12 января. Александр Твардовский
из дневника за 1958 года
Ялта. 12 января.
Проводили художников [Эбиных], ходили на ялтинский рынок - на горе, с высокой, как колокольня, часовней [на] бывшем кладбище, где еще есть и вполне сохранные памятники с надписями, вроде «Статский советник князь Николай Николаевич Долгорукий»... «тело незабвенного
нашего отца Карла Ивановича» и т.п. Толчея не хуже, чем в ГУМе, даже движение, вернее, кружение толпы налажено так, что как вошел в нее, так и пошел по кругу, покамест тебя и раз, и два не протолкнет мимо того же старика со шкурками барашка или какой-нибудь тетки с одной туфлей в руке... Есть даже книги, но одна жалость. Среди хлама на уцелевших, обтертых плитах быв<шей> ограды - всякая немыслимая дрянь - ржавые напильники, гайки, мотки электропровода длиной с метр-два, печные дверцы, гвозди горелые, обломки ножей, подернутые зеленью ложки, ночные горшки, побывавшие в ремонте.
Переехал в третью комнату - еще одно новоселье - рядом с угловым двойным номером, выходящим прямо на море, где после художников поселились мои. Вчера было нечто вроде проводов - сегодня из-за этого - да и воскресенье - решил сделать выходной.
Ты поздно встал, угрюм и вял,
Тебе и свет не мил.
А я тем часом побывал
В краю рассветных сил...
Примечание:
ТЫ И Я
Ты поздно встал, угрюм и вял,
И свет тебе не мил.
А я еще зарю застал
И с солнцем в день вступил.
К тебе, несвежему со сна,
Никто не подходи.
А мне на редкость жизнь красна
И - радость впереди.
Я утро на день запасал,
Его вбирая в грудь.
Теперь за стол, как за штурвал,
И снова - в дальний путь.
Тебе в унынье не понять,
Как полон мир красы,
Как стыдно попусту терять
Заветные часы.
И все тебе нехороши,
И сам ты нехорош:
Мол, хоть пиши, хоть не пиши -
И так, и так умрешь.
И все вокруг - до тошноты,
Все повод для нытья...
Как горько мне, как жаль, что ты -
Ведь это - то же я.
Я все твои ношу в себе
Повадки и черты.
Еще спасибо той судьбе,
Что я - не просто ты;
Что я - в тебе таком - не весь
Отнюдь, скажу любя:
Я - это я, каков я есть,
За вычетом тебя.
1958
Ялта. 12 января.
Проводили художников [Эбиных], ходили на ялтинский рынок - на горе, с высокой, как колокольня, часовней [на] бывшем кладбище, где еще есть и вполне сохранные памятники с надписями, вроде «Статский советник князь Николай Николаевич Долгорукий»... «тело незабвенного
нашего отца Карла Ивановича» и т.п. Толчея не хуже, чем в ГУМе, даже движение, вернее, кружение толпы налажено так, что как вошел в нее, так и пошел по кругу, покамест тебя и раз, и два не протолкнет мимо того же старика со шкурками барашка или какой-нибудь тетки с одной туфлей в руке... Есть даже книги, но одна жалость. Среди хлама на уцелевших, обтертых плитах быв<шей> ограды - всякая немыслимая дрянь - ржавые напильники, гайки, мотки электропровода длиной с метр-два, печные дверцы, гвозди горелые, обломки ножей, подернутые зеленью ложки, ночные горшки, побывавшие в ремонте.
Переехал в третью комнату - еще одно новоселье - рядом с угловым двойным номером, выходящим прямо на море, где после художников поселились мои. Вчера было нечто вроде проводов - сегодня из-за этого - да и воскресенье - решил сделать выходной.
Ты поздно встал, угрюм и вял,
Тебе и свет не мил.
А я тем часом побывал
В краю рассветных сил...
Примечание:
ТЫ И Я
Ты поздно встал, угрюм и вял,
И свет тебе не мил.
А я еще зарю застал
И с солнцем в день вступил.
К тебе, несвежему со сна,
Никто не подходи.
А мне на редкость жизнь красна
И - радость впереди.
Я утро на день запасал,
Его вбирая в грудь.
Теперь за стол, как за штурвал,
И снова - в дальний путь.
Тебе в унынье не понять,
Как полон мир красы,
Как стыдно попусту терять
Заветные часы.
И все тебе нехороши,
И сам ты нехорош:
Мол, хоть пиши, хоть не пиши -
И так, и так умрешь.
И все вокруг - до тошноты,
Все повод для нытья...
Как горько мне, как жаль, что ты -
Ведь это - то же я.
Я все твои ношу в себе
Повадки и черты.
Еще спасибо той судьбе,
Что я - не просто ты;
Что я - в тебе таком - не весь
Отнюдь, скажу любя:
Я - это я, каков я есть,
За вычетом тебя.
1958