13 октября 1942-го года
в дневниках
Георгий Славгородский, школьный учитель, 28 лет, сержант, направленный из Сталинграда на командирские курсы:
13 октября 1942 г., хутор Красный Буксир (Поселок Красный Буксир Среднеахтубинского р-на Сталинградской обл).
Перед уходом пошли с Тарасовым по батареям. Долго перебирались по развалинам в школу, где находилась 1 из 3 батальона. Как раз был налет авиации, трескотня зениток и ружейных выстрелов, шум самолетов и разрывы бомб. Мы то пережидали, то опять пробирались к школе на редкость уцелевшему зданию. К нашему приходу там случилось несчастье: были ранены Финогин, комбат, комиссар и др. Неопределенное чувство: жалость и презрение... Комбат сморщился и махнул рукой, когда командир взвода докладывал о невыполненном приказании. Впечатление такое: теперь, когда ранены люди и я, хоть все пропади пропадом. Этот же Московский самодовольно улыбался на другой день, сообщая, что ему присвоено звание старшего лейтенанта. Я не пожал ему руку, поздравляя. Я простился со всеми с подчеркнутым сочувствием. Беев, Аксенов и др. смотрели на меня, как на счастливца. Мне было неприятно, чтобы обо мне остались плохого мнения. Действительно, мне не хотелось упускать случая, но я не радовался ему, и если попаду в пехоту, то еще и жалеть буду. Придя с батареи, попросил ребят нагреть чаю, а сам принялся за фотографирование, заряжание аппарата по просьбе начштаба. Наскоро пил чай, давая советы ребятам, Семен стоял, чесал затылок. Я его обнял, похлопал, он заплакал. Все удивились такой искренности и открытой дружбе между командиром и подчиненным. Я чувствовал нежность к Семену, как к своему брату. Рютин сколько ни жал руку, какие ни говорил слова, а все же ни он, ни я не чувствовали того, что чувствовали мы с Семеном. Однако характерные слова: «До свидания, товарищ сержант, спасибо тебе за все». Я горжусь тем, что воспитал к себе такое уважение. Грищенко назвал своим другом и велел дать водки и колбасы. И в свою очередь попросил мой ППШ с чехлом. Чехла-то мне не хотелось отдавать. Кстати, здесь же боец 4 батареи дал мне 3 замка. Я сфотографировал ППШ в чехле в нескольких положениях, чтобы послать в газету, если представится возможность. Итак, я оставил друзей, начальников и подчиненных в развалинах Сталинграда, решив, что моя судьба зависит отчасти и от меня, я должен сам прокладывать себе дорогу в жизни и пойти смело на любые дела, раз решил связать свою судьбу с партией, с народом. Довольно сидеть в засаде и выжидать!..
На курсы [заголовок сделан фиолетовыми чернилами ].
До вечера оформляли документы в штабе дивизии. Я получил кандидатскую карточку, и меня поздравил полковой комиссар Щербина. Баранов покормил нас томатом. Вечером компанией в 12 человек пошли на мостик «тракторный». Оттуда - бойцы с оружием и продуктами, туда - гражданские с мешками и бойцы! Мостик не выдерживает, и его затопляет. Тяжело шли песчаной дорогой по острову. На втором рукаве Волги удалось быстро переправиться на моторке. Держали путь на Старенький. Нас из дивизиона трое: я, Тарасов и Карасев. Этого старшину я не любил за принужденный смех, подмигивание и выпрашивание комплиментов. Теперь он называет нежно меня по имени и считается с моим мнением. Карасев, как ребенок, держится за юбку, лебезит, заискивает. Я отталкиваю его, что «тебе нужно было еще бойцом быть...»; этот человек живет своей рабской философией: выше, скорее - там безопасней, о доме мечтает. Куда ветер дует, лишь бы обойти трудности, остаться живым. Пришли в Старенький ночью. Утром мылись, брились, ели. Тарасов накормил компанию, убив телка. К вечеру нас отвели в государственный питомник - штаб 62 армии. Оттуда получили направление в Красный Буксир и долго его искали ночью. Спали под сеном. День отдыхали. Второй день копали землянки, знакомимся с курсами, друг с другом. На третий день я составлял списки взвода. Люди всякие; и молодые, и старики, участники трех войн, и такие, которые пришли учиться, и такие, которые пришли спасать свою шкуру, и такие, которые решили воевать не так, как их начальники, и такие, которые решили под личиной командира спасти свою шкуру... Не без Абгаш. В этот день немецкий самолет сбросил бомбы на наш лагерь, четырех ранил и одного убил курсанта. А поэтому мы переезжаем в Среднюю Ахтубу. Меня поставили на отделение, я бы не отказался и от взвода, но начальство считает, что артиллерист не сможет командовать взводом. Мне тоже выдавать себя за пехотинца неохота. Я остался с отделением Федчука, чтобы сходить к своим тылам. Карасев ходил нелегально к Наумову и принес плохие вести. Семен тяжело ранен, командир дивизиона ранен, Пресняков, Михайлов убиты и многие другие. Дивизион весь растерялся, противник у берега, наши сдали Тракторный. Весь день там идет ожесточенная бомбежка, воздушные бои не прекращаются. Люди гибнут. Я еще счастлив, оказывается... Но все время здесь не ладится у меня с желудком, просто болею, питание плохое, ослаб, самочувствие плохое. Достал молока кислого за хлеб - немножко закрепил желудок. Охраняли лагерь отделением своей дивизии, как-то сразу сдружились.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
13 октября.
Вчера уехала теща в Переславль лечить зубы, мы остались одни, и вдруг с нас, как [у] бродяг весной [старая] ветхая одежда, стала ненужной, и мы сбросили с себя и немцев, и евреев, и тещу, и остались вдвоем среди неоткрытых, неведомых миру современных людей сокровищ.
Мне открылся ясный путь освобождения: не в теще дело, а в себе. Надо перейти к делу, надо писать так, будто не существует на свете никаких препятствий, немцев, славян, евреев, тещи, надо этим глубоко проникнуться, войти в дело, и тогда, я уверен в этом, что будет просто смешно то, что раньше казалось непреодолимым препятствием.
Для начала я отправлюсь на Ботик в колонию детей Ленинграда, проникнусь этими материалами и напишу «Дети Ленинграда».
Сергей Вавилов, физик, академик, 51 год
13 октября.
Йошкар-Ола. Осенняя утренняя темь, дождь. Неопределенность с поездкой в Москву. Олюшке прислали повестку на трудовую повинность. Возня с биографией Ньютона. Планы и влезающая помаленьку простуда. Ощущение как перед гробом.
Всеволод Иванов, писатель, драматург, сценарист, 48 лет, Ташкент:
13 октября.
Вторник.
Хлопоты об отъезде: «Ташкентский колобок», когда люди, от которых зависит решение вопроса, перебрасывают вас от одного к другому: Калошин послал к полковнику Трекопытову, Трекопытов к Гольцеву, Гольцев к Остроуменко, а куда тот пошлет, - может быть, к чертовой матери?
Позвонила жена Богословского и попросила Тамару привезти два килограмма шоколада из Москвы:
- ...по твердой цене...
- Но, где же мне его взять? - спросила Тамара в изумлении.
- В «Арагви».
Объяснить это глупостью нельзя, скорее, сказано это из желания, чтоб о роскошной сей женщине побольше говорили.
Был у комиссара Анисимова. Он - проще. Кабинет пустой, в приемной - никого. Он говорит, что в 39 году отказался остаться в Москве, - «И здесь чувствую, опустился». Его переводят в Москву. Вошел тоже опростившийся генерал. Генерала тоже переводят в Москву - «Нашьют защитные нашивочки, и поезжай». Комиссар пригласил на субботу охотиться на кабанов.
В несказанной радости от сего, пришел домой и стал раздумывать - как бы остаться до семнадцатого, так по естественному выходит, что пятнадцатого не уедем. Остроуменко, как и оказалось, сообщил, что мест в машине нет.
- А когда будут?
- Да ведь у нас ходят каждое [нрзб.], значит 25-го. Да, до 25-го далеко!
То есть эти сукины дети, с «84-го», дали мне просто-напросто телефон аэропорта. Я мог взять его и в Союзе писателей.
Пока я размышлял - «как бы остаться», позвонил благодетель Макаров с киностудии и сказал, что, в общем, либретто мое, неожиданно, принято.
- «Надо заключить договор». Договор в моих обстоятельствах и без того приятно. Но тут вдвойне. Обрадовавшись, улегся отдохнуть: под окном разговаривают мальчишки:
- А кто такой Щорс?
- Герой Гражданской войны.
- А кто такой Багратион?..
- Я читал о нем книжечку... Это был такой толстяк.
Позвонил какой-то драматург Холмский и предложил купить у него бумагу. Интересно, сколько может взять драматург с драматурга за лист бумаги. Этот Холмский хотел прийти в восемь часов. Пожалуй, меньше чем по одному рублю за лист не возьмет. Так оно и вышло, с той разницей, что мне было стыдно - ибо пришел голодный, потный от смущения, лысый человек в черном костюме, наверное, в последнем. Жена и дочь его в туберкулезном санатории, сам он лежит во тьме, чтобы сэкономить полтора часа света, дабы иметь десять минут горения электрической печки для чайника. Два часа стоит в очереди за хлебом, три часа на обед, из них час за стулом обедающего человека, - еще что-нибудь в распределителе... Словом... Он замолчал, вытирая лоб! Затем он вспомнил наше знакомство - он был некогда директором театра Сатиры. Сейчас пишет что-то для цирка. - «Я наблюдаю другие категории лиц. Стоял у гостиницы человек, продавал кулек фруктов за 15 руб., в день, по его словам, шестьдесят кульков. Это со своего сада; жена зарабатывает на корове - 12 тысяч в месяц, брат... словом - 50 тысяч!» - Мы пожали плечами: - «А проводники? Им уже неважно посадить безбилетного пассажира. Он кладет под сиденье соль, табак, мыло и водку и везет туда, где за это можно получить масло и муку. Он в ездку зарабатывает 123 тыс. руб., и делает в месяц три ездки!»
- Но, ведь в молодости нашей мы тоже такое видали, - сказал я.
И он ответил с горечью:
- Да, и не очень замечали, - горько улыбнувшись, он добавил, - да и не очень завидовали... словом...
Радостно схватив шестьдесят руб. за бумагу, он пошел пешком по Пушкинской, т.к. боялся, что в трамвае могут ограбить.
Георгий Славгородский, школьный учитель, 28 лет, сержант, направленный из Сталинграда на командирские курсы:
13 октября 1942 г., хутор Красный Буксир (Поселок Красный Буксир Среднеахтубинского р-на Сталинградской обл).
Перед уходом пошли с Тарасовым по батареям. Долго перебирались по развалинам в школу, где находилась 1 из 3 батальона. Как раз был налет авиации, трескотня зениток и ружейных выстрелов, шум самолетов и разрывы бомб. Мы то пережидали, то опять пробирались к школе на редкость уцелевшему зданию. К нашему приходу там случилось несчастье: были ранены Финогин, комбат, комиссар и др. Неопределенное чувство: жалость и презрение... Комбат сморщился и махнул рукой, когда командир взвода докладывал о невыполненном приказании. Впечатление такое: теперь, когда ранены люди и я, хоть все пропади пропадом. Этот же Московский самодовольно улыбался на другой день, сообщая, что ему присвоено звание старшего лейтенанта. Я не пожал ему руку, поздравляя. Я простился со всеми с подчеркнутым сочувствием. Беев, Аксенов и др. смотрели на меня, как на счастливца. Мне было неприятно, чтобы обо мне остались плохого мнения. Действительно, мне не хотелось упускать случая, но я не радовался ему, и если попаду в пехоту, то еще и жалеть буду. Придя с батареи, попросил ребят нагреть чаю, а сам принялся за фотографирование, заряжание аппарата по просьбе начштаба. Наскоро пил чай, давая советы ребятам, Семен стоял, чесал затылок. Я его обнял, похлопал, он заплакал. Все удивились такой искренности и открытой дружбе между командиром и подчиненным. Я чувствовал нежность к Семену, как к своему брату. Рютин сколько ни жал руку, какие ни говорил слова, а все же ни он, ни я не чувствовали того, что чувствовали мы с Семеном. Однако характерные слова: «До свидания, товарищ сержант, спасибо тебе за все». Я горжусь тем, что воспитал к себе такое уважение. Грищенко назвал своим другом и велел дать водки и колбасы. И в свою очередь попросил мой ППШ с чехлом. Чехла-то мне не хотелось отдавать. Кстати, здесь же боец 4 батареи дал мне 3 замка. Я сфотографировал ППШ в чехле в нескольких положениях, чтобы послать в газету, если представится возможность. Итак, я оставил друзей, начальников и подчиненных в развалинах Сталинграда, решив, что моя судьба зависит отчасти и от меня, я должен сам прокладывать себе дорогу в жизни и пойти смело на любые дела, раз решил связать свою судьбу с партией, с народом. Довольно сидеть в засаде и выжидать!..
На курсы [заголовок сделан фиолетовыми чернилами ].
До вечера оформляли документы в штабе дивизии. Я получил кандидатскую карточку, и меня поздравил полковой комиссар Щербина. Баранов покормил нас томатом. Вечером компанией в 12 человек пошли на мостик «тракторный». Оттуда - бойцы с оружием и продуктами, туда - гражданские с мешками и бойцы! Мостик не выдерживает, и его затопляет. Тяжело шли песчаной дорогой по острову. На втором рукаве Волги удалось быстро переправиться на моторке. Держали путь на Старенький. Нас из дивизиона трое: я, Тарасов и Карасев. Этого старшину я не любил за принужденный смех, подмигивание и выпрашивание комплиментов. Теперь он называет нежно меня по имени и считается с моим мнением. Карасев, как ребенок, держится за юбку, лебезит, заискивает. Я отталкиваю его, что «тебе нужно было еще бойцом быть...»; этот человек живет своей рабской философией: выше, скорее - там безопасней, о доме мечтает. Куда ветер дует, лишь бы обойти трудности, остаться живым. Пришли в Старенький ночью. Утром мылись, брились, ели. Тарасов накормил компанию, убив телка. К вечеру нас отвели в государственный питомник - штаб 62 армии. Оттуда получили направление в Красный Буксир и долго его искали ночью. Спали под сеном. День отдыхали. Второй день копали землянки, знакомимся с курсами, друг с другом. На третий день я составлял списки взвода. Люди всякие; и молодые, и старики, участники трех войн, и такие, которые пришли учиться, и такие, которые пришли спасать свою шкуру, и такие, которые решили воевать не так, как их начальники, и такие, которые решили под личиной командира спасти свою шкуру... Не без Абгаш. В этот день немецкий самолет сбросил бомбы на наш лагерь, четырех ранил и одного убил курсанта. А поэтому мы переезжаем в Среднюю Ахтубу. Меня поставили на отделение, я бы не отказался и от взвода, но начальство считает, что артиллерист не сможет командовать взводом. Мне тоже выдавать себя за пехотинца неохота. Я остался с отделением Федчука, чтобы сходить к своим тылам. Карасев ходил нелегально к Наумову и принес плохие вести. Семен тяжело ранен, командир дивизиона ранен, Пресняков, Михайлов убиты и многие другие. Дивизион весь растерялся, противник у берега, наши сдали Тракторный. Весь день там идет ожесточенная бомбежка, воздушные бои не прекращаются. Люди гибнут. Я еще счастлив, оказывается... Но все время здесь не ладится у меня с желудком, просто болею, питание плохое, ослаб, самочувствие плохое. Достал молока кислого за хлеб - немножко закрепил желудок. Охраняли лагерь отделением своей дивизии, как-то сразу сдружились.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
13 октября.
Вчера уехала теща в Переславль лечить зубы, мы остались одни, и вдруг с нас, как [у] бродяг весной [старая] ветхая одежда, стала ненужной, и мы сбросили с себя и немцев, и евреев, и тещу, и остались вдвоем среди неоткрытых, неведомых миру современных людей сокровищ.
Мне открылся ясный путь освобождения: не в теще дело, а в себе. Надо перейти к делу, надо писать так, будто не существует на свете никаких препятствий, немцев, славян, евреев, тещи, надо этим глубоко проникнуться, войти в дело, и тогда, я уверен в этом, что будет просто смешно то, что раньше казалось непреодолимым препятствием.
Для начала я отправлюсь на Ботик в колонию детей Ленинграда, проникнусь этими материалами и напишу «Дети Ленинграда».
Сергей Вавилов, физик, академик, 51 год
13 октября.
Йошкар-Ола. Осенняя утренняя темь, дождь. Неопределенность с поездкой в Москву. Олюшке прислали повестку на трудовую повинность. Возня с биографией Ньютона. Планы и влезающая помаленьку простуда. Ощущение как перед гробом.
Всеволод Иванов, писатель, драматург, сценарист, 48 лет, Ташкент:
13 октября.
Вторник.
Хлопоты об отъезде: «Ташкентский колобок», когда люди, от которых зависит решение вопроса, перебрасывают вас от одного к другому: Калошин послал к полковнику Трекопытову, Трекопытов к Гольцеву, Гольцев к Остроуменко, а куда тот пошлет, - может быть, к чертовой матери?
Позвонила жена Богословского и попросила Тамару привезти два килограмма шоколада из Москвы:
- ...по твердой цене...
- Но, где же мне его взять? - спросила Тамара в изумлении.
- В «Арагви».
Объяснить это глупостью нельзя, скорее, сказано это из желания, чтоб о роскошной сей женщине побольше говорили.
Был у комиссара Анисимова. Он - проще. Кабинет пустой, в приемной - никого. Он говорит, что в 39 году отказался остаться в Москве, - «И здесь чувствую, опустился». Его переводят в Москву. Вошел тоже опростившийся генерал. Генерала тоже переводят в Москву - «Нашьют защитные нашивочки, и поезжай». Комиссар пригласил на субботу охотиться на кабанов.
В несказанной радости от сего, пришел домой и стал раздумывать - как бы остаться до семнадцатого, так по естественному выходит, что пятнадцатого не уедем. Остроуменко, как и оказалось, сообщил, что мест в машине нет.
- А когда будут?
- Да ведь у нас ходят каждое [нрзб.], значит 25-го. Да, до 25-го далеко!
То есть эти сукины дети, с «84-го», дали мне просто-напросто телефон аэропорта. Я мог взять его и в Союзе писателей.
Пока я размышлял - «как бы остаться», позвонил благодетель Макаров с киностудии и сказал, что, в общем, либретто мое, неожиданно, принято.
- «Надо заключить договор». Договор в моих обстоятельствах и без того приятно. Но тут вдвойне. Обрадовавшись, улегся отдохнуть: под окном разговаривают мальчишки:
- А кто такой Щорс?
- Герой Гражданской войны.
- А кто такой Багратион?..
- Я читал о нем книжечку... Это был такой толстяк.
Позвонил какой-то драматург Холмский и предложил купить у него бумагу. Интересно, сколько может взять драматург с драматурга за лист бумаги. Этот Холмский хотел прийти в восемь часов. Пожалуй, меньше чем по одному рублю за лист не возьмет. Так оно и вышло, с той разницей, что мне было стыдно - ибо пришел голодный, потный от смущения, лысый человек в черном костюме, наверное, в последнем. Жена и дочь его в туберкулезном санатории, сам он лежит во тьме, чтобы сэкономить полтора часа света, дабы иметь десять минут горения электрической печки для чайника. Два часа стоит в очереди за хлебом, три часа на обед, из них час за стулом обедающего человека, - еще что-нибудь в распределителе... Словом... Он замолчал, вытирая лоб! Затем он вспомнил наше знакомство - он был некогда директором театра Сатиры. Сейчас пишет что-то для цирка. - «Я наблюдаю другие категории лиц. Стоял у гостиницы человек, продавал кулек фруктов за 15 руб., в день, по его словам, шестьдесят кульков. Это со своего сада; жена зарабатывает на корове - 12 тысяч в месяц, брат... словом - 50 тысяч!» - Мы пожали плечами: - «А проводники? Им уже неважно посадить безбилетного пассажира. Он кладет под сиденье соль, табак, мыло и водку и везет туда, где за это можно получить масло и муку. Он в ездку зарабатывает 123 тыс. руб., и делает в месяц три ездки!»
- Но, ведь в молодости нашей мы тоже такое видали, - сказал я.
И он ответил с горечью:
- Да, и не очень замечали, - горько улыбнувшись, он добавил, - да и не очень завидовали... словом...
Радостно схватив шестьдесят руб. за бумагу, он пошел пешком по Пушкинской, т.к. боялся, что в трамвае могут ограбить.