28 ноября 1917-го
в дневниках
Алексей Ремизов, писатель, 40 лет, Петроград:
28.XI. Сегодня Учред[ительное] Собр[ание]. Вчера было очень напряженно. (Прих[одил] Пришв[ин]). Были блины по случаю открытия Учред[ительного] Соб[рания]: были Пришв[ин], Шишков [?].
ЗинаидаГиппиус, поэт, 48 лет, Петроград:
28 ноября. Вторник.
Проснулась от музыки (над головой у меня открытая форточка). Морозу 10°, но светло, как весной.
Бесконечная процессия с флагами - к Таврическому Дворцу, к Учредительному Собранию (которого нет).
Однако, это не весна: толпа с плакатом «Вся власть Учр<едительному> Собранию!» - поразительно не военная и даже не пролетарская, а демократическая. Трудовая демократия шла. Войскам большевики запретили участвовать:
«Темные силы буржуазии задумывают контрреволюционное выступление...» (Офиц<иальные> «Известия» сегодня).
Красногвардейцы с гиком, винтовки наперевес, кидаются во всякую толпу: «ррасходись!»
В редакции «Речи» - солдаты. На углах жгут номера газеты, из тех 15 тысяч, которые успели выйти.
И как по программе: выследили по известным адресам (теперь у них много кадровых сыщиков) кадетский ЦК, в семь часов утра арестовали граф<иню> Панину, у нее устроили засаду и пошли катать прибывающих членов Учр<едительного> Собрания. (Не была ли я права, утверждая, что «прибудут»?).
Уже арестовали Шингарева, Кокошкина и стольких еще, что я и не перечисляю.
Мы нейдем, конечно, к Думе: это тебе не март! Говорили, будто одна плакатная толпа на руках поднесла к Дворцу Чернова, «селянскую владычицу», и он, будто бы, махал платочком. А другие, будто бы, вступили с «верными» латышами в разговор, упрекали их, что они двери народные хранят, а те отворили: пожалуйте! Произошло, будто бы, братанье... Однако я никаким очевидцам не верю. Что там кто видел? Тьма, морозный туман, красная озорь гикает...
Был С. Н. Вот этот много рассказывал интересного и верного... Между прочим: в первой делегации к немцам, кроме добровольца Шнеура, были несколько взятых «захватным путем»: генерал, какой-то картонный рабочий (первый попавшийся) и такой же мужик: этого схватили с веником, из бани шел. Повлекли, он так до конца и не понял, куда, зачем?
Теперь отправилась другая «делегация», - торопятся! Абсолютно очевидно, что которая-нибудь, если не эта, вернется с «миром» на тех условиях, которые прикажет подписать Германия.
Я так, сравнительно, мало пишу об этом потому... что мне слишком больно. Это, в самом деле, почти невыносимо. Этого ведь не забудешь до смертного часа. Да и потом... Позор всей земли упал на Россию. Навек, навек!
«Беспамятство, как Атлас, давит душу...»
Быть русским... Да, прежде только на матерей нельзя было поднять глаз, а теперь - ни на кого! и никогда больше. Лучше бы нам всем погибнуть. Вспоминаю: «...смерть пошли, где хочешь и когда хочешь, - только без стыда и преступленья...»
Я не думаю, чтобы все-таки удалось им, посредством репрессий, арестов и т. д., подменить Учр<едительное> Собрание, т. е. успеть подтасовать под себя так, чтобы заставить одобрить и свой «похабный» мир, и свои декреты, и самих себя. А потому я думаю, что они его обязательно разгонят (если соберут).
На Юге - неизвестность, но, кажется, совсем не хорошо.
Тяжело, что никогда европейцы не поймут нашей трагедии, т. е. не поймут, что это трагедия, а не просто «стыд и преступление». Но пусть. Сохраним хоть и мы, сознательные, культурные люди, последнюю гордость: молчания.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, общественный деятель по сохранению художественных и исторических ценностей, Петроград:
28 ноября. Вторник. Le grand jour! Говорят, по городу развешаны плакаты с призывами и аллегориями. Уже в полной тьме я видел вчера вечером три огромные хоругви, свешивающиеся над улицей Глинки с веревки, перекинутой у дворца (особняка) вел. князя Кирилла Владимировича. Говорят, кое-где были и шествия мирного характера, со знаменами (я только видел издали большое скопище народа у Городской думы). Но притом никаких беспорядков. Большевики (в сознании своей силы) позволяли поиграть и отвести душу. Не упрямились. На самом открытии «Учредилки» (или, точнее, какого-то «Предпарламента») присутствовал Аллегри, продолжавший работать над плафоном Таврического дворца со своими помощниками. Они что-то еще приколачивали, подшивали. По его словам, которым я готов верить вполне, получилось нечто, во всяком случае, печально-конфузное. Депутатов собралось человек тридцать, не больше, другие же не пришли, несомненно, только из страха. И даже до самого конца заседания этот страх не покидал ни собравшихся храбрецов, ни прессу, ни публику. Долгое время обсуждался вопрос: «открывать или не открывать». Все же решили открыть, и даже был устроен перерыв (для получения новой порции политического допинга?) после первых же тридцати минут. После перерыва заседание продолжалось, но только с полчаса. Пламенную речь произнес Родичев. Речь, полную протестов, произнес Чернов. Всего пикантнее то, что во время этих речей кто-то (Аллегри назвал имя, но я сейчас не могу вспомнить) вышел на площадь двора и с пафосом заявил собравшейся, довольно значительной толпе, стоявшей с хоругвями: «Первое заседание идет. Ура!..»
Днем я убирал и сортировал свои и Акицыны папки (последние содержат мои избранные этюды и композиции). В 4 ч. поехал к Добычиной на заседание. Там оказался один Мандельбаум, - инициатор же выставки г-н Дриль не пожаловал (типично). Мне стоило немалого труда объяснить милейшему Люблинскому, пропитанному немецкой культурой (продолжаю его считать милейшим и в своем роде трогательным - на манер, скажем, Гржебина), всю никчемность, да и просто неосуществимость с затеей выставки «Труд в искусстве».
Уже выходя от Добычиной (она и сегодня была спокойнее и скромнее обыкновенного; урывками она принималась иронизировать насчет Луначарского и его проекта каких-то лекций об искусстве для солдат и рабочих), Мандельбаум спросил меня, в чем причина всех интриг Брика против меня (он уже поставил ему на вид все неудобство подобных междоусобий); я чистосердечно высказался: «Все дело в ненависти ко мне Мейерхольда (он и вдохновляет Брика), а у Мейерхольда достаточно оснований для того, чтоб меня ненавидеть». Я его неоднократно оскорблял в своих фельетонах и не раз метко попадал на самые больные места. В глубине души Мейерхольд не может не знать, что он действительно шарлатан, и то, что он чувствует мою правоту, должно особенно мучить этого самого ныне преуспевающего, но на самом деле «обреченного rate». Однако в чем именно дело, лично с Бриком, я не догадываюсь. Тут может быть просто нечто органическое. Как по одному его голосу я сразу понял, что это враг, так и он по одному моему виду должен сознавать, что если кого ему никак не удастся провести своей скоморошьей чепухой, так это меня (а также тех, кто со мной). Отсюда гнев. Оказывается, между прочим, что на прямой вопрос Мандельбаума, почему они, т.е. Брик и Маяковский, так восстановлены против меня, они только нашлись ответить: «Вы не знаете Бенуа!» Интересно было бы узнать, считают ли они и впрямь меня за интригана или они отлично раскусили мою, по существу, чуждую всякой воинственности натуру и мечтают меня «загнать в подполье» - чтобы развязать себе руки. Их больше всего раздражает и бесит тот авторитет, которым я окружен (и от которого я бы с удовольствием отказался).
Сегодня начал читать статьи Луначарского в «Очерках культуры». Статьи посвящены мещанству. Больше всего я поражен тем апломбом, с которым он разыгрывает из себя какого-то «архистратига». А чем разит? Во имя чего рушит? Ох, недаром он похож на провинциального Мефистофеля. Хвост датского дога нет-нет и выглянет из-под фалд его пиджака... Напротив, хорошая статья о «союзниках» в «Правде». Как-никак, а в основной своей линии «они» правы и служат к вящей славе Божьей помимо собственного своего желания. Да и лгут они меньше, чем другие... Даже теперь их победа не так страшна и вредна для России, нежели была бы победа всех остальных партий (которым все безразлично - за войну до победного конца, т.е. за разорение).
Вечером у Сомова с Аллегри, Стипом и Эрнстом (последние два у нас обедали). Разглядывали прелестные книжки XVIII в. (басни Ламотта с иллюстрациями Жилло и др.). Превкусные куриные котлеты.
Получил от управляющего Кабинетом Его Величества (!) ассигновку на 250 руб. «за осмотр дворцов». Что это? Курьезно и то, что генерал Ермолинский приглашает меня «побеседовать об имуществе Мраморного дворца». Пойду завтра, но непременно с Эрнстом в качестве свидетеля.
Владимир Короленко, писатель, академик, 64 года, Украина, Полтава:
28 ноября.
Под Белгородом в Харьковской губернии идет форменное и, по-видимому, кровопролитное сражение. Об этом сообщает уже официальный орган Харьковского Губернского Комиссариата «Нова Громада». Эшелоны ударников, с которыми, по слухам, идет Корнилов, движутся из Могилева на Дон, кружным путем. Большевистские войска задержали их между Сумами и Белгородом. Идет бой из-за обладания станцией Томаровкой в 28-ми верстах от Белгорода. По-видимому, Корнилова с этими эшелонами нет, а есть Деникин. По-видимому, ударникам удалось овладеть Томаровкой и «сражение происходило приблизительно верстах в 15-ти от Белгорода. В городе слышна канонада, доставляются раненые... Уже 25 ноября с утра магазины не открывались, занятия в учебных заведениях прекращены. Город (по распоряжению Революционного Штаба) не освещается и погружен в полнейшую темноту... кровопролитие в самом сердце России.
(«Южный Край», 26-XI).
Никита Окунев, 49 лет, служащий пароходства "Самолёт", Москва:
28 ноября.
Вчера вечером приехал в Москву Леля. Как я и ожидал, положение офицеров сделалось невыносимым. Солдаты глядят на них, как на злейших своих врагов. И не боявшийся страшных и непобедимых врагов-немцев мой бедный вояка забоялся своих родных солдатиков и, заявив о своей болезни в ноге, о которой молчал перед призывом на военную службу, получил возможность эвакуироваться для лечения в Москву. Что-то Бог даст дальше, но ясно, что добытые им через учение и ратные подвиги почетное звание офицера и знаки отличия будут отняты у него солдатской властью. Ну, его еще дело такое, что лишение присвоенного и заслуженного заденет лишь его самолюбие, а вот каково кастовым офицерам и генералам и их семьям. Ведь если они не достигли 39-летнего возраста и не избраны на командные должности, то всех их низводят в солдаты, причем предстоят для дальнейшей жизни солдатские нары, солдатский котел, солдатское жалование, а для семей солдатский паек. И только достигшие 39-летнего возраста будут уволены в отставку. Значит, более молодые, хочешь не хочешь, - служи солдатом, хоть бы ты, начиная с кадетского корпуса, чуть не 30 лет учился военному искусству и завел большую семью, которую доселе имел возможность воспитывать и содержать в культурном порядке вещей.
Что же делается у нас? И что эти «трое», Ленин, Троцкий и Муралов, за законодатели превращения интеллигентных людей в каторжников? Неужто это их законное право и никто никогда не отменит их ужасных, бесчеловечных «декретов»? События последних дней не сулят скорого избавления от такого неслыханного произвола. Большевики сильны безусловно и даже там, где, казалось бы, они должны были встретить могучий отпор, т. е. на Украине, на Дону и в других «самоопределившихся» краях. Они победоносно завоевывают себе властное значение: несколько дней уже идет активная борьба большевиков с казаками, юнкерами и офицерами в Ростове-на-Дону, в Нахичевани, в Белгороде, и, по-видимому, Каледину и Корнилову не сдобровать. Значит, нет такой силы, которая могла бы урезонить ликующих большевиков. «Буржуазные» газеты надеются на образумление «темных масс», но я не вижу этого вскоре и склонен думать, что террор родины прогрессирует и может быть остановлен только союзом европейских государств, но для этого там нет теперь таких гениев, как Наполеон или Бисмарк.
Иерусалим англичанами еще не занят, а только окружен. А вот у нас большевики уже «заняли» Сенат, Петр/оградскую/ Судебную палату и друг. судебные установления (в исполнение декрета об устранении суда).
Бедный генерал Духонин! И мертвому ему не дают покоя: привезли было его прах на Киевское кладбище, но явились солдаты и не дали хоронить его там - хорони где хочешь, только не на кладбище. Что за дикий народ! Неужели у них нет никакой совести и она не гложет их хоть ночной порой, наедине с самим собой?
«Всероссийская Комиссия по выборам в Учредительное собрание» - освобождена от ареста, а Учредительное собрание по декрету Ленина-Троцкого открывается не сегодня, а тогда, когда на него съедется не менее 400 чел. Собственно, это такая штука, что если большевики не захотят, то Учредительное собрание никогда не съедется. Вообще, с каждым днем все безотраднее.
Все наши послы при заграничных дворах получили отставки.
Сенсационный арест: посадили в тюрьму главного парламентера с немцами - Шнеура.
Петроградские «буржуазные» газеты опять прихлопнуты, а также и наше «Русское Слово» (с сегодняшнего числа).
В Кремль все еще не пускают. Видно, стыдно показать, как осквернены там братоубийственной войной Успенский собор, Церковь 12-ти Апостолов, Патриаршая ризница, Чудов монастырь и Малый дворец.
Театры Большой, Малый и Художественный открылись только на днях. В Малом театре засело в боевые дни 200 красногвардейцев, которые там так набезобразничали, что артисты плакали. Много из личного и казенного добра расхищено, растерзано и переломано.
Вот иллюстрация существующего в Москве внешнего порядка: в центре города, на Большой Лубянке, лежит уже пять дней дохлая лошадь, и если бы не морозная погода, то этой улицей не пройти бы. Мы морщим носы, когда читаем в описании Пекина, что там на улицах валяются дохлые кошки, а у самих-то под носом что делается?
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
На улицах расклеен дикий призыв против Каледина, Корнилова, Родзянко и всех, спасшихся на Дон. Университетские служащие низшие желают реорганизовать управление Университетом «на паритетных началах» между представителями интеллигентного труда и представителями физического труда. В Петрограде какая-то интеллигентная толпа собирается около Таврического дворца - чтобы? защищать несуществующий всенародный кабак. Новая смесь безумия, демагогической жестокости, глупости и той неизъяснимой маниловщины, на которую способны только русские. Румянцевский Музей закрыт второй день за отсутствием топлива, не припасенного глупостью и нерачительностью нашего смотрителя. Университетский совет более часа толковал об отдельных словах в редакции отклика на имевшее не состояться открытие всенародного кабака.
Алексей Ремизов, писатель, 40 лет, Петроград:
28.XI. Сегодня Учред[ительное] Собр[ание]. Вчера было очень напряженно. (Прих[одил] Пришв[ин]). Были блины по случаю открытия Учред[ительного] Соб[рания]: были Пришв[ин], Шишков [?].
ЗинаидаГиппиус, поэт, 48 лет, Петроград:
28 ноября. Вторник.
Проснулась от музыки (над головой у меня открытая форточка). Морозу 10°, но светло, как весной.
Бесконечная процессия с флагами - к Таврическому Дворцу, к Учредительному Собранию (которого нет).
Однако, это не весна: толпа с плакатом «Вся власть Учр<едительному> Собранию!» - поразительно не военная и даже не пролетарская, а демократическая. Трудовая демократия шла. Войскам большевики запретили участвовать:
«Темные силы буржуазии задумывают контрреволюционное выступление...» (Офиц<иальные> «Известия» сегодня).
Красногвардейцы с гиком, винтовки наперевес, кидаются во всякую толпу: «ррасходись!»
В редакции «Речи» - солдаты. На углах жгут номера газеты, из тех 15 тысяч, которые успели выйти.
И как по программе: выследили по известным адресам (теперь у них много кадровых сыщиков) кадетский ЦК, в семь часов утра арестовали граф<иню> Панину, у нее устроили засаду и пошли катать прибывающих членов Учр<едительного> Собрания. (Не была ли я права, утверждая, что «прибудут»?).
Уже арестовали Шингарева, Кокошкина и стольких еще, что я и не перечисляю.
Мы нейдем, конечно, к Думе: это тебе не март! Говорили, будто одна плакатная толпа на руках поднесла к Дворцу Чернова, «селянскую владычицу», и он, будто бы, махал платочком. А другие, будто бы, вступили с «верными» латышами в разговор, упрекали их, что они двери народные хранят, а те отворили: пожалуйте! Произошло, будто бы, братанье... Однако я никаким очевидцам не верю. Что там кто видел? Тьма, морозный туман, красная озорь гикает...
Был С. Н. Вот этот много рассказывал интересного и верного... Между прочим: в первой делегации к немцам, кроме добровольца Шнеура, были несколько взятых «захватным путем»: генерал, какой-то картонный рабочий (первый попавшийся) и такой же мужик: этого схватили с веником, из бани шел. Повлекли, он так до конца и не понял, куда, зачем?
Теперь отправилась другая «делегация», - торопятся! Абсолютно очевидно, что которая-нибудь, если не эта, вернется с «миром» на тех условиях, которые прикажет подписать Германия.
Я так, сравнительно, мало пишу об этом потому... что мне слишком больно. Это, в самом деле, почти невыносимо. Этого ведь не забудешь до смертного часа. Да и потом... Позор всей земли упал на Россию. Навек, навек!
«Беспамятство, как Атлас, давит душу...»
Быть русским... Да, прежде только на матерей нельзя было поднять глаз, а теперь - ни на кого! и никогда больше. Лучше бы нам всем погибнуть. Вспоминаю: «...смерть пошли, где хочешь и когда хочешь, - только без стыда и преступленья...»
Я не думаю, чтобы все-таки удалось им, посредством репрессий, арестов и т. д., подменить Учр<едительное> Собрание, т. е. успеть подтасовать под себя так, чтобы заставить одобрить и свой «похабный» мир, и свои декреты, и самих себя. А потому я думаю, что они его обязательно разгонят (если соберут).
На Юге - неизвестность, но, кажется, совсем не хорошо.
Тяжело, что никогда европейцы не поймут нашей трагедии, т. е. не поймут, что это трагедия, а не просто «стыд и преступление». Но пусть. Сохраним хоть и мы, сознательные, культурные люди, последнюю гордость: молчания.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, общественный деятель по сохранению художественных и исторических ценностей, Петроград:
28 ноября. Вторник. Le grand jour! Говорят, по городу развешаны плакаты с призывами и аллегориями. Уже в полной тьме я видел вчера вечером три огромные хоругви, свешивающиеся над улицей Глинки с веревки, перекинутой у дворца (особняка) вел. князя Кирилла Владимировича. Говорят, кое-где были и шествия мирного характера, со знаменами (я только видел издали большое скопище народа у Городской думы). Но притом никаких беспорядков. Большевики (в сознании своей силы) позволяли поиграть и отвести душу. Не упрямились. На самом открытии «Учредилки» (или, точнее, какого-то «Предпарламента») присутствовал Аллегри, продолжавший работать над плафоном Таврического дворца со своими помощниками. Они что-то еще приколачивали, подшивали. По его словам, которым я готов верить вполне, получилось нечто, во всяком случае, печально-конфузное. Депутатов собралось человек тридцать, не больше, другие же не пришли, несомненно, только из страха. И даже до самого конца заседания этот страх не покидал ни собравшихся храбрецов, ни прессу, ни публику. Долгое время обсуждался вопрос: «открывать или не открывать». Все же решили открыть, и даже был устроен перерыв (для получения новой порции политического допинга?) после первых же тридцати минут. После перерыва заседание продолжалось, но только с полчаса. Пламенную речь произнес Родичев. Речь, полную протестов, произнес Чернов. Всего пикантнее то, что во время этих речей кто-то (Аллегри назвал имя, но я сейчас не могу вспомнить) вышел на площадь двора и с пафосом заявил собравшейся, довольно значительной толпе, стоявшей с хоругвями: «Первое заседание идет. Ура!..»
Днем я убирал и сортировал свои и Акицыны папки (последние содержат мои избранные этюды и композиции). В 4 ч. поехал к Добычиной на заседание. Там оказался один Мандельбаум, - инициатор же выставки г-н Дриль не пожаловал (типично). Мне стоило немалого труда объяснить милейшему Люблинскому, пропитанному немецкой культурой (продолжаю его считать милейшим и в своем роде трогательным - на манер, скажем, Гржебина), всю никчемность, да и просто неосуществимость с затеей выставки «Труд в искусстве».
Уже выходя от Добычиной (она и сегодня была спокойнее и скромнее обыкновенного; урывками она принималась иронизировать насчет Луначарского и его проекта каких-то лекций об искусстве для солдат и рабочих), Мандельбаум спросил меня, в чем причина всех интриг Брика против меня (он уже поставил ему на вид все неудобство подобных междоусобий); я чистосердечно высказался: «Все дело в ненависти ко мне Мейерхольда (он и вдохновляет Брика), а у Мейерхольда достаточно оснований для того, чтоб меня ненавидеть». Я его неоднократно оскорблял в своих фельетонах и не раз метко попадал на самые больные места. В глубине души Мейерхольд не может не знать, что он действительно шарлатан, и то, что он чувствует мою правоту, должно особенно мучить этого самого ныне преуспевающего, но на самом деле «обреченного rate». Однако в чем именно дело, лично с Бриком, я не догадываюсь. Тут может быть просто нечто органическое. Как по одному его голосу я сразу понял, что это враг, так и он по одному моему виду должен сознавать, что если кого ему никак не удастся провести своей скоморошьей чепухой, так это меня (а также тех, кто со мной). Отсюда гнев. Оказывается, между прочим, что на прямой вопрос Мандельбаума, почему они, т.е. Брик и Маяковский, так восстановлены против меня, они только нашлись ответить: «Вы не знаете Бенуа!» Интересно было бы узнать, считают ли они и впрямь меня за интригана или они отлично раскусили мою, по существу, чуждую всякой воинственности натуру и мечтают меня «загнать в подполье» - чтобы развязать себе руки. Их больше всего раздражает и бесит тот авторитет, которым я окружен (и от которого я бы с удовольствием отказался).
Сегодня начал читать статьи Луначарского в «Очерках культуры». Статьи посвящены мещанству. Больше всего я поражен тем апломбом, с которым он разыгрывает из себя какого-то «архистратига». А чем разит? Во имя чего рушит? Ох, недаром он похож на провинциального Мефистофеля. Хвост датского дога нет-нет и выглянет из-под фалд его пиджака... Напротив, хорошая статья о «союзниках» в «Правде». Как-никак, а в основной своей линии «они» правы и служат к вящей славе Божьей помимо собственного своего желания. Да и лгут они меньше, чем другие... Даже теперь их победа не так страшна и вредна для России, нежели была бы победа всех остальных партий (которым все безразлично - за войну до победного конца, т.е. за разорение).
Вечером у Сомова с Аллегри, Стипом и Эрнстом (последние два у нас обедали). Разглядывали прелестные книжки XVIII в. (басни Ламотта с иллюстрациями Жилло и др.). Превкусные куриные котлеты.
Получил от управляющего Кабинетом Его Величества (!) ассигновку на 250 руб. «за осмотр дворцов». Что это? Курьезно и то, что генерал Ермолинский приглашает меня «побеседовать об имуществе Мраморного дворца». Пойду завтра, но непременно с Эрнстом в качестве свидетеля.
Владимир Короленко, писатель, академик, 64 года, Украина, Полтава:
28 ноября.
Под Белгородом в Харьковской губернии идет форменное и, по-видимому, кровопролитное сражение. Об этом сообщает уже официальный орган Харьковского Губернского Комиссариата «Нова Громада». Эшелоны ударников, с которыми, по слухам, идет Корнилов, движутся из Могилева на Дон, кружным путем. Большевистские войска задержали их между Сумами и Белгородом. Идет бой из-за обладания станцией Томаровкой в 28-ми верстах от Белгорода. По-видимому, Корнилова с этими эшелонами нет, а есть Деникин. По-видимому, ударникам удалось овладеть Томаровкой и «сражение происходило приблизительно верстах в 15-ти от Белгорода. В городе слышна канонада, доставляются раненые... Уже 25 ноября с утра магазины не открывались, занятия в учебных заведениях прекращены. Город (по распоряжению Революционного Штаба) не освещается и погружен в полнейшую темноту... кровопролитие в самом сердце России.
(«Южный Край», 26-XI).
Никита Окунев, 49 лет, служащий пароходства "Самолёт", Москва:
28 ноября.
Вчера вечером приехал в Москву Леля. Как я и ожидал, положение офицеров сделалось невыносимым. Солдаты глядят на них, как на злейших своих врагов. И не боявшийся страшных и непобедимых врагов-немцев мой бедный вояка забоялся своих родных солдатиков и, заявив о своей болезни в ноге, о которой молчал перед призывом на военную службу, получил возможность эвакуироваться для лечения в Москву. Что-то Бог даст дальше, но ясно, что добытые им через учение и ратные подвиги почетное звание офицера и знаки отличия будут отняты у него солдатской властью. Ну, его еще дело такое, что лишение присвоенного и заслуженного заденет лишь его самолюбие, а вот каково кастовым офицерам и генералам и их семьям. Ведь если они не достигли 39-летнего возраста и не избраны на командные должности, то всех их низводят в солдаты, причем предстоят для дальнейшей жизни солдатские нары, солдатский котел, солдатское жалование, а для семей солдатский паек. И только достигшие 39-летнего возраста будут уволены в отставку. Значит, более молодые, хочешь не хочешь, - служи солдатом, хоть бы ты, начиная с кадетского корпуса, чуть не 30 лет учился военному искусству и завел большую семью, которую доселе имел возможность воспитывать и содержать в культурном порядке вещей.
Что же делается у нас? И что эти «трое», Ленин, Троцкий и Муралов, за законодатели превращения интеллигентных людей в каторжников? Неужто это их законное право и никто никогда не отменит их ужасных, бесчеловечных «декретов»? События последних дней не сулят скорого избавления от такого неслыханного произвола. Большевики сильны безусловно и даже там, где, казалось бы, они должны были встретить могучий отпор, т. е. на Украине, на Дону и в других «самоопределившихся» краях. Они победоносно завоевывают себе властное значение: несколько дней уже идет активная борьба большевиков с казаками, юнкерами и офицерами в Ростове-на-Дону, в Нахичевани, в Белгороде, и, по-видимому, Каледину и Корнилову не сдобровать. Значит, нет такой силы, которая могла бы урезонить ликующих большевиков. «Буржуазные» газеты надеются на образумление «темных масс», но я не вижу этого вскоре и склонен думать, что террор родины прогрессирует и может быть остановлен только союзом европейских государств, но для этого там нет теперь таких гениев, как Наполеон или Бисмарк.
Иерусалим англичанами еще не занят, а только окружен. А вот у нас большевики уже «заняли» Сенат, Петр/оградскую/ Судебную палату и друг. судебные установления (в исполнение декрета об устранении суда).
Бедный генерал Духонин! И мертвому ему не дают покоя: привезли было его прах на Киевское кладбище, но явились солдаты и не дали хоронить его там - хорони где хочешь, только не на кладбище. Что за дикий народ! Неужели у них нет никакой совести и она не гложет их хоть ночной порой, наедине с самим собой?
«Всероссийская Комиссия по выборам в Учредительное собрание» - освобождена от ареста, а Учредительное собрание по декрету Ленина-Троцкого открывается не сегодня, а тогда, когда на него съедется не менее 400 чел. Собственно, это такая штука, что если большевики не захотят, то Учредительное собрание никогда не съедется. Вообще, с каждым днем все безотраднее.
Все наши послы при заграничных дворах получили отставки.
Сенсационный арест: посадили в тюрьму главного парламентера с немцами - Шнеура.
Петроградские «буржуазные» газеты опять прихлопнуты, а также и наше «Русское Слово» (с сегодняшнего числа).
В Кремль все еще не пускают. Видно, стыдно показать, как осквернены там братоубийственной войной Успенский собор, Церковь 12-ти Апостолов, Патриаршая ризница, Чудов монастырь и Малый дворец.
Театры Большой, Малый и Художественный открылись только на днях. В Малом театре засело в боевые дни 200 красногвардейцев, которые там так набезобразничали, что артисты плакали. Много из личного и казенного добра расхищено, растерзано и переломано.
Вот иллюстрация существующего в Москве внешнего порядка: в центре города, на Большой Лубянке, лежит уже пять дней дохлая лошадь, и если бы не морозная погода, то этой улицей не пройти бы. Мы морщим носы, когда читаем в описании Пекина, что там на улицах валяются дохлые кошки, а у самих-то под носом что делается?
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
На улицах расклеен дикий призыв против Каледина, Корнилова, Родзянко и всех, спасшихся на Дон. Университетские служащие низшие желают реорганизовать управление Университетом «на паритетных началах» между представителями интеллигентного труда и представителями физического труда. В Петрограде какая-то интеллигентная толпа собирается около Таврического дворца - чтобы? защищать несуществующий всенародный кабак. Новая смесь безумия, демагогической жестокости, глупости и той неизъяснимой маниловщины, на которую способны только русские. Румянцевский Музей закрыт второй день за отсутствием топлива, не припасенного глупостью и нерачительностью нашего смотрителя. Университетский совет более часа толковал об отдельных словах в редакции отклика на имевшее не состояться открытие всенародного кабака.