7 ноября. Сергей Петров
два стихотворения
ПСАЛОМ
Аз усумняюсь. Есмь сплошной сумятицы псалом,
горящий глас старообрядца,
косматей волосом, чем сам Авессалом,
и в голове моей Ты можешь затеряться,
как в детских дебрях. Но Тебя пою,
душой рыдаючи до умопомраченья.
Ты ревность зришь великую мою,
мое тысячесердое раченье.
Аз собран есмь у ног Твоих псалмом,
всей горечи и скорби красноречьем.
Кипучим городом валяюсь за холмом,
опутанный Твоим бурливым Седьмиречьем.
Лежу, вытягиваясь всем умом
к Тебе, как бы рукой - предместьем, как предплечьем.
Всем скопищем домов хочу Тебе молиться
аз, духа Твоего развратная столица.
Ты, Боже, зришь столпов или колен преклон.
Как стогно, я открыт Тебе широко
вместилищами грозного порока,
моей души раскинув Вавилон,
где нараспашку всё - на улицах, под кровлей
кипит смятеньем, блудом и торговлей.
И жизнь моя не торжище ли есть,
где суетой торгуют на таланты,
где горького безденежья не счесть,
где, Господи, еси убог и рван Ты?
Аз есмь ширококаменное море,
подобное Содому и Гоморре,
и, не успевши выйти из пелен,
аз, Боже мой, Тобой испепелен.
Но нет! Аз есмь Господень вечный град,
открытый тысячью и уст и врат,
и сколько сердце Божье ни гневи я -
распутная блудница Ниневия, -
есмь Божий город и безумьем горд,
в песках и роскоши блаженно распростерт.
Аз есмь священный Иерусалим,
Господним гневом крепок и палим.
Аз есмь Твой гордый Рим и мудрые Афины,
орлиный клик и зрак совы,
и не сечет Твой меч моей повинной,
в грехе склоненной головы.
Аз есмь, витийствуя и плача, Византия
с язычники и ангелы святые.
Аз есмь Твоя последняя глава
той книги, что раскрыта, как ворота
церковные, и криворото,
как закоулками бредущая молва,
юродиво гугню про что-то,
лохмато-бородатая Москва.
Перед Тобой собрался я толпой,
великой давкой, руганью и бранью,
и я молюсь, убогий и слепой,
о подаянии сему собранью.
И се бросаюсь городским прибоем,
потоком улиц, и домов валы
гремят Тебе раскатами хвалы...
Но, Боже, боязно с Тобою нам обоим,
что мы себя столь беспощадно строим
и что впадаем в смерть, как в бесноватый грех,
как бы в одну из тьмы прорех
на грубом рубище гноящегося мира.
И се есть, Господи, Твоя порфира.
Пою псалмы, ревет моя триодь,
как плоть стихирная: «Велик, велик Господь!»
Греми Ему хвалу, моя стихира!
А Ты, Ты в городах моих погряз.
А Ты, Ты нищий Царь еси. И усумнихся аз.
7 ноября 1942 - 1962
***
Я предстал себе через n-светолет,
явился к себе - не этот, так тот,
как к виску приставленный пистолет
иль как лихо закрученный вертолет.
Обоим вспомнилось: рокот ракет,
ропот роботов, взрыв, раскат,
какая-то Кэт, и игра в крокет,
и гранитных аркад каскад.
Потом забылось. И ушел простак,
ушел от себя, как сердитый стук.
На стыке столетий бывает так:
обратной стороной лежит листок.
7 ноября 1962
ПСАЛОМ
Аз усумняюсь. Есмь сплошной сумятицы псалом,
горящий глас старообрядца,
косматей волосом, чем сам Авессалом,
и в голове моей Ты можешь затеряться,
как в детских дебрях. Но Тебя пою,
душой рыдаючи до умопомраченья.
Ты ревность зришь великую мою,
мое тысячесердое раченье.
Аз собран есмь у ног Твоих псалмом,
всей горечи и скорби красноречьем.
Кипучим городом валяюсь за холмом,
опутанный Твоим бурливым Седьмиречьем.
Лежу, вытягиваясь всем умом
к Тебе, как бы рукой - предместьем, как предплечьем.
Всем скопищем домов хочу Тебе молиться
аз, духа Твоего развратная столица.
Ты, Боже, зришь столпов или колен преклон.
Как стогно, я открыт Тебе широко
вместилищами грозного порока,
моей души раскинув Вавилон,
где нараспашку всё - на улицах, под кровлей
кипит смятеньем, блудом и торговлей.
И жизнь моя не торжище ли есть,
где суетой торгуют на таланты,
где горького безденежья не счесть,
где, Господи, еси убог и рван Ты?
Аз есмь ширококаменное море,
подобное Содому и Гоморре,
и, не успевши выйти из пелен,
аз, Боже мой, Тобой испепелен.
Но нет! Аз есмь Господень вечный град,
открытый тысячью и уст и врат,
и сколько сердце Божье ни гневи я -
распутная блудница Ниневия, -
есмь Божий город и безумьем горд,
в песках и роскоши блаженно распростерт.
Аз есмь священный Иерусалим,
Господним гневом крепок и палим.
Аз есмь Твой гордый Рим и мудрые Афины,
орлиный клик и зрак совы,
и не сечет Твой меч моей повинной,
в грехе склоненной головы.
Аз есмь, витийствуя и плача, Византия
с язычники и ангелы святые.
Аз есмь Твоя последняя глава
той книги, что раскрыта, как ворота
церковные, и криворото,
как закоулками бредущая молва,
юродиво гугню про что-то,
лохмато-бородатая Москва.
Перед Тобой собрался я толпой,
великой давкой, руганью и бранью,
и я молюсь, убогий и слепой,
о подаянии сему собранью.
И се бросаюсь городским прибоем,
потоком улиц, и домов валы
гремят Тебе раскатами хвалы...
Но, Боже, боязно с Тобою нам обоим,
что мы себя столь беспощадно строим
и что впадаем в смерть, как в бесноватый грех,
как бы в одну из тьмы прорех
на грубом рубище гноящегося мира.
И се есть, Господи, Твоя порфира.
Пою псалмы, ревет моя триодь,
как плоть стихирная: «Велик, велик Господь!»
Греми Ему хвалу, моя стихира!
А Ты, Ты в городах моих погряз.
А Ты, Ты нищий Царь еси. И усумнихся аз.
7 ноября 1942 - 1962
***
Я предстал себе через n-светолет,
явился к себе - не этот, так тот,
как к виску приставленный пистолет
иль как лихо закрученный вертолет.
Обоим вспомнилось: рокот ракет,
ропот роботов, взрыв, раскат,
какая-то Кэт, и игра в крокет,
и гранитных аркад каскад.
Потом забылось. И ушел простак,
ушел от себя, как сердитый стук.
На стыке столетий бывает так:
обратной стороной лежит листок.
7 ноября 1962