15 июля 1937-го года
в дневниках
Дневники дрейфующей станции "Северный Полюс-1"
Иван Папанин, 42 года, начальник станции:
15 июля.
Петя начал опускать батометры на глубину тысяча метров. Он сделает эту станцию, а ночью будет производить химические исследования взятых проб воды.
Женя весь день занят измерениями силы тяжести. Он сделал астрономическое определение. Наши координаты - 88 градусов 08 минут северной широты и 2 градуса западной долготы.
В своей очередной радиограмме, посланной в Главное управление Северного морского пути, мы сообщили:
«Ночью 14 июля наблюдали первое серьезное сжатие на южной окраине нашего поля.
Сравнительно молодой лед метровой толщины нагромоздился широкой грядой, местами высотой до восьми метров. Толчков не чувствовали. Ведь наше поле в несколько квадратных километров при средней толщине три метра весит несколько десятков миллионов тонн, обладает огромной инерцией. Мы очень довольны своей льдиной. Однако бдительность не теряем, круглые сутки следим за старыми трещинами».
Мне пришлось потрудиться на базе № 1: она тоже затоплена. Я выбрал для нее в стороне хорошее, сухое место на снегу. Как только я развязал покрышку, довольно плотно облегавшую наши запасы, вниз посыпались ящики с маслом, бидоны с сахаром. Вытаскивая их из талого снега, сильно промочил ноги. Стало противно холодно, почувствовал какой-то озноб, но работы не бросил; перетащил на руках к новому месту в общем больше тонны груза. Потом открыл мешок с запасными валенками, внутрь которых были убраны отличные противоцинготные средства: лук и чеснок. Правда, часть овощей промерзла, но сохранившиеся будут хорошим подспорьем для предотвращения цинги.
Помогал Петровичу выбирать лебедкой трос с батометрами. Потом ремонтировал свою койку, так как веревки на ней порвались и спать стало неудобно.
После полудня началось некоторое похолодание, хотя температура всего лишь минус один градус. Хотя бы немного задержалось это быстрое таяние снега!
Крепко спал ночью в течение пяти часов - «минуток триста», как говорит Эрнст. С удовольствием позавтракал. Меню нынче было скромное: гречневая каша и чай с сухарями.
Петр Петрович и Женя все время сильно загружены научной работой. Немного свободных часов остается у них для сна. Спят они не больше шести часов в сутки.
Теодорыч после завтрака лег отдохнуть, но ему не спалось: день был исключительно хорош, солнце настолько сильно согревало палатку, что в ней было даже жарко.
У нас праздничное настроение: наши сводки погоды помогли перелету Громова через Северный полюс.
На радостях мы с Теодорычем отправили на Большую Землю в газеты такую радиограмму:
«Наши маленькие палатки среди торосов и трещин почти незаметны, поэтому для лучшего нахождения нас мы намалевали для Громова красный круг диаметром в сто пятьдесят метров. К сожалению, низкая облачность и туман не позволили экипажу самолета сбросить нам письма и газеты. Пролетая над полюсом, экипаж самолета послал нам приветствие: «Привет завоевателям Арктики - Папанину, Кренкелю, Ширшову, Федорову. Экипаж самолета АНТ-25. Громов, Юмашев, Данилин». С огромной радостью узнали мы о новом рекорде Громова. Рады, что наши сведения о погоде помогли перелетам славных советских летчиков. На перекрестке всех меридианов светофор открыт. Добро пожаловать! Папанин, Кренкель».
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
15 июля.
Ночью было первое серьезное сжатие на южной окраине нашего поля. Сравнительно молодой лед метровой толщины нагромождался широкой грядой, местами высотой до восьми метров. Это самые высокие торосы в нашем районе. Толчков не чувствовали, ведь наше поле - несколько квадратных километров при средней толщине в три метра - весит несколько десятков миллионов тонн и обладает огромной инерцией. Мы довольны льдиной, однако бдительности не теряем, круглые сутки следим за старыми трещинами.
Огромные голубые озера объективно очень красивы, но если из них приходится вытаскивать десятки бидонов весом по 50 килограммов каждый и при этом сапоги оказываются чересчур короткими, то на природную красоту внимания не обращаешь. Каждый бидон продовольствия, каждый бурдюк с керосином несчетное количество раз прошел через наши руки. Эта дополнительная нагрузка крайне утомительна, тем более что ход научных работ изменить нельзя. Мы двигаемся, и по пути дрейфа приходится равномерно наносить глубины, делать суточные серии, магнитные, гравитационные и другие наблюдения.
Вот и сейчас, во время ночного дежурства, перетаскивал запасную базу № 2. Она совсем в воде. Бурдюки с керосином плавают, бидоны с продовольствием просто утонули. Нужно было перенести базу на бугорок метров за 15. Таскал больше двух часов. Таскать нелегко. Ноги почти по колено в воде, скользят по льду, промокли. После каждого бидона останавливался и ждал, пока успокоится сердце. Всего доставил 35 «мест» и каждое по 50 килограммов. Подконец догадался керосиновые бурдюки не поднимать из воды, а тащить их вплавь, хотя бы полпути. Теперь база на сухом месте, все в порядке.
У Папанина и у меня что-то очень часто болит голова. Глотаем пирамидон. Ширшов предполагает легкое хроническое гриппозное состояние. Головная боль не настоящая, а какая-то колющая и ноющая муть, особенно при физической работе. Ладно, приедем на материк, там подремонтируемся.
Папанин перебрал лук и чеснок, зашитый в запасных валенках. Отходов мало, лук отлично сохранился. Щи ел с сырой луковицей. Хорошо.
Вот только - два месяца не читал ни одной книги. Не хватает времени даже для сна. Единственным нашим ежедневным чтением является надпись на палатке: «Дрейфующая экспедиция Главсевморпути».
В последние дни начались заморозки. Возможно, что это наступление зимы. Наконец-то из людей-амфибий превратимся в более нормальных, сухопутных, а не земноводных.
Михаил Пришвин, 64 года, Загорск:
15 июля.
...
Помнить, что все подобные записи надо делать сразу без последующих поправок, чтобы они выходили вполне законченно.
Чувствую в своих писаниях ту реальность, что я побеждаю как-то и после какой-то борьбы за что-то - мое «что-то» остается сохраненным и заключенным в моих писаниях.
Я думаю, что литература современная должна быть биографией: правда, «вечности» нет, из чего же исходить, из какой реальности?
В этом и есть секрет моей долговечности в литературе: я пишу только о том, что сам лично пережил.
Не мню я себя великим писателем и это целью себе никогда в жизни не ставил: ни славу, ни деньги. Я пишу в свое удовольствие и не знаю почему: так это хочется. Но читатель меня убеждает, и я думаю, что так мне и надо писать. Еще убеждает меня долговечность моих писаний, из которых Колобку уже 32 года, и он всё юн. В чем же секрет этой долговечности? Я думаю, в том, что все мои писания есть биография. Не биография даже, а признание. Правда, в многих вещах нельзя признаваться, но для чего же искусство? Вот идут превосходного сложения женщины купаться и на моих глазах раздеваются. Невозможно мне признаться в своих чувствах. Но я заметил, что в эту ночь крот сделал себе дырочку и набросал холмик мягкой земли как раз на том месте, где купаются женщины. И мои две красавицы сели как раз возле кротовой дырочки. Невозможно мне описать свои чувства, но подземное существо черное, мохнатое, слепое, с одним обонянием - почему бы не описать? Опишу крота, и никто не догадается, что в нем я скрыл свои подземные чувства, в которых прямо невозможно признаться.
При таланте и большом мастерстве можно решительно все описать.
Писать понятно для всех, по-моему, невозможно: пройдет некоторое время до тех пор, пока произведение будет признано полезным для всех. Конечно, и когда будет признано, понимать будут не все, но тогда в силу того, что «надо», непонимающие будут делать вид, что понимают.
Вот почему я не пишу для всех и вовсе не забочусь о дураках, признали бы умные, а дураков рано или поздно заставят признать.
Вспоминаю, как в Кеми стрелок убил заключенного при попытке бежать. Начальник, сопровождавший нас, негодовал только на то, что убитого долго не убирают, а что убит человек, этого вовсе не было: убит заключенный при попытке бежать, и стрелок непременно был должен убить. Человек тут не был, а только один механизм: заключенный и стрелок, бежит заключенный - его убивает стрелок, а не человек.
В таком сцеплении всех, совершенно бесчеловечном, и происходила постройка канала. В том-то и есть неприятность и глубокая фальшь сборника «Канал им. Сталина», что авторы чекистов хотят сделать человечными.
Навестить Шкловского с целью узнать, нет ли еще чего по Беломорстрою, книг, музея.
Питание + размножение = животная жизнь + сознание = человек.
Потребности 1) питания 2) размножения и 3) сознания.
К полету Громова в Америку. Похоже, что авиация у нас действительно стоит высоко. Но и как ей не быть высоко: люди-то какие! Что мне терять? что у меня остается? Ничего! И я лечу. За Громовым сотни тысяч такой готовой молодежи, только позвать - и каждый с радостью полетит, куда только велят.
Дневники дрейфующей станции "Северный Полюс-1"
Иван Папанин, 42 года, начальник станции:
15 июля.
Петя начал опускать батометры на глубину тысяча метров. Он сделает эту станцию, а ночью будет производить химические исследования взятых проб воды.
Женя весь день занят измерениями силы тяжести. Он сделал астрономическое определение. Наши координаты - 88 градусов 08 минут северной широты и 2 градуса западной долготы.
В своей очередной радиограмме, посланной в Главное управление Северного морского пути, мы сообщили:
«Ночью 14 июля наблюдали первое серьезное сжатие на южной окраине нашего поля.
Сравнительно молодой лед метровой толщины нагромоздился широкой грядой, местами высотой до восьми метров. Толчков не чувствовали. Ведь наше поле в несколько квадратных километров при средней толщине три метра весит несколько десятков миллионов тонн, обладает огромной инерцией. Мы очень довольны своей льдиной. Однако бдительность не теряем, круглые сутки следим за старыми трещинами».
Мне пришлось потрудиться на базе № 1: она тоже затоплена. Я выбрал для нее в стороне хорошее, сухое место на снегу. Как только я развязал покрышку, довольно плотно облегавшую наши запасы, вниз посыпались ящики с маслом, бидоны с сахаром. Вытаскивая их из талого снега, сильно промочил ноги. Стало противно холодно, почувствовал какой-то озноб, но работы не бросил; перетащил на руках к новому месту в общем больше тонны груза. Потом открыл мешок с запасными валенками, внутрь которых были убраны отличные противоцинготные средства: лук и чеснок. Правда, часть овощей промерзла, но сохранившиеся будут хорошим подспорьем для предотвращения цинги.
Помогал Петровичу выбирать лебедкой трос с батометрами. Потом ремонтировал свою койку, так как веревки на ней порвались и спать стало неудобно.
После полудня началось некоторое похолодание, хотя температура всего лишь минус один градус. Хотя бы немного задержалось это быстрое таяние снега!
Крепко спал ночью в течение пяти часов - «минуток триста», как говорит Эрнст. С удовольствием позавтракал. Меню нынче было скромное: гречневая каша и чай с сухарями.
Петр Петрович и Женя все время сильно загружены научной работой. Немного свободных часов остается у них для сна. Спят они не больше шести часов в сутки.
Теодорыч после завтрака лег отдохнуть, но ему не спалось: день был исключительно хорош, солнце настолько сильно согревало палатку, что в ней было даже жарко.
У нас праздничное настроение: наши сводки погоды помогли перелету Громова через Северный полюс.
На радостях мы с Теодорычем отправили на Большую Землю в газеты такую радиограмму:
«Наши маленькие палатки среди торосов и трещин почти незаметны, поэтому для лучшего нахождения нас мы намалевали для Громова красный круг диаметром в сто пятьдесят метров. К сожалению, низкая облачность и туман не позволили экипажу самолета сбросить нам письма и газеты. Пролетая над полюсом, экипаж самолета послал нам приветствие: «Привет завоевателям Арктики - Папанину, Кренкелю, Ширшову, Федорову. Экипаж самолета АНТ-25. Громов, Юмашев, Данилин». С огромной радостью узнали мы о новом рекорде Громова. Рады, что наши сведения о погоде помогли перелетам славных советских летчиков. На перекрестке всех меридианов светофор открыт. Добро пожаловать! Папанин, Кренкель».
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
15 июля.
Ночью было первое серьезное сжатие на южной окраине нашего поля. Сравнительно молодой лед метровой толщины нагромождался широкой грядой, местами высотой до восьми метров. Это самые высокие торосы в нашем районе. Толчков не чувствовали, ведь наше поле - несколько квадратных километров при средней толщине в три метра - весит несколько десятков миллионов тонн и обладает огромной инерцией. Мы довольны льдиной, однако бдительности не теряем, круглые сутки следим за старыми трещинами.
Огромные голубые озера объективно очень красивы, но если из них приходится вытаскивать десятки бидонов весом по 50 килограммов каждый и при этом сапоги оказываются чересчур короткими, то на природную красоту внимания не обращаешь. Каждый бидон продовольствия, каждый бурдюк с керосином несчетное количество раз прошел через наши руки. Эта дополнительная нагрузка крайне утомительна, тем более что ход научных работ изменить нельзя. Мы двигаемся, и по пути дрейфа приходится равномерно наносить глубины, делать суточные серии, магнитные, гравитационные и другие наблюдения.
Вот и сейчас, во время ночного дежурства, перетаскивал запасную базу № 2. Она совсем в воде. Бурдюки с керосином плавают, бидоны с продовольствием просто утонули. Нужно было перенести базу на бугорок метров за 15. Таскал больше двух часов. Таскать нелегко. Ноги почти по колено в воде, скользят по льду, промокли. После каждого бидона останавливался и ждал, пока успокоится сердце. Всего доставил 35 «мест» и каждое по 50 килограммов. Подконец догадался керосиновые бурдюки не поднимать из воды, а тащить их вплавь, хотя бы полпути. Теперь база на сухом месте, все в порядке.
У Папанина и у меня что-то очень часто болит голова. Глотаем пирамидон. Ширшов предполагает легкое хроническое гриппозное состояние. Головная боль не настоящая, а какая-то колющая и ноющая муть, особенно при физической работе. Ладно, приедем на материк, там подремонтируемся.
Папанин перебрал лук и чеснок, зашитый в запасных валенках. Отходов мало, лук отлично сохранился. Щи ел с сырой луковицей. Хорошо.
Вот только - два месяца не читал ни одной книги. Не хватает времени даже для сна. Единственным нашим ежедневным чтением является надпись на палатке: «Дрейфующая экспедиция Главсевморпути».
В последние дни начались заморозки. Возможно, что это наступление зимы. Наконец-то из людей-амфибий превратимся в более нормальных, сухопутных, а не земноводных.
Михаил Пришвин, 64 года, Загорск:
15 июля.
...
Помнить, что все подобные записи надо делать сразу без последующих поправок, чтобы они выходили вполне законченно.
Чувствую в своих писаниях ту реальность, что я побеждаю как-то и после какой-то борьбы за что-то - мое «что-то» остается сохраненным и заключенным в моих писаниях.
Я думаю, что литература современная должна быть биографией: правда, «вечности» нет, из чего же исходить, из какой реальности?
В этом и есть секрет моей долговечности в литературе: я пишу только о том, что сам лично пережил.
Не мню я себя великим писателем и это целью себе никогда в жизни не ставил: ни славу, ни деньги. Я пишу в свое удовольствие и не знаю почему: так это хочется. Но читатель меня убеждает, и я думаю, что так мне и надо писать. Еще убеждает меня долговечность моих писаний, из которых Колобку уже 32 года, и он всё юн. В чем же секрет этой долговечности? Я думаю, в том, что все мои писания есть биография. Не биография даже, а признание. Правда, в многих вещах нельзя признаваться, но для чего же искусство? Вот идут превосходного сложения женщины купаться и на моих глазах раздеваются. Невозможно мне признаться в своих чувствах. Но я заметил, что в эту ночь крот сделал себе дырочку и набросал холмик мягкой земли как раз на том месте, где купаются женщины. И мои две красавицы сели как раз возле кротовой дырочки. Невозможно мне описать свои чувства, но подземное существо черное, мохнатое, слепое, с одним обонянием - почему бы не описать? Опишу крота, и никто не догадается, что в нем я скрыл свои подземные чувства, в которых прямо невозможно признаться.
При таланте и большом мастерстве можно решительно все описать.
Писать понятно для всех, по-моему, невозможно: пройдет некоторое время до тех пор, пока произведение будет признано полезным для всех. Конечно, и когда будет признано, понимать будут не все, но тогда в силу того, что «надо», непонимающие будут делать вид, что понимают.
Вот почему я не пишу для всех и вовсе не забочусь о дураках, признали бы умные, а дураков рано или поздно заставят признать.
Вспоминаю, как в Кеми стрелок убил заключенного при попытке бежать. Начальник, сопровождавший нас, негодовал только на то, что убитого долго не убирают, а что убит человек, этого вовсе не было: убит заключенный при попытке бежать, и стрелок непременно был должен убить. Человек тут не был, а только один механизм: заключенный и стрелок, бежит заключенный - его убивает стрелок, а не человек.
В таком сцеплении всех, совершенно бесчеловечном, и происходила постройка канала. В том-то и есть неприятность и глубокая фальшь сборника «Канал им. Сталина», что авторы чекистов хотят сделать человечными.
Навестить Шкловского с целью узнать, нет ли еще чего по Беломорстрою, книг, музея.
Питание + размножение = животная жизнь + сознание = человек.
Потребности 1) питания 2) размножения и 3) сознания.
К полету Громова в Америку. Похоже, что авиация у нас действительно стоит высоко. Но и как ей не быть высоко: люди-то какие! Что мне терять? что у меня остается? Ничего! И я лечу. За Громовым сотни тысяч такой готовой молодежи, только позвать - и каждый с радостью полетит, куда только велят.