2 декабря 1942-го года
в дневниках:
Софья Аверичева, актриса, 28 лет, фронтовая разведчица, Смоленская область::
2 декабря.
Давно мы уже не были «дома». Нашей базой становятся землянки минометчиков в Вервищенском лесу, где нас радушно встречают бойцы и командир минометной батареи капитан Грибанов. Мы бродим в районе Брехаловки, Морзина, Пречистого. Здесь сосредоточены большие силы противника. Они расположены на господствующих высотах. Контролируют всю местность. По всему фронту немцы построили сплошную линию обороны со множеством дзотов, проволочными заграждениями, подвесными минами в лесных завалах и всякой другой гадостью... Попробуй - подойди! Недаром кто-то из бойцов сочинил - и все подхватили:
На Брехаловку пойдешь,
Без порток домой придешь.
Пока преодолеешь Вервищенскую высоту, десять потов сойдет, только ложись да вставай. Немец бьет по всему району. Засечет артиллерийско-минометные орудия в нашей обороне и колотит без устали, пока не израсходует норму снарядов и мин. Нам каждый раз приходится преодолевать высоту, потом лес. Затем мы выходим к железнодорожному полотну. Железнодорожная линия с приходом немцев в Пречистенский район не действует, она вся заминирована.
Преодолевая полотно железной дороги, заходим на немецкую территорию и тут начинается игра «в кошки-мышки».
Первый раз после ухода Докукина роту повел старший лейтенант Крохалев. Вошли мы в лес, просидели ночь между деревнями Мужицкое и Дедовичи, а на рассвете вернулись. На следующий раз остались без ротного командования. Минометчики предоставили нам не только землянки, но даже готовят на нас пищу в общей кухне. А наше ротное начальство заняло «оборону» в тылу Никулинского леса, из теплых землянок осуществляя общее руководство.
Уже давно знакомым путем мы вышли на Вервищенскую высоту. Впереди шла группа лейтенанта Ивченко. Не доходя до железнодорожного полотна, заметили большое скопление немцев. Они готовились к наступлению. Мы вернулись немедленно и доложили командиру батальона капитану Пегасову о скоплении противника. Наша артиллерия открыла мощный огонь по указанным ориентирам. Наступление немцев сорвалось. Когда стемнело, мы снова пошли в разведку. Перешли железнодорожное полотно, раненых и убитых немцев мы уже не обнаружили, залегли под деревней Мужицкое и пролежали целую ночь. Немцы не показывались.
Утром возвращаемся домой и видим около наших следов следы немецких сапог. Фашисты шли из соседней деревни и на нашей тропинке лежали в засаде с пулеметами и минометами, но не дождались. Мы ждали немцев, а они - нас.
Ивченко приказал шагать след в след, чтобы гитлеровцам было непонятно, сколько человек прошло.
Мы снова в засаде, снова ожидаем немцев. Валентина рядом с Колей. К этому все уже привыкли в роте: они всегда вместе. А в последнее время еще и Анютка с Ионом Бахуро становятся неразлучными. Двигается ли рота, сидим ли в засаде, они всегда рядом. Анютку не узнать. Притихла, ходит таинственная, как будто несет что-то очень ценное и боится расплескать. Вот и сейчас они вместе. Ион с автоматом замаскировался под сосной. Расстелил на снегу полу своего полушубка и Анютка маленьким клубком удобно на нем устроилась. Анна демаскирует группу, но никто из нас не в силах ей сказать: «Прими боевой порядок». У нее такая счастливая рожица.
Мы лежим целых десять часов. Глаза заволакивает сон. Окоченели руки, ноги. Не помогают никакие спиртовки. Наконец видим: от деревни Жаровня движутся фигуры в белых халатах. Это немцы. Усталости как не бывало. Уже приближается головной дозор немцев. Они внимательно смотрят по сторонам и вдруг, не доходя метров ста до нас, поворачивают назад: как видно, заметили что-то подозрительное.
- Огонь!
Немцы, подхватывая раненых и убитых, отходят к своей обороне, а наш отход прикрывают наши минометы. С воем проносятся над головой мины.
После ухода Докукина из роты это первое столкновение с противником. Хотя мы и не взяли «языка», самочувствие хорошее. Враг понес потери, а мы все живы-здоровы. Благополучно миновали Вервищенскую высоту. На опушке леса попадаем под минометный огонь. Немец как бы в отместку положил нас всех на снег. Бьет, бьет без конца. Ребята вслух корректируют: «Иду... Иду... Иду... Иду-уу! Приш-шш-ла! Перелет! Недолет! Левее! Правее! А вот и наши!..» Вокруг падают мины, но... не взрываются. Мы глазам не верим. Из-под снега торчат стабилизаторы мин. Их множество.
Наступает тишина. Мы вскакиваем и мчимся прочь от этого места. Ребята не хотят верить, что мины не взорвались потому, что кто-то так их сделал. А я думаю о том, что мины делают рабочие руки, значит, среди немцев есть наши друзья. Я мысленно благодарю их, наших немецких друзей.
В лесу, в землянке минометчиков, играет гармошка. Приехали артисты дивизионного клуба.
Нам не до концерта. Капитан Грибанов приглашает нас всех к себе на КП батареи. В землянке сразу становится тесно, зато тепло и уютно. Я устраиваюсь на скамейке в самом дальнем углу и тут же, в обнимку с автоматом, засыпаю. Просыпаюсь от гомерического хохота. Анна меня тормошит, колотит: «Соня! Соня! Проснись!» Открываю глаза: все хохочут. Оказывается, я во сне разговаривала и выдала Анну и Иона. В абсолютной тишине я говорила: «Ребята, а вы знаете тайну нашей роты? У Анюты роман с Ионом!» Меня переспросили: «Что ты сказала?» И я вновь повторила: «У Анны роман с Ионом». Говорят, что я это произносила громко и четко.
Евгения Руднева, студентка МГУ, 21 год, штурман женского авиаполка ночных бомбардировщиков
2 декабря 1942 года
Вчерашний день нам кажется случайным, А счастье принесет совсем другой...
Недавно я об этом подумала. И глупая мысль, совсем парадокс, пришла мне в голову: ведь сейчас война, кругом столько ужаса и крови, а у меня, наверное, сейчас самое счастливое время в жизни. Во всяком случае, жизнь в полку будет для меня самым светлым воспоминанием, так мне кажется. И вот у меня двойная жизнь: в мыслях о будущем мне все рисуется туманно, но очень светло. Ведь главное - кончится война. А между тем я чувствую, кроме мрачной, замечательную сторону настоящей жизни. Одно меня угнетает: я плохой штурман. И как-то по-глупому плохой: ведь я могу не делать всех тех ошибок, которые я делаю. Знаю, что могу, потому что в полетах с другими летчиками я их и не делаю, а лечу с Диной - обязательно что-нибудь не так. Летчица моя меня любит. Я только в одном сомневаюсь: проклинает она тот час и минуту, когда меня к ней назначили в экипаж, или ругает их... Скорее первое, потому что она уже давно не ругается. Но делает она это не вслух, а про себя, мне же от этого ничуть не легче... Много неописанных событий случилось за это время. Приведу их чуть-чуть в порядок. Поздний вечер 11 сентября. Я сижу на машине у Лоры, она объясняет мне управление. Приходит Амосова и говорит: «Передайте привет лейтенанту Никулиной». Я тогда не обратила внимания на эту странность. Я еще не успела уснуть у себя в кабине, слышу, Женя, дежурившая по старту, кричит своим громким голосом: «Весь состав на КП!» Наша машина стояла далеко, я тоже закричала, вылезая из кабины: «Все на КП!» - «Старшина Руднева, ко мне!» Сразу вспомнила Энгельс, все-все и, подбегая, отрапортовала Жене: «Старшина Руднева по вашему приказанию явилась». - «Товарищ старшина, поздравляю вас с присвоением звания младшего лейтенанта!»
Майору (Бершанской. - Ред.) присвоили ее теперешнее звание и тут же при фонаре Амосова надела ей еще две шпалы, которые полковник снял с кого-то, кажется, с бат.комиссара Фельдмана. После этого погода, кажется, улучшилась и мы летали. А через два дня, в ночь с 13 на 14 сентября (ровно 11 месяцев в армии!), после двух вылетов полеты были прекращены. Мы недоумевали - погода стояла отличная. Опять построение. На этот раз торжества еще больше. Приказом по фронту нас наградили орденами. На машины - и еще по три полета.
17-го-было вручение орденов. Этот день я надолго запомню. Наш невзрачный клубик убрали цветами и коврами, батальонный комиссар еще раз показала, как всходить по ступенькам, и не запнуться о порожек, как поворачиваться и говорить «Служу Советскому Союзу». Вместе с нами получали ордена и братцы. Потом был обед в нашей детской столовой, но, кажется, на нормальных стульях. Перед обедом подали водку. Никак нельзя было не выпить. И вот я отлила половину стакана сидящему рядом со мной штурману-братику, и мы с ним выпили за процветание штурманского дела. Вчера мне летчик, который сидел слева от меня на том обеде, сказал, что этот штурман погиб. Так что процветание штурманского дела не состоялось. А потом у Дины болела рука - со мной ведь трудно летать! - и она летала с Раей. Опять зависла сотка, на этот раз пострадал лонжерон, и одну ночь мы совсем не летали. А потом я перелетала со всеми летчиками полка (всем могу теперь дать оценку, со своей точки зрения, конечно), раз была дежурной по старту, так что теперь дело выпуска самолетов мною освоено.
У меня настроение было так себе: на земле скверное, в воздухе - отличное, потому что летали мы в сентябре особенно много, у меня 103 полета за месяц.
6-го было торжественное заседание, а 7-го утром на построение к нам прибыли генерал-майоры Вершинин и Науменко. Вершинина мы уже слышали однажды на партийном собрании. Он сказал тогда, что мы самые красивые девушки, потому что красота сейчас и вообще заключается не в накрашенных ресницах и губах, а в том большом деле, которое мы делаем.
Пока не летали, занималась теорией. «Преподаватели»: штурманского дела - летчик Лора, бомбометания - штурман я (недавно бриг. комиссар устроил мне экзамен на старте в присутствии Негаматулина). Замечательная, между прочим, у нас эскадрилья. Не то, что ворчунья первая! Особенно штурманы хороши. Под руководством нового парторга Полинки Гельман мы было организовали философский кружок, но она заболела, и занятия так и не состоялись. Зато я сама почитала, что хотела. Я за три дня получила поздравления от родных и друзей. Чудаки, они думают, что я делаю что-нибудь особенное...
28 ноября мы в санатории. Компания подобралась хорошая: Соня, Вера с Машей и мы трое. Первый день долго собирались, все устраивались, так что в полном составе были только к вечеру. Перед ужином «разгоняли» аппетит: под звуки «Калинки» Вера с Диной носились по столовой и кричали: «Асса!», а Маша гонялась за ними со свечкой. Даже доктор заглянул в дверь: «Вы что, в «кошки-мышки» играете?» За ужином так хохотали, что я несколько раз выходила из-за стола, чтобы успокоиться и прожевать. На другой день разработали программу концерта и повесили афишу:
«ВНИМАНИЕ! (НАЧАЛО 16.00)
30 ноября состоится
БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ СИЛАМИ
ОТДЫХАЮЩИХ.
В программе:
Пение (цыганские романсы, русские народные песни, лирические песенки и т. д.).
Русско-народные, цыганские и другие пляски.
Художественное чтение и т. д.
В концерте принимают участие
Заслуженные артисты фронтового
самодеятельного коллектива:
Никулина Д.А., Тихомирова,
Бурзаева, Руднева, Фетисова.
Одобренные артисты:
Жуковская, Никитина, Пилипенко,
Руднева (по новой программе).
«Звезда» концерта - Никулина Д.А.
Художественный руководитель Бурзаева.
Ведет программу Тихомирова.
У рояля... никого. У ковра... пусто.
Начало без опоздания. Дирекция театра».
Ну, концерт получился отменный. Вдруг приезжают обедать генерал-майор и бригадный комиссар. Наша майор потащила их читать объявление (висело на дверях в столовой). Потребовали начать в 5.00, а мы перенесли было на 6.00. Сначала артисты заартачились, а потом пришлось идти. Каждый артист выходил выступать со своим стулом. Вера с Диной танцевали вальс-чечетку, Вера с Соней - краковяк (выучили перед обедом), Соня и Дина пели - получилось хорошо. Полинка читала «Собаке Качалова» и потом с Доспаном и Соней фрески о нашем полку - наибольший успех выпал этому номеру. Потом Верочка набралась нахальства (благо была в женском одеянии) и объявила, что следующим номером поет генерал-майор. Упрашивали, не стал. Приехав домой, он позвонил майору, что прямо с концерта и что прошло хорошо.
Шахматы, домино, платочки - даже читать некогда. Начала «Дядюшкин сон» Достоевского, но, конечно, не дочитала.
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, политработник, Ленинград:
2 декабря.
Обстановка. На Юге наши, начиная 19 ноября наступление, имели в виду замкнуть два кольца вокруг войск противника.
Сейчас замкнуто первое кольцо: Северо-Западный участок - Калач-Абганерово. По английским данным, тут в ловушке -250 000 немцев. Их пробуют снабжать с Ю-52. Но снабжать зимой такую армию при условии активности нашей истребительной и штурмовой авиации - задача почти немыслимая.
Второе кольцо должно замкнуться (на тылы немцев) в излучине Дона и с Юго-Западного направления (встречным ударом). Сейчас «клешня» наша на Дону, кажется, застопорилась...
Одна группа наших войск пошла через калмыцкие степи в южном направлении, выходя на немецкие тылы у Элисты, и далее.
...Когда мы сломим наше кольцо? У немцев в окопах людей не так много... При вылазке на днях взято четыре человека: гарнизонный (больной) из Франции, бывший старший писарь, бывший пекарь, бывший судовой. Это все эрзац-солдаты. Но все же они еще держатся...
...У людей радость и острая нервная реакция: всплывает все, что сдерживалось, - горе, раздражение, обиды и пр. Мстить Гитлеру!.. Жаждут развлечений, комфорта, прочного устройства. Рановато об этом думать... Спрашивают, как я вижу переход к миру?.. Необходимы творческие стимулы: восстановить все разрушенное, надо вывести страну на первое место в мире. (Работа на пятнадцать - двадцать лет, условно говоря...) Будет трудный (психологически) переходный год, может быть - два... Пройдем и это. Создастся ритм - новый, мощный.
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград:
2/XII-42.
Я просто не помню за собой такого угнетенного и беспредельно-раздраженного состояния, когда все время душат злобные слезы, - как в эти дни. Ну, в чем, в конце концов, дело? Ну, не будет ребенка сейчас, но через год-два, когда все утихомирится, когда всерьез примусь за леченье, - будет же! Ну, мне будет 34 года, - что же, некоторые женщины рожают еще позднее. Не может быть, чтоб Юра разлюбил меня из-за этого. Ну, что ж, ну не будет у меня такой хорошей, красивой груди, как все это лето, - но любил же он меня, когда я была архистрашной, тощей и безгрудой - в декабре прошлого года. Не только же у нас в одном моем теле - смысл. Жаль мечты, жаль страстного его желания ребенка, его и моего желания, тоски о нашем дитяти, - усилия, затраченные мною на пять месяцев нелегкой беременности, могут не идти в счет, - не все ли людские усилия бесплодны и бессмысленны? А в этих усилиях все же был смысл. Совестно как-то перед людьми, совестно перед Юрой, мужем, отцом - точно я его обманула в его горячих и чудесных ожиданиях. Неужели чувственность моя - всему виною? Неужели любовница душит во мне мать? Или это всему виною последний аборт в 35 году? Как бы то ни было - надо, видно, смириться с неизбежной утратой наполовину выношенного ребенка. Надо пройти через унижение и позор выкидыша, через несколько дней грязной, холодной и голодной больницы. Ну, чего я реву сейчас, - не все ли равно? Но ничем не уговорить себя, ничем, - такая тоска и боль внутри.
О, как бы это наловчиться, чтоб ничего не ждать и не желать? Ни сводки последнего часа - с замиранием и страхом, вчитываясь в то, что есть между строками; ни посылки от Муськи, совершенно подло ведущей себя; ни устройства новой квартиры; ни шевеленья желанного младенца, обманываясь и замирая при этом от радости; ни - с отвращением и тоской и стыдом - очередного выкидыша; ни возвращения Юрки с работы, озабоченного и замотанного, как зимой... Ничего не ждать, не желать, не организовывать, а жить - «оно само пойдёть-пойдёть и придёть». Может, это единственное средство сберечь себя, не превратиться в лохмотья к концу войны. И, главное, не ждать и не рассчитывать на конец войны: «пойдёть-пойдёть и придёть»... «Придёть» когда-нибудь. О, если б так жить, если б так жить! Одно время жила же так. Зачем дала возникнуть желанию очага, семьи, ребенка? Зачем лелеяла это желание, зачем стала возиться с квартирой, забеременела, приобрела эти пушистые, голубые и розовые одеяльца, зачем, зачем? Ведь была же мысль и о том, что не надо этого делать, но подалась соблазну и жадно захотела этого. Рано захотела, видно! Время бездомников, время бессемейных, время бесплодных, время утративших и растерявшихся, время развалин, зияний. - распад, распад. Распад и есть жизнь, минута и есть жизнь - и всё. Я совершаю еще одну ошибку, привыкая к мысли о любви и верности Юры, не только на сейчас, но и на потом. Этого не надо бы делать, - так же, как все время я помню, что мой сегодняшний литературный успех может и даже должен смениться неожиданной карой со стороны началь ства (не по каким-либо причинам, а, наоборот, без причин), обвинениями типа «она протаскивала» и т. д. и т. п., запрещением печатать самое мое хорошее и самое нужное людям - и т. д. и т. д.
Софья Аверичева, актриса, 28 лет, фронтовая разведчица, Смоленская область::
2 декабря.
Давно мы уже не были «дома». Нашей базой становятся землянки минометчиков в Вервищенском лесу, где нас радушно встречают бойцы и командир минометной батареи капитан Грибанов. Мы бродим в районе Брехаловки, Морзина, Пречистого. Здесь сосредоточены большие силы противника. Они расположены на господствующих высотах. Контролируют всю местность. По всему фронту немцы построили сплошную линию обороны со множеством дзотов, проволочными заграждениями, подвесными минами в лесных завалах и всякой другой гадостью... Попробуй - подойди! Недаром кто-то из бойцов сочинил - и все подхватили:
На Брехаловку пойдешь,
Без порток домой придешь.
Пока преодолеешь Вервищенскую высоту, десять потов сойдет, только ложись да вставай. Немец бьет по всему району. Засечет артиллерийско-минометные орудия в нашей обороне и колотит без устали, пока не израсходует норму снарядов и мин. Нам каждый раз приходится преодолевать высоту, потом лес. Затем мы выходим к железнодорожному полотну. Железнодорожная линия с приходом немцев в Пречистенский район не действует, она вся заминирована.
Преодолевая полотно железной дороги, заходим на немецкую территорию и тут начинается игра «в кошки-мышки».
Первый раз после ухода Докукина роту повел старший лейтенант Крохалев. Вошли мы в лес, просидели ночь между деревнями Мужицкое и Дедовичи, а на рассвете вернулись. На следующий раз остались без ротного командования. Минометчики предоставили нам не только землянки, но даже готовят на нас пищу в общей кухне. А наше ротное начальство заняло «оборону» в тылу Никулинского леса, из теплых землянок осуществляя общее руководство.
Уже давно знакомым путем мы вышли на Вервищенскую высоту. Впереди шла группа лейтенанта Ивченко. Не доходя до железнодорожного полотна, заметили большое скопление немцев. Они готовились к наступлению. Мы вернулись немедленно и доложили командиру батальона капитану Пегасову о скоплении противника. Наша артиллерия открыла мощный огонь по указанным ориентирам. Наступление немцев сорвалось. Когда стемнело, мы снова пошли в разведку. Перешли железнодорожное полотно, раненых и убитых немцев мы уже не обнаружили, залегли под деревней Мужицкое и пролежали целую ночь. Немцы не показывались.
Утром возвращаемся домой и видим около наших следов следы немецких сапог. Фашисты шли из соседней деревни и на нашей тропинке лежали в засаде с пулеметами и минометами, но не дождались. Мы ждали немцев, а они - нас.
Ивченко приказал шагать след в след, чтобы гитлеровцам было непонятно, сколько человек прошло.
Мы снова в засаде, снова ожидаем немцев. Валентина рядом с Колей. К этому все уже привыкли в роте: они всегда вместе. А в последнее время еще и Анютка с Ионом Бахуро становятся неразлучными. Двигается ли рота, сидим ли в засаде, они всегда рядом. Анютку не узнать. Притихла, ходит таинственная, как будто несет что-то очень ценное и боится расплескать. Вот и сейчас они вместе. Ион с автоматом замаскировался под сосной. Расстелил на снегу полу своего полушубка и Анютка маленьким клубком удобно на нем устроилась. Анна демаскирует группу, но никто из нас не в силах ей сказать: «Прими боевой порядок». У нее такая счастливая рожица.
Мы лежим целых десять часов. Глаза заволакивает сон. Окоченели руки, ноги. Не помогают никакие спиртовки. Наконец видим: от деревни Жаровня движутся фигуры в белых халатах. Это немцы. Усталости как не бывало. Уже приближается головной дозор немцев. Они внимательно смотрят по сторонам и вдруг, не доходя метров ста до нас, поворачивают назад: как видно, заметили что-то подозрительное.
- Огонь!
Немцы, подхватывая раненых и убитых, отходят к своей обороне, а наш отход прикрывают наши минометы. С воем проносятся над головой мины.
После ухода Докукина из роты это первое столкновение с противником. Хотя мы и не взяли «языка», самочувствие хорошее. Враг понес потери, а мы все живы-здоровы. Благополучно миновали Вервищенскую высоту. На опушке леса попадаем под минометный огонь. Немец как бы в отместку положил нас всех на снег. Бьет, бьет без конца. Ребята вслух корректируют: «Иду... Иду... Иду... Иду-уу! Приш-шш-ла! Перелет! Недолет! Левее! Правее! А вот и наши!..» Вокруг падают мины, но... не взрываются. Мы глазам не верим. Из-под снега торчат стабилизаторы мин. Их множество.
Наступает тишина. Мы вскакиваем и мчимся прочь от этого места. Ребята не хотят верить, что мины не взорвались потому, что кто-то так их сделал. А я думаю о том, что мины делают рабочие руки, значит, среди немцев есть наши друзья. Я мысленно благодарю их, наших немецких друзей.
В лесу, в землянке минометчиков, играет гармошка. Приехали артисты дивизионного клуба.
Нам не до концерта. Капитан Грибанов приглашает нас всех к себе на КП батареи. В землянке сразу становится тесно, зато тепло и уютно. Я устраиваюсь на скамейке в самом дальнем углу и тут же, в обнимку с автоматом, засыпаю. Просыпаюсь от гомерического хохота. Анна меня тормошит, колотит: «Соня! Соня! Проснись!» Открываю глаза: все хохочут. Оказывается, я во сне разговаривала и выдала Анну и Иона. В абсолютной тишине я говорила: «Ребята, а вы знаете тайну нашей роты? У Анюты роман с Ионом!» Меня переспросили: «Что ты сказала?» И я вновь повторила: «У Анны роман с Ионом». Говорят, что я это произносила громко и четко.
Евгения Руднева, студентка МГУ, 21 год, штурман женского авиаполка ночных бомбардировщиков
2 декабря 1942 года
Вчерашний день нам кажется случайным, А счастье принесет совсем другой...
Недавно я об этом подумала. И глупая мысль, совсем парадокс, пришла мне в голову: ведь сейчас война, кругом столько ужаса и крови, а у меня, наверное, сейчас самое счастливое время в жизни. Во всяком случае, жизнь в полку будет для меня самым светлым воспоминанием, так мне кажется. И вот у меня двойная жизнь: в мыслях о будущем мне все рисуется туманно, но очень светло. Ведь главное - кончится война. А между тем я чувствую, кроме мрачной, замечательную сторону настоящей жизни. Одно меня угнетает: я плохой штурман. И как-то по-глупому плохой: ведь я могу не делать всех тех ошибок, которые я делаю. Знаю, что могу, потому что в полетах с другими летчиками я их и не делаю, а лечу с Диной - обязательно что-нибудь не так. Летчица моя меня любит. Я только в одном сомневаюсь: проклинает она тот час и минуту, когда меня к ней назначили в экипаж, или ругает их... Скорее первое, потому что она уже давно не ругается. Но делает она это не вслух, а про себя, мне же от этого ничуть не легче... Много неописанных событий случилось за это время. Приведу их чуть-чуть в порядок. Поздний вечер 11 сентября. Я сижу на машине у Лоры, она объясняет мне управление. Приходит Амосова и говорит: «Передайте привет лейтенанту Никулиной». Я тогда не обратила внимания на эту странность. Я еще не успела уснуть у себя в кабине, слышу, Женя, дежурившая по старту, кричит своим громким голосом: «Весь состав на КП!» Наша машина стояла далеко, я тоже закричала, вылезая из кабины: «Все на КП!» - «Старшина Руднева, ко мне!» Сразу вспомнила Энгельс, все-все и, подбегая, отрапортовала Жене: «Старшина Руднева по вашему приказанию явилась». - «Товарищ старшина, поздравляю вас с присвоением звания младшего лейтенанта!»
Майору (Бершанской. - Ред.) присвоили ее теперешнее звание и тут же при фонаре Амосова надела ей еще две шпалы, которые полковник снял с кого-то, кажется, с бат.комиссара Фельдмана. После этого погода, кажется, улучшилась и мы летали. А через два дня, в ночь с 13 на 14 сентября (ровно 11 месяцев в армии!), после двух вылетов полеты были прекращены. Мы недоумевали - погода стояла отличная. Опять построение. На этот раз торжества еще больше. Приказом по фронту нас наградили орденами. На машины - и еще по три полета.
17-го-было вручение орденов. Этот день я надолго запомню. Наш невзрачный клубик убрали цветами и коврами, батальонный комиссар еще раз показала, как всходить по ступенькам, и не запнуться о порожек, как поворачиваться и говорить «Служу Советскому Союзу». Вместе с нами получали ордена и братцы. Потом был обед в нашей детской столовой, но, кажется, на нормальных стульях. Перед обедом подали водку. Никак нельзя было не выпить. И вот я отлила половину стакана сидящему рядом со мной штурману-братику, и мы с ним выпили за процветание штурманского дела. Вчера мне летчик, который сидел слева от меня на том обеде, сказал, что этот штурман погиб. Так что процветание штурманского дела не состоялось. А потом у Дины болела рука - со мной ведь трудно летать! - и она летала с Раей. Опять зависла сотка, на этот раз пострадал лонжерон, и одну ночь мы совсем не летали. А потом я перелетала со всеми летчиками полка (всем могу теперь дать оценку, со своей точки зрения, конечно), раз была дежурной по старту, так что теперь дело выпуска самолетов мною освоено.
У меня настроение было так себе: на земле скверное, в воздухе - отличное, потому что летали мы в сентябре особенно много, у меня 103 полета за месяц.
6-го было торжественное заседание, а 7-го утром на построение к нам прибыли генерал-майоры Вершинин и Науменко. Вершинина мы уже слышали однажды на партийном собрании. Он сказал тогда, что мы самые красивые девушки, потому что красота сейчас и вообще заключается не в накрашенных ресницах и губах, а в том большом деле, которое мы делаем.
Пока не летали, занималась теорией. «Преподаватели»: штурманского дела - летчик Лора, бомбометания - штурман я (недавно бриг. комиссар устроил мне экзамен на старте в присутствии Негаматулина). Замечательная, между прочим, у нас эскадрилья. Не то, что ворчунья первая! Особенно штурманы хороши. Под руководством нового парторга Полинки Гельман мы было организовали философский кружок, но она заболела, и занятия так и не состоялись. Зато я сама почитала, что хотела. Я за три дня получила поздравления от родных и друзей. Чудаки, они думают, что я делаю что-нибудь особенное...
28 ноября мы в санатории. Компания подобралась хорошая: Соня, Вера с Машей и мы трое. Первый день долго собирались, все устраивались, так что в полном составе были только к вечеру. Перед ужином «разгоняли» аппетит: под звуки «Калинки» Вера с Диной носились по столовой и кричали: «Асса!», а Маша гонялась за ними со свечкой. Даже доктор заглянул в дверь: «Вы что, в «кошки-мышки» играете?» За ужином так хохотали, что я несколько раз выходила из-за стола, чтобы успокоиться и прожевать. На другой день разработали программу концерта и повесили афишу:
«ВНИМАНИЕ! (НАЧАЛО 16.00)
30 ноября состоится
БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ СИЛАМИ
ОТДЫХАЮЩИХ.
В программе:
Пение (цыганские романсы, русские народные песни, лирические песенки и т. д.).
Русско-народные, цыганские и другие пляски.
Художественное чтение и т. д.
В концерте принимают участие
Заслуженные артисты фронтового
самодеятельного коллектива:
Никулина Д.А., Тихомирова,
Бурзаева, Руднева, Фетисова.
Одобренные артисты:
Жуковская, Никитина, Пилипенко,
Руднева (по новой программе).
«Звезда» концерта - Никулина Д.А.
Художественный руководитель Бурзаева.
Ведет программу Тихомирова.
У рояля... никого. У ковра... пусто.
Начало без опоздания. Дирекция театра».
Ну, концерт получился отменный. Вдруг приезжают обедать генерал-майор и бригадный комиссар. Наша майор потащила их читать объявление (висело на дверях в столовой). Потребовали начать в 5.00, а мы перенесли было на 6.00. Сначала артисты заартачились, а потом пришлось идти. Каждый артист выходил выступать со своим стулом. Вера с Диной танцевали вальс-чечетку, Вера с Соней - краковяк (выучили перед обедом), Соня и Дина пели - получилось хорошо. Полинка читала «Собаке Качалова» и потом с Доспаном и Соней фрески о нашем полку - наибольший успех выпал этому номеру. Потом Верочка набралась нахальства (благо была в женском одеянии) и объявила, что следующим номером поет генерал-майор. Упрашивали, не стал. Приехав домой, он позвонил майору, что прямо с концерта и что прошло хорошо.
Шахматы, домино, платочки - даже читать некогда. Начала «Дядюшкин сон» Достоевского, но, конечно, не дочитала.
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, политработник, Ленинград:
2 декабря.
Обстановка. На Юге наши, начиная 19 ноября наступление, имели в виду замкнуть два кольца вокруг войск противника.
Сейчас замкнуто первое кольцо: Северо-Западный участок - Калач-Абганерово. По английским данным, тут в ловушке -250 000 немцев. Их пробуют снабжать с Ю-52. Но снабжать зимой такую армию при условии активности нашей истребительной и штурмовой авиации - задача почти немыслимая.
Второе кольцо должно замкнуться (на тылы немцев) в излучине Дона и с Юго-Западного направления (встречным ударом). Сейчас «клешня» наша на Дону, кажется, застопорилась...
Одна группа наших войск пошла через калмыцкие степи в южном направлении, выходя на немецкие тылы у Элисты, и далее.
...Когда мы сломим наше кольцо? У немцев в окопах людей не так много... При вылазке на днях взято четыре человека: гарнизонный (больной) из Франции, бывший старший писарь, бывший пекарь, бывший судовой. Это все эрзац-солдаты. Но все же они еще держатся...
...У людей радость и острая нервная реакция: всплывает все, что сдерживалось, - горе, раздражение, обиды и пр. Мстить Гитлеру!.. Жаждут развлечений, комфорта, прочного устройства. Рановато об этом думать... Спрашивают, как я вижу переход к миру?.. Необходимы творческие стимулы: восстановить все разрушенное, надо вывести страну на первое место в мире. (Работа на пятнадцать - двадцать лет, условно говоря...) Будет трудный (психологически) переходный год, может быть - два... Пройдем и это. Создастся ритм - новый, мощный.
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград:
2/XII-42.
Я просто не помню за собой такого угнетенного и беспредельно-раздраженного состояния, когда все время душат злобные слезы, - как в эти дни. Ну, в чем, в конце концов, дело? Ну, не будет ребенка сейчас, но через год-два, когда все утихомирится, когда всерьез примусь за леченье, - будет же! Ну, мне будет 34 года, - что же, некоторые женщины рожают еще позднее. Не может быть, чтоб Юра разлюбил меня из-за этого. Ну, что ж, ну не будет у меня такой хорошей, красивой груди, как все это лето, - но любил же он меня, когда я была архистрашной, тощей и безгрудой - в декабре прошлого года. Не только же у нас в одном моем теле - смысл. Жаль мечты, жаль страстного его желания ребенка, его и моего желания, тоски о нашем дитяти, - усилия, затраченные мною на пять месяцев нелегкой беременности, могут не идти в счет, - не все ли людские усилия бесплодны и бессмысленны? А в этих усилиях все же был смысл. Совестно как-то перед людьми, совестно перед Юрой, мужем, отцом - точно я его обманула в его горячих и чудесных ожиданиях. Неужели чувственность моя - всему виною? Неужели любовница душит во мне мать? Или это всему виною последний аборт в 35 году? Как бы то ни было - надо, видно, смириться с неизбежной утратой наполовину выношенного ребенка. Надо пройти через унижение и позор выкидыша, через несколько дней грязной, холодной и голодной больницы. Ну, чего я реву сейчас, - не все ли равно? Но ничем не уговорить себя, ничем, - такая тоска и боль внутри.
О, как бы это наловчиться, чтоб ничего не ждать и не желать? Ни сводки последнего часа - с замиранием и страхом, вчитываясь в то, что есть между строками; ни посылки от Муськи, совершенно подло ведущей себя; ни устройства новой квартиры; ни шевеленья желанного младенца, обманываясь и замирая при этом от радости; ни - с отвращением и тоской и стыдом - очередного выкидыша; ни возвращения Юрки с работы, озабоченного и замотанного, как зимой... Ничего не ждать, не желать, не организовывать, а жить - «оно само пойдёть-пойдёть и придёть». Может, это единственное средство сберечь себя, не превратиться в лохмотья к концу войны. И, главное, не ждать и не рассчитывать на конец войны: «пойдёть-пойдёть и придёть»... «Придёть» когда-нибудь. О, если б так жить, если б так жить! Одно время жила же так. Зачем дала возникнуть желанию очага, семьи, ребенка? Зачем лелеяла это желание, зачем стала возиться с квартирой, забеременела, приобрела эти пушистые, голубые и розовые одеяльца, зачем, зачем? Ведь была же мысль и о том, что не надо этого делать, но подалась соблазну и жадно захотела этого. Рано захотела, видно! Время бездомников, время бессемейных, время бесплодных, время утративших и растерявшихся, время развалин, зияний. - распад, распад. Распад и есть жизнь, минута и есть жизнь - и всё. Я совершаю еще одну ошибку, привыкая к мысли о любви и верности Юры, не только на сейчас, но и на потом. Этого не надо бы делать, - так же, как все время я помню, что мой сегодняшний литературный успех может и даже должен смениться неожиданной карой со стороны началь ства (не по каким-либо причинам, а, наоборот, без причин), обвинениями типа «она протаскивала» и т. д. и т. п., запрещением печатать самое мое хорошее и самое нужное людям - и т. д. и т. д.