8 января 1943-го года
в дневниках
Иван Майский, дипломат, 58 лет, посол СССР в Англии, Лондон (изложение беседы с издателем «Нью стейтсмен энд нейшн» Кингсли Мартином):
8 января.
К. Мартин.
Приехал из США. Впечатления:
1) Положение Рузвельта слабеет. В новом конгрессе демократы имеют ничтожный перевес. С учетом консервативных демократов Р[узвельт] может оказываться в меньшинстве. Если бы Р[узвельт] имел время заниматься внутренней политикой вплотную, мог бы и сейчас быть ОК и даже быть переизбранным в 1944 г., но ему надо вести войну. Переизбрание поэтому сомнительно. Если не будет раскола среди республиканцев. Раскол возможен: [У. Л.] Уилки, которому не доверяет республ[иканская] «машина» и вместо него выдвигает кандидатом серенького губернатора Огайо Брикнера ([Т.]Дью[и] слишком одиозен), может все-таки выступить на выборах. Тогда Р[узвельт] пройдет. Впрочем, все это спекуляции.
2) Цели войны. Рузвельт и другие - Атл[антическая] Хартия. Но республиканцы плюс значительная часть демократов рассуждают иначе: нас втянули в войну, мы должны из неё кое-что вынести. Конкретно:
1) Голланд[ская] Индия, Зап[адная] Афр[ика], может быть, Сев[ерная]
Африка - в той или иной форме должны стать американскими («Неужели мы сражаемся, чтобы голландс[кие] брокеры опять стали монополистами по каучуку?» - «Французы не сумели защитить свою империю, стало быть, не заслуживают ее иметь»).
2) Американцы после войны должны играть решающую роль в воздушных и морских путях сообщения.
3) Продов[ольственные] ресурсы США после войны должны способствовать «укреплению амер[иканского] мир[ового] влияния».
4) По вопросу о Европе - раздвоение: одни за наведение «американского порядка» в Европе, другие - за политику «подальше от европейских ссор и склок».
Вообще, по мнению М[артина], от США приходится ждать в ближайшем будущем всяких сюрпризов, - б[ольшей] ч[астью] неприятных.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
8 января.
Мороз до 20 градусов. Видимо, зима берет свое. Иней... Розовое небо.
6 и 7 января на подступах к Ленинграду сбито 5 немецких самолетов.
Из быта. Питаюсь дома, живу на котловом командирском пайке... Временами получаем посылки. Дров на зиму запасли для всего домика. Если экономно топить, пожалуй, хватит. За пилку дров отдаю восемь килограммов хлеба в месяц (больше трети своего хлебного пайка). Пилит Шура - жена нашего соседа-милиционера. У них двое ребят, их нужно поддерживать, а она человек гордый и «подачек» не хочет. Помогаем им чем и как можем, а они в свою очередь помогают нам.
...Работаю. Написал с подъемом статью для Волховского фронта (к готовящемуся удару).
Был Л. Осипов, говорит, что есть признаки наступления. Просит дать статью о морской артиллерии, об авиации и о морской пехоте.
В «Правде» интересные статьи на международные темы.
Италия маневрирует. Муссолини 2 декабря 1942 года заявил: «Наше положение заставляет нас идти с одними, когда мы хотим разрешить проблему наших континентальных границ, или с другими, когда мы хотим разрешить проблему наших морских границ...» Сейчас, видимо, идет игра, торг... Гитлер стремится удержать Тунис, наводняет Италию своими войсками и агентами. Сколько невидимых дел, незримых процессов! Может быть, пауза в Северной Африке связана с английскими и американскими дипломатическими ходами?
В Венгрии - опасения за исход войны; разговоры о независимости; слухи об отозвании венгерских войск с Восточного фронта. «Мы хотим сохранить лишь то, что нам принадлежит...» Серьезные перемены!
Из английской прессы: «Немцы бросают к Ростову крупные резервы и говорят, что восстановят положение на Юге». Англичане умалчивают, что эти резервы - из Западной Европы.
Есть сообщение о соединении Сталинградского и Кавказского фронтов за Элистой.
Анна Остроумова-Лебедева, художник, 71 год, Ленинград:
8 января.
Главнокомандующий нашей армией под Сталинградом предложил немецкому командованию сдаться, чтобы избежать ненужной гибели людей. Гарантировал им физическую безопасность, удовлетворительное питание и по окончании войны свободное возвращение на родину. Целые сутки наш главнокомандующий дал сроку им решать. 9 Января немецкие генералы ответили отказом. Им что? Что они теряют? В последний момент они улетят, бросив на произвол судьбы оставшихся солдат.
И 10 Января наши войска начали физическое истребление немецкой армии. Наши все больше сжимают кольцо, отбирая от них блиндажи и дзоты, предварительно истребляя в них фашистов. Как тараканов, как клопов.
Какая всемирная трагедия! Какой грандиозный пожар зажег по всему миру немецкий Диавол-Сатана Гитлер со своими приспешниками. Десятки миллионов людей уже погибло! А сколько страдает? А сколько искалечено!
А наш несчастный город и жители в нем! Осада нашего города это одна из деталей всей чудовищной кошмарной по своему размаху войны. Но одна из самых болезненных, острых деталей. Вспомнить только сотни тысяч умерших от голода и холода. А людоедство?! Нам, ленинградцам, пришлось многому научиться, многое переоценить и многие понятия выбросить из головы как хлам, как ненужный балласт. Милосердие, всепрощение, гуманность - вон! Это все сентиментальность. Злоба, месть, уничтожение врага - вот наши главные импульсы. О человечности надо забыть. Надо помнить все чудовищные страдания нашего народа, гибель миллионов людей нам близких по духу, по крови, по расе.
Ирина Эренбург, журналистка, 31 год, корреспондент газеты 5-ой Армии Западного фронта:
8 января.
Поехали с Розиным в санях в 87-ой полк. Я примерзла к саням, меня еле отодрали. Розин попросил для меня ватные брюки. Выезд в батальон. По дороге береза с привязанными ветками ели - маскировка. Замаскированные орудия, все люди в белых халатах. Связанные бревна для орудия. Шалаши. Много тропок. Можно проехать через деревню X. Это только название бывшей деревни, там даже печных труб не осталось, но там открыто, мы видели немцев, значит, те увидят нас. Стоим сейчас у Сорокина. Комбат, и его сфотографировала, очень молодой, с большим курносым носом, гордится своим «хозяйством». Идет подписка на танк. Почти все заняты строительством новых землянок. Уговаривал и меня ночевать. Снайперов не застала, они вышли на «работу». Один все-таки прибежал, весь потный, Алиев. Я его сняла. Комбат весельчак, семья в оккупированной зоне. Дети 16 и 13 лет. «Буду искать новую жену. Одна пишет: „Ни шагу назад“, - значит, не хочет, чтобы я приехал в Москву», - острит он. Комбат только что приехал с передовой. Прострелен маскировочный халат. Фриц чуть не убил его. «Сегодня фрица раздразнили. Он стрелял из миномета». Наши снайперы трудятся, слышны выстрелы. Комбат отдает приказ о чистке орудия: завтра приедет начдив. Снайпер Алиев толстый, похож на грузина, плохо говорит по-русски. Учит остальных снайперов. Его все уважают.
Обед на кухне. Повар из Ростова, три года учился: умеет из одной курицы сварить обед на целую столовую. Очень жирный суп и сердце. Громадные куски сахара. Комбат пьет чай из кувшина. Выезжаю в 7 часов. Везет меня адъютант начальника полка с забинтованным лицом: связисты за неимением проволоки употребили колючую, и он на нее напоролся. Конечно, сибиряк, учился в метеоинституте, был заместителем командира роты, где Алиев. Говорит, что тот исключительно честный снайпер, общительный, но не может научиться русскому - все время сидит один в лесу, выслеживает фрицев.
Меня провели в блиндаж комполка. Встретил ординарец: «Одеколон, чтобы освежиться, вот зеркало». Комполка, 29 лет. Сели ужинать. Подавал ординарец. Он был в передничке и белом колпаке - явно для меня. Комполка подполковник. В углу блиндажа телефон, все время доносится: «Говорит Урал, дайте Харьков…» Здесь же сидит сапер, ждет ночи, чтобы вырыть котлован для орудия. Командир роты принес донесение: такой-то в копоти, другой № - в грязи. Подполковник дает схему расстановки. Снайперы после работы еще несут караул.
Разговор за ужином: подполковник много говорит о смерти, все время вытирает пот, глубоко вздыхает. «Что со мной случилось? Я ведь был в окружении, выводил полк под Брянском и никогда не думал о смерти, а вот сейчас… Три недели мой полк пробивался к своим и без потерь пробился. Жил я с отцом и старшей сестрой, а брат Федя у крестной. В то время крестили. Он умер от голода, помню, лежал с открытыми глазами на русской печке. Отец меня увез в Пензу, спасал, сам не ел, все время меня кормил. Закончил я военное училище в Москве. Учитель математики уговаривал меня перейти в художественный институт. Я хорошо рисовал, но я остался в военном. Любил читать книги о войне. Отец пекарь, второй раз женился, но я этих детей не признаю. Одного сына назвал Николаем. Теперь нас два Николая Степановича… А пекарь он замечательный…» Тоскует без писем от сестры. Спит 2-3 часа. Всю ночь звонил: «Не засните под тишину. Беспокойте противника». Я спала на пружинной кровати замполита. Всю ночь горела лампа. Николай Степанович ходил и ложился. Мои валенки оказались у печки. Николай Степанович сам нарисовал план нового блиндажа и занят его строительством. «Если переживу эту войну… Не представлял себе, что такое настоящая война. А стою я на главном направлении. Противник очень хитрый».
Ночью я вышла, сразу: «Стой! Пропуск!» Я испуганно тонким голосом: «Я на минутку». «Так бы и сказали, женщин у нас нет». Утром принесли воду для умывания.
Убитых немцев считают на штуки. За ночь убит один наш, прямое попадание в траншею.
Патефон: «Евгений Онегин». Цена каждой минуты нашей жизни. Николай Степанович проявляет детскую радость при хорошем утреннем донесении.
Ординарец Божок, его фамилия Божков, подает завтрак: вермишельный пудинг, жареные крабы, омлет, печенье с маслом, чай с конфетами и сахаром. Похоже, что это обычно, а не специально для меня. Подполковник рассказывает о красоте озера Иссык-Куль. Возит с собой пружинную кровать, зеркало, стенные часы. «Суворов тоже вначале был простым солдатом. Снайперу легко получить награду, а вот нам…» Замполит не появляется, кричит: «Я босой, не могу…» Ко мне вызваны разведчики и артиллеристы.
Комбату донесли, что на тропинке видны следы - ходят немцы. Стали говорить, что надо поставить капканы, рогатки. Днем тропинка простреливается.
В 90-й полк меня отвез мальчик, воспитанник полка. Приехала к вечеру. Командир полка Гриценко спал. Я ждала в адъютантской, здесь же сидели ординарец и адъютант. Кто-то спал на койке, один боец сочинял рапорт, потом рассказывал, ни к кому не обращаясь: «Когда стояли мы у деревни, меня тут навылет, вот и сейчас нога ноет. Ну, леший с нею. Готов любую пулю получить, чтобы все кончилось. Другим станет лучше…»
Гриценко проверил у меня документы. Разговор о евреях: «У нас есть один, Корф, вы его не увидите, он в разведке, смелый до хулиганства».
Всеволод Иванов, писатель, сценарист, 48 лет, Москва:
8 января. Пятница.
Написал статью - партизаны-железнодорожники для «Гудка».
Из Ташкента ни писем, ни телеграмм. Буду опять просить «Гудок» помочь. Вчера, на имя Тамары, получил в гостинице письмо. Оно шло 1 месяц и 3 дня из Ташкента.
Позвонил в «Новый мир» узнать о судьбе своего романа.
Говорит Дроздов:
- Я должен вам, Всеволод Вячеславович, сообщить неприятное. Щербина (редактор «Нового мира») думал-думал и решил не печатать романа. Он мотивирует тем, что роман - надуманный. Очень талантливо написано, но надуманно.
- Что же он раньше этого не сказал?
- Мне бы хотелось, Всеволод Вячеславович, чтобы вы не отвращались от нашего журнала.
- Не буду уверять вас, A.M., что я чувствую к вашему журналу восторг. Тем более, что вы ведь могли отвергнуть сразу, а не заставлять меня переделывать два месяца.
Тот что-то промямлил.
Я говорю:
- Пришлите мне экземпляр.
Дроздов обрадовался, словно я его хотел смазать по роже, да промахнулся:
- Да, да, сегодня же. Какой номер вашей квартиры?
- Сорок два.
Неудачный номер!
Теперь долго, с месяц, наверно, буду думать, что все, что я пишу - надуманное. Как будто вся литература вообще - до Библии включительно, - не надумана. Но, бездарно надуманная литература кажется более убедительной. «По Сеньке и шапка», - как сказал бы Лозовский.
Уф! С другой стороны, и легче - не выпустишь романа - меньше неприятностей, разговоров, больше ожидания в будущем. Но, одно, несомненно, плохо - денег будет мало. А дети приедут, а самому кушать... тьфу, какая гадость!
Однако без житейских гадостей не проживешь - понес в «Гудок» написанное и «надуманное». Надо спросить о пайке, о телефоне, телеграфировать в Ташкент... привыкай, старик!
Иван Майский, дипломат, 58 лет, посол СССР в Англии, Лондон (изложение беседы с издателем «Нью стейтсмен энд нейшн» Кингсли Мартином):
8 января.
К. Мартин.
Приехал из США. Впечатления:
1) Положение Рузвельта слабеет. В новом конгрессе демократы имеют ничтожный перевес. С учетом консервативных демократов Р[узвельт] может оказываться в меньшинстве. Если бы Р[узвельт] имел время заниматься внутренней политикой вплотную, мог бы и сейчас быть ОК и даже быть переизбранным в 1944 г., но ему надо вести войну. Переизбрание поэтому сомнительно. Если не будет раскола среди республиканцев. Раскол возможен: [У. Л.] Уилки, которому не доверяет республ[иканская] «машина» и вместо него выдвигает кандидатом серенького губернатора Огайо Брикнера ([Т.]Дью[и] слишком одиозен), может все-таки выступить на выборах. Тогда Р[узвельт] пройдет. Впрочем, все это спекуляции.
2) Цели войны. Рузвельт и другие - Атл[антическая] Хартия. Но республиканцы плюс значительная часть демократов рассуждают иначе: нас втянули в войну, мы должны из неё кое-что вынести. Конкретно:
1) Голланд[ская] Индия, Зап[адная] Афр[ика], может быть, Сев[ерная]
Африка - в той или иной форме должны стать американскими («Неужели мы сражаемся, чтобы голландс[кие] брокеры опять стали монополистами по каучуку?» - «Французы не сумели защитить свою империю, стало быть, не заслуживают ее иметь»).
2) Американцы после войны должны играть решающую роль в воздушных и морских путях сообщения.
3) Продов[ольственные] ресурсы США после войны должны способствовать «укреплению амер[иканского] мир[ового] влияния».
4) По вопросу о Европе - раздвоение: одни за наведение «американского порядка» в Европе, другие - за политику «подальше от европейских ссор и склок».
Вообще, по мнению М[артина], от США приходится ждать в ближайшем будущем всяких сюрпризов, - б[ольшей] ч[астью] неприятных.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
8 января.
Мороз до 20 градусов. Видимо, зима берет свое. Иней... Розовое небо.
6 и 7 января на подступах к Ленинграду сбито 5 немецких самолетов.
Из быта. Питаюсь дома, живу на котловом командирском пайке... Временами получаем посылки. Дров на зиму запасли для всего домика. Если экономно топить, пожалуй, хватит. За пилку дров отдаю восемь килограммов хлеба в месяц (больше трети своего хлебного пайка). Пилит Шура - жена нашего соседа-милиционера. У них двое ребят, их нужно поддерживать, а она человек гордый и «подачек» не хочет. Помогаем им чем и как можем, а они в свою очередь помогают нам.
...Работаю. Написал с подъемом статью для Волховского фронта (к готовящемуся удару).
Был Л. Осипов, говорит, что есть признаки наступления. Просит дать статью о морской артиллерии, об авиации и о морской пехоте.
В «Правде» интересные статьи на международные темы.
Италия маневрирует. Муссолини 2 декабря 1942 года заявил: «Наше положение заставляет нас идти с одними, когда мы хотим разрешить проблему наших континентальных границ, или с другими, когда мы хотим разрешить проблему наших морских границ...» Сейчас, видимо, идет игра, торг... Гитлер стремится удержать Тунис, наводняет Италию своими войсками и агентами. Сколько невидимых дел, незримых процессов! Может быть, пауза в Северной Африке связана с английскими и американскими дипломатическими ходами?
В Венгрии - опасения за исход войны; разговоры о независимости; слухи об отозвании венгерских войск с Восточного фронта. «Мы хотим сохранить лишь то, что нам принадлежит...» Серьезные перемены!
Из английской прессы: «Немцы бросают к Ростову крупные резервы и говорят, что восстановят положение на Юге». Англичане умалчивают, что эти резервы - из Западной Европы.
Есть сообщение о соединении Сталинградского и Кавказского фронтов за Элистой.
Анна Остроумова-Лебедева, художник, 71 год, Ленинград:
8 января.
Главнокомандующий нашей армией под Сталинградом предложил немецкому командованию сдаться, чтобы избежать ненужной гибели людей. Гарантировал им физическую безопасность, удовлетворительное питание и по окончании войны свободное возвращение на родину. Целые сутки наш главнокомандующий дал сроку им решать. 9 Января немецкие генералы ответили отказом. Им что? Что они теряют? В последний момент они улетят, бросив на произвол судьбы оставшихся солдат.
И 10 Января наши войска начали физическое истребление немецкой армии. Наши все больше сжимают кольцо, отбирая от них блиндажи и дзоты, предварительно истребляя в них фашистов. Как тараканов, как клопов.
Какая всемирная трагедия! Какой грандиозный пожар зажег по всему миру немецкий Диавол-Сатана Гитлер со своими приспешниками. Десятки миллионов людей уже погибло! А сколько страдает? А сколько искалечено!
А наш несчастный город и жители в нем! Осада нашего города это одна из деталей всей чудовищной кошмарной по своему размаху войны. Но одна из самых болезненных, острых деталей. Вспомнить только сотни тысяч умерших от голода и холода. А людоедство?! Нам, ленинградцам, пришлось многому научиться, многое переоценить и многие понятия выбросить из головы как хлам, как ненужный балласт. Милосердие, всепрощение, гуманность - вон! Это все сентиментальность. Злоба, месть, уничтожение врага - вот наши главные импульсы. О человечности надо забыть. Надо помнить все чудовищные страдания нашего народа, гибель миллионов людей нам близких по духу, по крови, по расе.
Ирина Эренбург, журналистка, 31 год, корреспондент газеты 5-ой Армии Западного фронта:
8 января.
Поехали с Розиным в санях в 87-ой полк. Я примерзла к саням, меня еле отодрали. Розин попросил для меня ватные брюки. Выезд в батальон. По дороге береза с привязанными ветками ели - маскировка. Замаскированные орудия, все люди в белых халатах. Связанные бревна для орудия. Шалаши. Много тропок. Можно проехать через деревню X. Это только название бывшей деревни, там даже печных труб не осталось, но там открыто, мы видели немцев, значит, те увидят нас. Стоим сейчас у Сорокина. Комбат, и его сфотографировала, очень молодой, с большим курносым носом, гордится своим «хозяйством». Идет подписка на танк. Почти все заняты строительством новых землянок. Уговаривал и меня ночевать. Снайперов не застала, они вышли на «работу». Один все-таки прибежал, весь потный, Алиев. Я его сняла. Комбат весельчак, семья в оккупированной зоне. Дети 16 и 13 лет. «Буду искать новую жену. Одна пишет: „Ни шагу назад“, - значит, не хочет, чтобы я приехал в Москву», - острит он. Комбат только что приехал с передовой. Прострелен маскировочный халат. Фриц чуть не убил его. «Сегодня фрица раздразнили. Он стрелял из миномета». Наши снайперы трудятся, слышны выстрелы. Комбат отдает приказ о чистке орудия: завтра приедет начдив. Снайпер Алиев толстый, похож на грузина, плохо говорит по-русски. Учит остальных снайперов. Его все уважают.
Обед на кухне. Повар из Ростова, три года учился: умеет из одной курицы сварить обед на целую столовую. Очень жирный суп и сердце. Громадные куски сахара. Комбат пьет чай из кувшина. Выезжаю в 7 часов. Везет меня адъютант начальника полка с забинтованным лицом: связисты за неимением проволоки употребили колючую, и он на нее напоролся. Конечно, сибиряк, учился в метеоинституте, был заместителем командира роты, где Алиев. Говорит, что тот исключительно честный снайпер, общительный, но не может научиться русскому - все время сидит один в лесу, выслеживает фрицев.
Меня провели в блиндаж комполка. Встретил ординарец: «Одеколон, чтобы освежиться, вот зеркало». Комполка, 29 лет. Сели ужинать. Подавал ординарец. Он был в передничке и белом колпаке - явно для меня. Комполка подполковник. В углу блиндажа телефон, все время доносится: «Говорит Урал, дайте Харьков…» Здесь же сидит сапер, ждет ночи, чтобы вырыть котлован для орудия. Командир роты принес донесение: такой-то в копоти, другой № - в грязи. Подполковник дает схему расстановки. Снайперы после работы еще несут караул.
Разговор за ужином: подполковник много говорит о смерти, все время вытирает пот, глубоко вздыхает. «Что со мной случилось? Я ведь был в окружении, выводил полк под Брянском и никогда не думал о смерти, а вот сейчас… Три недели мой полк пробивался к своим и без потерь пробился. Жил я с отцом и старшей сестрой, а брат Федя у крестной. В то время крестили. Он умер от голода, помню, лежал с открытыми глазами на русской печке. Отец меня увез в Пензу, спасал, сам не ел, все время меня кормил. Закончил я военное училище в Москве. Учитель математики уговаривал меня перейти в художественный институт. Я хорошо рисовал, но я остался в военном. Любил читать книги о войне. Отец пекарь, второй раз женился, но я этих детей не признаю. Одного сына назвал Николаем. Теперь нас два Николая Степановича… А пекарь он замечательный…» Тоскует без писем от сестры. Спит 2-3 часа. Всю ночь звонил: «Не засните под тишину. Беспокойте противника». Я спала на пружинной кровати замполита. Всю ночь горела лампа. Николай Степанович ходил и ложился. Мои валенки оказались у печки. Николай Степанович сам нарисовал план нового блиндажа и занят его строительством. «Если переживу эту войну… Не представлял себе, что такое настоящая война. А стою я на главном направлении. Противник очень хитрый».
Ночью я вышла, сразу: «Стой! Пропуск!» Я испуганно тонким голосом: «Я на минутку». «Так бы и сказали, женщин у нас нет». Утром принесли воду для умывания.
Убитых немцев считают на штуки. За ночь убит один наш, прямое попадание в траншею.
Патефон: «Евгений Онегин». Цена каждой минуты нашей жизни. Николай Степанович проявляет детскую радость при хорошем утреннем донесении.
Ординарец Божок, его фамилия Божков, подает завтрак: вермишельный пудинг, жареные крабы, омлет, печенье с маслом, чай с конфетами и сахаром. Похоже, что это обычно, а не специально для меня. Подполковник рассказывает о красоте озера Иссык-Куль. Возит с собой пружинную кровать, зеркало, стенные часы. «Суворов тоже вначале был простым солдатом. Снайперу легко получить награду, а вот нам…» Замполит не появляется, кричит: «Я босой, не могу…» Ко мне вызваны разведчики и артиллеристы.
Комбату донесли, что на тропинке видны следы - ходят немцы. Стали говорить, что надо поставить капканы, рогатки. Днем тропинка простреливается.
В 90-й полк меня отвез мальчик, воспитанник полка. Приехала к вечеру. Командир полка Гриценко спал. Я ждала в адъютантской, здесь же сидели ординарец и адъютант. Кто-то спал на койке, один боец сочинял рапорт, потом рассказывал, ни к кому не обращаясь: «Когда стояли мы у деревни, меня тут навылет, вот и сейчас нога ноет. Ну, леший с нею. Готов любую пулю получить, чтобы все кончилось. Другим станет лучше…»
Гриценко проверил у меня документы. Разговор о евреях: «У нас есть один, Корф, вы его не увидите, он в разведке, смелый до хулиганства».
Всеволод Иванов, писатель, сценарист, 48 лет, Москва:
8 января. Пятница.
Написал статью - партизаны-железнодорожники для «Гудка».
Из Ташкента ни писем, ни телеграмм. Буду опять просить «Гудок» помочь. Вчера, на имя Тамары, получил в гостинице письмо. Оно шло 1 месяц и 3 дня из Ташкента.
Позвонил в «Новый мир» узнать о судьбе своего романа.
Говорит Дроздов:
- Я должен вам, Всеволод Вячеславович, сообщить неприятное. Щербина (редактор «Нового мира») думал-думал и решил не печатать романа. Он мотивирует тем, что роман - надуманный. Очень талантливо написано, но надуманно.
- Что же он раньше этого не сказал?
- Мне бы хотелось, Всеволод Вячеславович, чтобы вы не отвращались от нашего журнала.
- Не буду уверять вас, A.M., что я чувствую к вашему журналу восторг. Тем более, что вы ведь могли отвергнуть сразу, а не заставлять меня переделывать два месяца.
Тот что-то промямлил.
Я говорю:
- Пришлите мне экземпляр.
Дроздов обрадовался, словно я его хотел смазать по роже, да промахнулся:
- Да, да, сегодня же. Какой номер вашей квартиры?
- Сорок два.
Неудачный номер!
Теперь долго, с месяц, наверно, буду думать, что все, что я пишу - надуманное. Как будто вся литература вообще - до Библии включительно, - не надумана. Но, бездарно надуманная литература кажется более убедительной. «По Сеньке и шапка», - как сказал бы Лозовский.
Уф! С другой стороны, и легче - не выпустишь романа - меньше неприятностей, разговоров, больше ожидания в будущем. Но, одно, несомненно, плохо - денег будет мало. А дети приедут, а самому кушать... тьфу, какая гадость!
Однако без житейских гадостей не проживешь - понес в «Гудок» написанное и «надуманное». Надо спросить о пайке, о телефоне, телеграфировать в Ташкент... привыкай, старик!