать ветряк, мачты.
На месте большой палатки роют глубокий котлован. Трудно поверить, что полгода назад палатка стояла на снежном бугре. Сейчас даже верх ее занесен снегом. Идут раскопки, и на свет появляются брезенты, шкуры, тросы. Не забыты даже остатки шелкового парашюта, которые последнее время служили нам полотенцами.
- Надо идти, братки, дело к вечеру... Что же мы стоим? - говорит Папанин.
Вереницы нарт, переваливая через торосы и рытвины, оставшиеся на месте недавних трещин, удаляются к кораблям, празднично расцвеченным флагами. Надо идти.
Чорт возьми, всего лишь 9 месяцев прожили мы на этой льдине, а как много пережито.
Петя и Женя уходят первыми. Я под каким-то предлогом возвращаюсь в лагерь. Тут уже ничего нет. Валяются обрывки перкаля, оленьих шкур. У тороса лежит бидон с продовольствием. Решено оставить его для гренландских эскимосов на случай, если льдину прибьет к берегу. Вернее всего, что с ним повозятся белые мишки.
Близится ночь, и, как всегда, нарастает ветер. Крепчает мороз. Ищу рукавицы, никак не могу вспомнить, куда я их задевал. А впрочем, они ведь теперь мне не нужны...
Прощай, льдина.
Папанин крепит красный флаг на торосе, чтобы он не упал. Плыви же, наша льдина, под красным флагом.
Мы, не оглядываясь назад, уходим на родные корабли.
Иван Папанин, 43 года, начальник станции:
Последние сутки на станции «Северный полюс»...
Эту ночь и этот день я никогда не забуду.
Вчера мы даже не ужинали: волновались настолько, что кусок не шел в горло. К тому же обед мы сварили неважный: щи и гречневая каша на этот раз получились невкусные, и мы к ним почти не притронулись. Так и стояли на столе кастрюли с последней пищей, которую мы сварили на льдине.
В час ночи на вахту вступил Петя: он дежурил по лагерю. Я был выходным, но мне не спалось, не хотелось в такую напряженную ночь оставлять Петра Петровича одного. Сели с ним играть в шахматы. Каждые полчаса выходили из палатки и смотрели: не оторвался ли кусок льдины.
Ширина нашей льдины только тридцать метров. Кроме того, она еще лопнула в четырех местах. Мы регулярно осматривали трещины, чтобы в случае подвижки льда успеть вывезти наш ценный груз, уложенный на нарты.
Все шло, как обычно: Женя провел метеорологические наблюдения, Эрнст передал сводку на «Таймыр», я проиграл Пете четыре партии в шахматы...
Выйдя из палатки, мы увидели упершийся в небо луч прожектора. Потом прожектор начал бродить по горизонту нас нащупывали, но не могли найти.
Мы побежали на пригорок. Я схватил по пути бидон с бензином. Сорвав с себя меховые рубашки, обливали их горючим, насаживали на палки и зажигали... Дважды разводили костер, сложенный из тряпок, старых мехов и валенок, облитых керосином. Горело великолепно: пламя поднималось высоко.
Веселый вел себя ночью очень плохо. Как только в нашу сторону проникал серебристый луч прожектора, пес начинал неистово лаять. Мои нервы были так возбуждены, что я не мог вынести этого яростного лая. Поймав Веселого, я зажал его между коленями, и он замолчал. Но как только я выпустил пса, он убежал на соседнюю льдину и там, чувствуя себя в полной безопасности, опять начал лаять до тех пор, пока не погас прожектор.
В шесть часов утра на вахту вступил Кренкель.
На небе были звезды, и Женя сделал астрономическое определение.
Я спал лишь три часа, но чувствовал себя свежим; только сердце билось тревожно, часто замирая. В полдень хотел начать делать метеорологические наблюдения, но получил по радио требование с кораблей: «Давайте огни, факелы».
Я был возмущен: целую ночь мы жгли бензин, керосин, а они все еще требуют огня.
- Что им здесь - Баку, что ли?..- сказал я с досадой Теодорычу.
Все-таки огни мы зажгли.
В час дня пароходы задымили вовсю; они были уже совсем близко.
Решил привести себя в порядок. Начал бриться. От волнения руки дрожали... Порезался, потекла кровь. Посмотрел на себя в зеркало: ужас! Ведь мы с Нового года не мылись!..
Руки, как у трубочиста. Попробовал было потереть их снегом, но только размазал грязь - чище не стали.
В два часа дня корабли достигли кромки льда, пришвартовались к ней. В бинокль было видно, как люди спешат спуститься на лед...
Не могу сдержаться, отворачиваюсь, текут слезы радости... Вижу: Петя усиленно моргает и тоже отворачивается...
И радостно, и в то же время немного грустно было расставаться со льдиной, обжитой нами.
К нам шли люди со знаменами. Я бросился вперед, навстречу им. С двух сторон подходили таймырцы и мурманцы. Среди них много товарищей по прежней совместной работе на полярных станциях. Нас начали обнимать и качать. На мне чуть не разорвали меховую рубашку.
...Лагерь прекращает свое существование.
Эрнст сидит в своем снежном домике и передает наш рапорт правительству об окончании работы станции:
«Безгранично счастливы рапортовать о выполнении порученного задания. От Северного полюса до 75° северной широты мы провели полностью все намеченные исследования и собрали ценный научный материал по изучению дрейфа льда, гидрологии и метеорологии, сделали многочисленные гравитационные и магнитные измерения, выполнили биологические исследования.
С первого февраля, когда на 74 градусе наше поле разломилось на части, мы продолжали все возможные в этих условиях наблюдения. Уверенно работали, ни минуты не беспокоясь за свою судьбу, знали, что наша могучая Родина, посылая своих сынов, никогда их не оставит. Горячая забота и внимание к нам партии, правительства и всего советского народа непрерывно поддерживали нас и обеспечили успешное проведение всей работы.
В этот час мы покидаем льдину на координатах 70°54' нордовой, 19°48' вестовой, пройдя за 274 суток дрейфа свыше 2500 километров. Наша радиостанция первая сообщила весть о завоевании Северного полюса, обеспечивала надежную связь с Родиной и этой телеграммой заканчивает свою работу.
Красный флаг нашей страны продолжает развеваться над ледяными просторами».
Пока Теодорыч отстукивает ключом последнюю радиограмму, отхожу в сторону, и на меня сразу набрасываются матросы, кочегары, кинооператоры, полярники.
- Дмитрич, подари чашку!
- Сделай надпись на этой книжке!
- Разрешите взять на память пачку прессованного компота!..
- Плитку горохового супа!..
- Баночку томата!
Откопали большую палатку, почти целиком засыпанную снегом. Ее бережно разбирают, складывают на нарты.
Льдина пустеет.
Я прощаюсь со льдиной, обхожу ее кругом.
Должен сознаться: мне было грустно покидать льдину, на которой мы прожили двести семьдесят четыре дня. Она оказалась такой выносливой, гостеприимной!
Эрнст вышел из снежного домика своей радиостанции. Только что он передал «Всем, всем, всем...» о том, что радиостанция «UPOL» закончила свою работу в Центральном полярном бассейне.
Мы разрушаем снежные стены радиостанции, вывозим нарты и в последний раз прощаемся с лагерем.
Идем на корабли. На снежном холме развевается флаг СССР. Это я водрузил флаг нашей Родины на высоком торосе, укрепил древко.
Флаг мы оставляем: он будет продолжать дрейфовать по морю до тех пор, пока льдина не растает.
Я вернулся, еще лучше укрепил флаг, чтобы его не сорвало ветром.
По морской неписаной традиции капитан последним покидает свой корабль. Льдину я покидал последним. И радостно, и в то же время немного грустно было расставаться с лагерем, где прошли девять неповторимых месяцев. Хотелось сказать: «Прощай, льдина! Ты верно послужила советским людям. До свидания, Арктика! Мы еще встретимся с тобой в недалеком будущем».
Станция «Северный полюс» прекратила свое существование...
...Я уже на «Мурмане». Попал сюда по жеребьевке вместе с Эрнстом. Сижу в уютной каюте, пишу последние строки, перелистываю тетради дневника, и кажется мне, что льдину я еще не покинул, что мне снится сон - сладкий, радостный... Но это не сон: я на борту советского корабля, среди друзей, среди дорогих советских людей.