2 июля 1942-го года
в дневниках
Анна Остроумова-Лебедева, художник, 71 год, Ленинград:
2 июля.
Ленинград. Я собираюсь 5-го Июля читать отрывки глав 2-го тома моих «Автобиографических записок», который еще ждет очереди быть напечатанным. Читаю я по предложению «Художественного Общества Камерной музыки», как это ни странно. Не в Академии Художеств, не в ЛОССХе, а в Музыкальном Обществе. Я согласилась, и пошла на это. Моим посредником в переговорах был мой милый, неутомимый друг Петр Евгеньевич, который там состоит членом президиума.
Я очень озабочена, что читать. Хочу прочесть 1-ую главу (1900 - 1903 г.), где я формируюсь как художник, мое общение с Александром Николаевичем Бенуа и Обществом Мир Искусства. Я сделаю в ней некоторые пропуски (первые 9 страниц).
Потом хочу прочесть 3-ью главу в которой я описываю мою жизнь с Адей у Бенуа в Риме, мой роман с Джованни (в 1903 г.). И третью - нашу жизнь в Париже, 14-ое Июля и житье наше на Лаюди Ледро (1906 г.).
Все это возьмет два часа. Может это слишком много для аудитории? Хожу и думаю об этом. Еще второе: как аудитория будет реагировать на то, что читать их будет старая, некрасивая женщина. Читать будет о своих молодых годах и будет такой неприятный контраст. И все будут думать, глядя на меня: «Можно ли поверить, чтобы она когда-нибудь была привлекательна и имела поклонников?»
Конечно, глупо, что я сейчас говорю, но все-таки эти мысли пришли мне на ум. Почему я выбрала эти главы? Я думаю потому, что они ближайшие в хронологическом порядке к первому тому «Записок» и наименее специальны. Аудитории будет скучно слушать описание техники гравюры или цветной литографии или перечисление участвующих художников на выставках «Мир Искусства» и критику мою их произведений. И Но как мое чтение не к настоящему времени, к моменту наших теперешних дней.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
2 июля.
Углем на стене.
Чувство природы, возмещая отсутствие или утрату любимого человека («хороши вы, когда нет ее»), поднимает душу к Богу. Но душа двух любящих, соединенных в Боге, - есть сам Бог. (На молитве углем на стене при молитве о здравии Валерии.)
Почему-то вспомнился Герцен, как смешной петушок, и это перекинулось на себя, как тоже по старой традиции попытка сказать будто бы что-то свое собственное, независимое от общей мысли, или, напротив, пребывающее где-то за пределами этого настоящего ложного общества - в народе.
Между тем, это истинное общественное мнение (народ) исходило от какой-нибудь небольшой кучки дельцов («Бесы»), тогда и теперь тоже от фракции, определяющей «генеральность» линии партии. Вот эта подчеркнутая рационализация личного самоопределения («разъяснение») создала в наше время не петушков, а «подхалимство».
Быть петушком, как Герцен, упиваться самообманом теперь никто уже не может («Правда» бдительна). Потому что теперь все это разъяснено, все вывернуто до того, что сам зам. патриарха Сергий ездит в автомобиле к Чагину (еврею) в Гослитиздат и получает кремлевский паек. А Горький - разве это не трагикомический опыт выпрыгнуть личностью из предопределенного положения казенного «петушка». А Толстой Алексей Н., разве это не пример крайней упрощенности отношений личности и общества («подхалимство»).
Остается нация, я - как русский, как преемник лучших представителей России, национальный писатель. И тут практический политик-еврей подставляет национальному представителю ножку, и тот падает в грязь. И национальный писатель не может подняться и дать в морду «жиду», потому что в лице «жида» вписаны законы великих пророков еврейского народа. Так что тут теперь никуда ни с чем своим не выйдешь в люди и всякую попытку надо бросить и ждать прихода нашего корабля в «Америку» Майн Рида. Так и плыви, писатель, помни, что вокруг тебя океан, и ты не можешь ходить по воде: сиди смирно, дожидайся, спускайся в каюту, поднимайся на палубу, питайся, покуривай, плыви, плыви в желанную Америку.
Анна Остроумова-Лебедева, художник, 71 год, Ленинград:
2 июля.
Ленинград. Я собираюсь 5-го Июля читать отрывки глав 2-го тома моих «Автобиографических записок», который еще ждет очереди быть напечатанным. Читаю я по предложению «Художественного Общества Камерной музыки», как это ни странно. Не в Академии Художеств, не в ЛОССХе, а в Музыкальном Обществе. Я согласилась, и пошла на это. Моим посредником в переговорах был мой милый, неутомимый друг Петр Евгеньевич, который там состоит членом президиума.
Я очень озабочена, что читать. Хочу прочесть 1-ую главу (1900 - 1903 г.), где я формируюсь как художник, мое общение с Александром Николаевичем Бенуа и Обществом Мир Искусства. Я сделаю в ней некоторые пропуски (первые 9 страниц).
Потом хочу прочесть 3-ью главу в которой я описываю мою жизнь с Адей у Бенуа в Риме, мой роман с Джованни (в 1903 г.). И третью - нашу жизнь в Париже, 14-ое Июля и житье наше на Лаюди Ледро (1906 г.).
Все это возьмет два часа. Может это слишком много для аудитории? Хожу и думаю об этом. Еще второе: как аудитория будет реагировать на то, что читать их будет старая, некрасивая женщина. Читать будет о своих молодых годах и будет такой неприятный контраст. И все будут думать, глядя на меня: «Можно ли поверить, чтобы она когда-нибудь была привлекательна и имела поклонников?»
Конечно, глупо, что я сейчас говорю, но все-таки эти мысли пришли мне на ум. Почему я выбрала эти главы? Я думаю потому, что они ближайшие в хронологическом порядке к первому тому «Записок» и наименее специальны. Аудитории будет скучно слушать описание техники гравюры или цветной литографии или перечисление участвующих художников на выставках «Мир Искусства» и критику мою их произведений. И Но как мое чтение не к настоящему времени, к моменту наших теперешних дней.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
2 июля.
Углем на стене.
Чувство природы, возмещая отсутствие или утрату любимого человека («хороши вы, когда нет ее»), поднимает душу к Богу. Но душа двух любящих, соединенных в Боге, - есть сам Бог. (На молитве углем на стене при молитве о здравии Валерии.)
Почему-то вспомнился Герцен, как смешной петушок, и это перекинулось на себя, как тоже по старой традиции попытка сказать будто бы что-то свое собственное, независимое от общей мысли, или, напротив, пребывающее где-то за пределами этого настоящего ложного общества - в народе.
Между тем, это истинное общественное мнение (народ) исходило от какой-нибудь небольшой кучки дельцов («Бесы»), тогда и теперь тоже от фракции, определяющей «генеральность» линии партии. Вот эта подчеркнутая рационализация личного самоопределения («разъяснение») создала в наше время не петушков, а «подхалимство».
Быть петушком, как Герцен, упиваться самообманом теперь никто уже не может («Правда» бдительна). Потому что теперь все это разъяснено, все вывернуто до того, что сам зам. патриарха Сергий ездит в автомобиле к Чагину (еврею) в Гослитиздат и получает кремлевский паек. А Горький - разве это не трагикомический опыт выпрыгнуть личностью из предопределенного положения казенного «петушка». А Толстой Алексей Н., разве это не пример крайней упрощенности отношений личности и общества («подхалимство»).
Остается нация, я - как русский, как преемник лучших представителей России, национальный писатель. И тут практический политик-еврей подставляет национальному представителю ножку, и тот падает в грязь. И национальный писатель не может подняться и дать в морду «жиду», потому что в лице «жида» вписаны законы великих пророков еврейского народа. Так что тут теперь никуда ни с чем своим не выйдешь в люди и всякую попытку надо бросить и ждать прихода нашего корабля в «Америку» Майн Рида. Так и плыви, писатель, помни, что вокруг тебя океан, и ты не можешь ходить по воде: сиди смирно, дожидайся, спускайся в каюту, поднимайся на палубу, питайся, покуривай, плыви, плыви в желанную Америку.