22 января 1943-го года
из дневников и журнала
Ирина Эренбург, дочь от первого брака Ильи Эренбурга, 31 год, корреспондент газеты 5-ой Армии Западного фронта:
22 января.
Была в 58-м полку. В ожидании снайперов мне предложили посмотреть в амбразуру, как живут немцы. Со мной пошел лейтенант. Туда мы шли по траншее спокойно. «Фриц сейчас обедает, можно его не опасаться». У амбразуры стоял снайпер. Немцы были метрах в ста от меня. Какие-то фигурки несли дрова, воду, просто переходили от одной землянки к другой. Вполне мирная жизнь. На обратном пути начался минометный обстрел. Жуткий вой, шлепаются осколки, а мы идем по траншее, которая едва доходит мне до талии. Передо мной полз какой-то боец, вдруг я увидела, что у него вылезают кишки, кровавые, на белый снег. У меня подкосились ноги, но я твердо стояла. От страха. Сопровождающий меня лейтенант закричал мне: «Баба, ляжешь ты когда-нибудь?» - и нехорошо выругался. Тогда я поняла - он считает, что я стою из храбрости, и он не может лечь, когда женщина стоит. Я переползла через корчившегося раненого бойца, увидела его полные мольбы глаза - видимо, это был казах, - и добежала на четвереньках до конца траншеи, которая кончалась у землянки. Я задавала вопросы чисто механически, записывала ответы, но у меня настолько дрожали руки, что я никогда не смогла расшифровать то, что записала. Мне кажется, что страшнее минометного обстрела ничего нет на свете. Снайперы разошлись - в землянке остался хозяин и еще какой-то боец, который спросил: «Можно обратиться?» На что, по-видимому, его начальник сострил: «А ты попробуй». Потом капитан, совершенно пьяный, как я наконец поняла, показывал мне фотографии жены и сына и рассказывал о том, как была прекрасна его жизнь до войны. В землянке было накурено, грязно, но минометный обстрел продолжался, и хотя мне сказали, что сани готовы, можно ехать, я откровенно трусила выйти в траншею, пока Чуприн не сказал, что скоро стемнеет. Он рассказал мне, как женщина с грудным ребенком провела полтора месяца на нейтральной полосе. Какой же силой воли надо обладать - не попытаться пробраться к своим.
По дороге кучер говорил: «Была жена, дочь - врач, сын - инженер. Все было. Немец помешал».
Ночевала в медсанбате. Одна землянка - сортировочная. Туда приносят, привозят раненых. Вторая - для эвакуации, самая благополучная. Операционная в домике, там освещаются керосиновой лампой. Хирург Макаретов - маленький толстяк с короткими пальцами, которые поразительно ловко работают. Два мальчика - санитар и лечащий врач. Его отбили у немцев партизаны.
Яркая луна, ориентир - голая сосна с шапкой. В автороте Апполонов прорабатывает «Наполеона» Тарле. Пустая деревня. Нашла редакцию по дыму из трубы. По дороге видела сад при пустой избе - заботливо привязаны к палкам кусты роз, грушевые деревья.
Петерчук принят в кандидаты партии. «Если бы я был грамотным, писал бы стихи. У меня любовь к стихам». Погиб Цуканов - прямое попадание в землянку редакции. Рассказ Петерчука, как он рыл себе лунку. В первую очередь, естественно, думает о машине. «Замаскировал ее ветками, а сам лег под нее. По глазам часового слежу, где самолет пикировал. Учу историю партии, но ничего с собой не могу поделать - засыпаю на первой странице». Едем ночью. Костры на обочине, пушки, люди в плащ-палатках.
Тимофей Лядский, лётчик, 29 лет, пилот штурмовика Ил-2, Калининская (Тверская) область:
22 января.
Скучные настали времена. Опять не о чем будет писать, пока не начнется третий тур.
Ходят слухи, что меня собираются назначить зам. командира эскадрильи.
Иногда играю в карты, но в основном читаю. Прочитал «Чингисхана», «Суворова», массу газет.
Предлагают съездить в дом отдыха за Торжок, дней на 10-15. Не мешало бы.
Пополняем потери летчиков и самолетов. Добавляют третью эскадрилью. В ней, наверное, и буду зам. командира. Вместо моего друга Семена Гуртовенко.
Сегодня наши собираются ехать в Куйбышев за самолетами. В следующий раз нужно и мне съездить. Может, попаду в Люберцы, чтобы оставить эту тетрадь.
Друг мой Сеня! Как часто вспоминаю тебя и других погибших ребятишек. Не верится! Неужели никто из вас не остался в живых? Вот она, авиация. Раненых мало...
Недавно в столовой встретил военного техника Строганова. Он сообщил, что на Пе-2 погиб мой однокашник Саша Лоскутов. Рассказал также, что Алексеев (мы его прозвали Пушкиным) и Макаров работали в Чкалове инструкторами на Р-5. Оба - тоже мои однокашники по Энгельсу. Алексеев был большой забулдыга, пьянствовал, но ему везло в жизни. С ним я проказничал в Новосибирске. Где он сейчас?
Здесь, в районе аэродрома возле Торжка, почти все наши собрались.
Деньги еще не получил. Задолжал уже 1300 рублей. Да и Груне моей нужны гроши. 1900 рублей еще не дошли до нее. Пропали, наверное.
Прошел уже год, как мы с ней расстались. Авось судьба смилостивится ко мне и подарит возможность проверить наши чувства.
Когда улетали на У-2 из Баталей, сержант Яковлев не прогрел мотор перед взлетом и на разбеге разбил самолет. Такой же случай был у меня в Новосибирской школе.
Вот мой «маршрут» за последнее время: до 10 декабря был в Голубьево; 27 декабря - в Машутино; 6 января - под Великими Луками; 11 января - в Андреаполе и 19 января - опять в Голубьево. Где будет мой следующий привал
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
22 января.
После ужина ходил на лыжах в тот лес, где сосны лишь немного выше роста высокого человека. В полнолуние из каждой такой в рост человека засыпанной снегом сосны сложился или человек, или зверь, но больше всего сложилось фигур, только чуть чем-то, где-то, в каком-то повороте похожих на человека или зверя, большей частью все было ни на что не похоже. Все эти призрачные фигуры обыкновенно прячутся во тьму, а при дневном свете сливаются с общим фоном леса, и каждая в отдельности большей частью ничего из себя не представляет. Теперь в полнолуние они все вышли и зажили какой-то своей жизнью.
Когда идешь и лыжи скрипят и шелестят по снегу, и сам думаешь под мерный скрип и шелест о чем-то своем, - все ничего. Но только остановишься, как чувствуешь - все остановилось и смотрит на тебя и ждет. Тогда тишина становится плотной, как вода в океане, и как будто ты опустился на дно тишины, и стало как в воде: там не дышать, тут не слыхать, и там не дышишь - задохнешься, здесь не слышишь - обезумеешь. Ужас стал проникать в меня, и видимые фантастические фигуры в белом начинали кивать мне, кто носом, кто крылом, кто когтем, кто всей головой, и казалось мне, как у Вия, что вот сорвутся они со своих мест и начнут беситься возле меня.
Но тогда, спасаясь от ужаса, я поднял голову и увидел очень высоко над собой - полная луна спокойно светит, и возле нее звезды были, как всегда это бывает, и облака пеленой проходили по луне, и все это было там надо и сердцу нашему понятно. И тогда вдруг я понял, что делается тут под луной, просто глух и не слышу симфонии, и только в этих танцующих фигурах вижу последствие музыки: застывший балет.
Да, в лесу, около Крещенья в полнолуние такая бывает тишина, что догадываешься о неслышной музыке
Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой, 17 лет, Ташкент:
22 января.
Вчера был в военкомате; там ничего никто не знал нового касательно моих дел. Каждое посещение Старого города буквально меня обдирает - вчера истратил 160 р.: вкуснейший суп с рисом, мясом, картошкой и приправами, штук 6 лепешек, 3 шашлыка, кофе - ça vous ruine. Потом весь день звонил Хакимову, но все не заставал его; позвонил помощнику Ломакина Матвееву, который сказал мне, что мое дело поручено Хакимову, который является заместителем заведующего военным отделом ЦК, и именно с ним я должен связаться и иметь дело. Наконец, к вечеру я дозвонился к Хакимову, который сказал, что ко дню моей явки - к 25у, все будет сделано и сообщено в военкомат. Для пущей верности я ему позвоню 24го числа - накануне явки. Не верится мне что-то, что он что-либо сделает, и что то, что он позвонит туда, окажет влияние на ход событий. Боюсь, что он считает мое дело «неинтересным», мелким и потому ничего, или очень мало, сделает. Впрочем, зачем же было меня вызывать? И раз Ломакин дал ему указание, то он должен исполнить обязательно. Итак, послезавтра буду ему звонить с напоминанием о моем деле. Сегодня на базаре продал шерстяные носки и зеркало - 75 р.; купил 3 лепешки, 3 пряника и 1 бублик; сейчас все это съедено, и варится «суп» из остатков тыквы, картошки. Л.Г. наконец сегодня получила на почтамте по доверенности мои 300 р.; завтра их у нее получу. Должен Новаковичу 35 р., да кофе надо купить - 28 р. (для М.М.); вот уже 63 р. долой. Есть хочется все время, просто трагедия; это от хорошего аппетита и от того, что благодаря этой волынке с призывом голова не может ни на чем сосредоточиться и только и думаешь, что о жратве. Позавчера отнес хозяйке 100 р. Литфондовские 430 р. проедены в лоск. От Али прелестное письмо и фотокарточка, которая мне дорога и которую буду беречь. Вчера вечером с Новаковичем пили вино (самодельное, очень хорошее, но вышло очень мало: по 2 ½ стакана на человека) и жарили картошку (картошка моя, масло и сковородка - его). Аля пишет, что выслала 100 р. Сегодня послал ей письмо; завтра дам телеграммы Муле и Вале. Сегодня - «генеральная оттепель»; галоши дико протекают. Наши войска взяли Ставрополь. Сегодня в 18.00 Новаковичу явиться в военкомат; любопытно, когда их отправят. Суп варится
В журнале "Фронтовая иллюстрация" № 2 от 22 января 1943 года впервые было опубликовано стихотворение Самуила Маршака
МАЛЬЧИК ИЗ СЕЛА ПОПОВКА
Отступая из деревни Поповка, немцы сожгли ее дотла. Работоспособное население они угнали с собой, а стариков и детей - расстреляли. Единственным жителем Поповки, уцелевшим после ухода немцев, был трехлетний Петя.
(Снимок доставлен в редакцию с Центрального фронта)
Среди сугробов и воронок
В селе, разрушенном дотла,
Стоит, зажмурившись, ребенок -
Последний гражданин села.
Испуганный котенок белый,
Обломки печки и трубы -
И это все, что уцелело
От прежней жизни и избы.
Стоит белоголовый Петя
И плачет, как старик, без слез,
Три года прожил он на свете,
А что узнал и перенес!
При нем избу его спалили,
Угнали маму со двора,
И в наспех вырытой могиле
Лежит убитая сестра.
Не выпускай, боец, винтовки,
Пока не отомстишь врагу
За кровь, пролитую в Поповке,
И за ребенка на снегу.
Ирина Эренбург, дочь от первого брака Ильи Эренбурга, 31 год, корреспондент газеты 5-ой Армии Западного фронта:
22 января.
Была в 58-м полку. В ожидании снайперов мне предложили посмотреть в амбразуру, как живут немцы. Со мной пошел лейтенант. Туда мы шли по траншее спокойно. «Фриц сейчас обедает, можно его не опасаться». У амбразуры стоял снайпер. Немцы были метрах в ста от меня. Какие-то фигурки несли дрова, воду, просто переходили от одной землянки к другой. Вполне мирная жизнь. На обратном пути начался минометный обстрел. Жуткий вой, шлепаются осколки, а мы идем по траншее, которая едва доходит мне до талии. Передо мной полз какой-то боец, вдруг я увидела, что у него вылезают кишки, кровавые, на белый снег. У меня подкосились ноги, но я твердо стояла. От страха. Сопровождающий меня лейтенант закричал мне: «Баба, ляжешь ты когда-нибудь?» - и нехорошо выругался. Тогда я поняла - он считает, что я стою из храбрости, и он не может лечь, когда женщина стоит. Я переползла через корчившегося раненого бойца, увидела его полные мольбы глаза - видимо, это был казах, - и добежала на четвереньках до конца траншеи, которая кончалась у землянки. Я задавала вопросы чисто механически, записывала ответы, но у меня настолько дрожали руки, что я никогда не смогла расшифровать то, что записала. Мне кажется, что страшнее минометного обстрела ничего нет на свете. Снайперы разошлись - в землянке остался хозяин и еще какой-то боец, который спросил: «Можно обратиться?» На что, по-видимому, его начальник сострил: «А ты попробуй». Потом капитан, совершенно пьяный, как я наконец поняла, показывал мне фотографии жены и сына и рассказывал о том, как была прекрасна его жизнь до войны. В землянке было накурено, грязно, но минометный обстрел продолжался, и хотя мне сказали, что сани готовы, можно ехать, я откровенно трусила выйти в траншею, пока Чуприн не сказал, что скоро стемнеет. Он рассказал мне, как женщина с грудным ребенком провела полтора месяца на нейтральной полосе. Какой же силой воли надо обладать - не попытаться пробраться к своим.
По дороге кучер говорил: «Была жена, дочь - врач, сын - инженер. Все было. Немец помешал».
Ночевала в медсанбате. Одна землянка - сортировочная. Туда приносят, привозят раненых. Вторая - для эвакуации, самая благополучная. Операционная в домике, там освещаются керосиновой лампой. Хирург Макаретов - маленький толстяк с короткими пальцами, которые поразительно ловко работают. Два мальчика - санитар и лечащий врач. Его отбили у немцев партизаны.
Яркая луна, ориентир - голая сосна с шапкой. В автороте Апполонов прорабатывает «Наполеона» Тарле. Пустая деревня. Нашла редакцию по дыму из трубы. По дороге видела сад при пустой избе - заботливо привязаны к палкам кусты роз, грушевые деревья.
Петерчук принят в кандидаты партии. «Если бы я был грамотным, писал бы стихи. У меня любовь к стихам». Погиб Цуканов - прямое попадание в землянку редакции. Рассказ Петерчука, как он рыл себе лунку. В первую очередь, естественно, думает о машине. «Замаскировал ее ветками, а сам лег под нее. По глазам часового слежу, где самолет пикировал. Учу историю партии, но ничего с собой не могу поделать - засыпаю на первой странице». Едем ночью. Костры на обочине, пушки, люди в плащ-палатках.
Тимофей Лядский, лётчик, 29 лет, пилот штурмовика Ил-2, Калининская (Тверская) область:
22 января.
Скучные настали времена. Опять не о чем будет писать, пока не начнется третий тур.
Ходят слухи, что меня собираются назначить зам. командира эскадрильи.
Иногда играю в карты, но в основном читаю. Прочитал «Чингисхана», «Суворова», массу газет.
Предлагают съездить в дом отдыха за Торжок, дней на 10-15. Не мешало бы.
Пополняем потери летчиков и самолетов. Добавляют третью эскадрилью. В ней, наверное, и буду зам. командира. Вместо моего друга Семена Гуртовенко.
Сегодня наши собираются ехать в Куйбышев за самолетами. В следующий раз нужно и мне съездить. Может, попаду в Люберцы, чтобы оставить эту тетрадь.
Друг мой Сеня! Как часто вспоминаю тебя и других погибших ребятишек. Не верится! Неужели никто из вас не остался в живых? Вот она, авиация. Раненых мало...
Недавно в столовой встретил военного техника Строганова. Он сообщил, что на Пе-2 погиб мой однокашник Саша Лоскутов. Рассказал также, что Алексеев (мы его прозвали Пушкиным) и Макаров работали в Чкалове инструкторами на Р-5. Оба - тоже мои однокашники по Энгельсу. Алексеев был большой забулдыга, пьянствовал, но ему везло в жизни. С ним я проказничал в Новосибирске. Где он сейчас?
Здесь, в районе аэродрома возле Торжка, почти все наши собрались.
Деньги еще не получил. Задолжал уже 1300 рублей. Да и Груне моей нужны гроши. 1900 рублей еще не дошли до нее. Пропали, наверное.
Прошел уже год, как мы с ней расстались. Авось судьба смилостивится ко мне и подарит возможность проверить наши чувства.
Когда улетали на У-2 из Баталей, сержант Яковлев не прогрел мотор перед взлетом и на разбеге разбил самолет. Такой же случай был у меня в Новосибирской школе.
Вот мой «маршрут» за последнее время: до 10 декабря был в Голубьево; 27 декабря - в Машутино; 6 января - под Великими Луками; 11 января - в Андреаполе и 19 января - опять в Голубьево. Где будет мой следующий привал
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
22 января.
После ужина ходил на лыжах в тот лес, где сосны лишь немного выше роста высокого человека. В полнолуние из каждой такой в рост человека засыпанной снегом сосны сложился или человек, или зверь, но больше всего сложилось фигур, только чуть чем-то, где-то, в каком-то повороте похожих на человека или зверя, большей частью все было ни на что не похоже. Все эти призрачные фигуры обыкновенно прячутся во тьму, а при дневном свете сливаются с общим фоном леса, и каждая в отдельности большей частью ничего из себя не представляет. Теперь в полнолуние они все вышли и зажили какой-то своей жизнью.
Когда идешь и лыжи скрипят и шелестят по снегу, и сам думаешь под мерный скрип и шелест о чем-то своем, - все ничего. Но только остановишься, как чувствуешь - все остановилось и смотрит на тебя и ждет. Тогда тишина становится плотной, как вода в океане, и как будто ты опустился на дно тишины, и стало как в воде: там не дышать, тут не слыхать, и там не дышишь - задохнешься, здесь не слышишь - обезумеешь. Ужас стал проникать в меня, и видимые фантастические фигуры в белом начинали кивать мне, кто носом, кто крылом, кто когтем, кто всей головой, и казалось мне, как у Вия, что вот сорвутся они со своих мест и начнут беситься возле меня.
Но тогда, спасаясь от ужаса, я поднял голову и увидел очень высоко над собой - полная луна спокойно светит, и возле нее звезды были, как всегда это бывает, и облака пеленой проходили по луне, и все это было там надо и сердцу нашему понятно. И тогда вдруг я понял, что делается тут под луной, просто глух и не слышу симфонии, и только в этих танцующих фигурах вижу последствие музыки: застывший балет.
Да, в лесу, около Крещенья в полнолуние такая бывает тишина, что догадываешься о неслышной музыке
Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой, 17 лет, Ташкент:
22 января.
Вчера был в военкомате; там ничего никто не знал нового касательно моих дел. Каждое посещение Старого города буквально меня обдирает - вчера истратил 160 р.: вкуснейший суп с рисом, мясом, картошкой и приправами, штук 6 лепешек, 3 шашлыка, кофе - ça vous ruine. Потом весь день звонил Хакимову, но все не заставал его; позвонил помощнику Ломакина Матвееву, который сказал мне, что мое дело поручено Хакимову, который является заместителем заведующего военным отделом ЦК, и именно с ним я должен связаться и иметь дело. Наконец, к вечеру я дозвонился к Хакимову, который сказал, что ко дню моей явки - к 25у, все будет сделано и сообщено в военкомат. Для пущей верности я ему позвоню 24го числа - накануне явки. Не верится мне что-то, что он что-либо сделает, и что то, что он позвонит туда, окажет влияние на ход событий. Боюсь, что он считает мое дело «неинтересным», мелким и потому ничего, или очень мало, сделает. Впрочем, зачем же было меня вызывать? И раз Ломакин дал ему указание, то он должен исполнить обязательно. Итак, послезавтра буду ему звонить с напоминанием о моем деле. Сегодня на базаре продал шерстяные носки и зеркало - 75 р.; купил 3 лепешки, 3 пряника и 1 бублик; сейчас все это съедено, и варится «суп» из остатков тыквы, картошки. Л.Г. наконец сегодня получила на почтамте по доверенности мои 300 р.; завтра их у нее получу. Должен Новаковичу 35 р., да кофе надо купить - 28 р. (для М.М.); вот уже 63 р. долой. Есть хочется все время, просто трагедия; это от хорошего аппетита и от того, что благодаря этой волынке с призывом голова не может ни на чем сосредоточиться и только и думаешь, что о жратве. Позавчера отнес хозяйке 100 р. Литфондовские 430 р. проедены в лоск. От Али прелестное письмо и фотокарточка, которая мне дорога и которую буду беречь. Вчера вечером с Новаковичем пили вино (самодельное, очень хорошее, но вышло очень мало: по 2 ½ стакана на человека) и жарили картошку (картошка моя, масло и сковородка - его). Аля пишет, что выслала 100 р. Сегодня послал ей письмо; завтра дам телеграммы Муле и Вале. Сегодня - «генеральная оттепель»; галоши дико протекают. Наши войска взяли Ставрополь. Сегодня в 18.00 Новаковичу явиться в военкомат; любопытно, когда их отправят. Суп варится
В журнале "Фронтовая иллюстрация" № 2 от 22 января 1943 года впервые было опубликовано стихотворение Самуила Маршака
МАЛЬЧИК ИЗ СЕЛА ПОПОВКА
Отступая из деревни Поповка, немцы сожгли ее дотла. Работоспособное население они угнали с собой, а стариков и детей - расстреляли. Единственным жителем Поповки, уцелевшим после ухода немцев, был трехлетний Петя.
(Снимок доставлен в редакцию с Центрального фронта)
Среди сугробов и воронок
В селе, разрушенном дотла,
Стоит, зажмурившись, ребенок -
Последний гражданин села.
Испуганный котенок белый,
Обломки печки и трубы -
И это все, что уцелело
От прежней жизни и избы.
Стоит белоголовый Петя
И плачет, как старик, без слез,
Три года прожил он на свете,
А что узнал и перенес!
При нем избу его спалили,
Угнали маму со двора,
И в наспех вырытой могиле
Лежит убитая сестра.
Не выпускай, боец, винтовки,
Пока не отомстишь врагу
За кровь, пролитую в Поповке,
И за ребенка на снегу.