11 января. Сергей Петров
***
Смирное тело устало и от восторгов остыло.
Стал я сутуло жить и, как нищий, хожу двукостыло.
Как костыли меня ночи по новому городу носят,
где, как полотнище, люди по-своему разноголосят.
А в подземном аду, где грохочут железные пени,
книзу да кверху ползет время, ломая ступени,
и на лице у голов бледнеет скука искуса.
Нет моему языку ни песни, ни слова, ни вкуса.
Что же мне делать с собой, перед кем-то в чем-то виновным?
Как мне всем телом служить окостенело-чиновным?
В остекленелых глазах блеск равнодушья витринный,
и не взирают они ни на какие смотрины.
В осатанелых ушах грохот нагрянувшей крови -
словно последняя ночь к горлу с ножом наготове.
Не шевелится душа, ничего не хвалит, не хает.
Тело подземное враз по-домашнему - ах! - затихает.
Чувствую, в теле моем, бухгалтерском и канцелярском,
стало так далеко, как где-то за Красноярском.
11 января 1978
Смирное тело устало и от восторгов остыло.
Стал я сутуло жить и, как нищий, хожу двукостыло.
Как костыли меня ночи по новому городу носят,
где, как полотнище, люди по-своему разноголосят.
А в подземном аду, где грохочут железные пени,
книзу да кверху ползет время, ломая ступени,
и на лице у голов бледнеет скука искуса.
Нет моему языку ни песни, ни слова, ни вкуса.
Что же мне делать с собой, перед кем-то в чем-то виновным?
Как мне всем телом служить окостенело-чиновным?
В остекленелых глазах блеск равнодушья витринный,
и не взирают они ни на какие смотрины.
В осатанелых ушах грохот нагрянувшей крови -
словно последняя ночь к горлу с ножом наготове.
Не шевелится душа, ничего не хвалит, не хает.
Тело подземное враз по-домашнему - ах! - затихает.
Чувствую, в теле моем, бухгалтерском и канцелярском,
стало так далеко, как где-то за Красноярском.
11 января 1978