21 мая 1937-го года
в дневниках дрейфующей станции "Северный Полюс - 1".
Марк Трояновский, 29 лет, кинооператор:
"11.10 самолет «СССР-Н-170» управлением Водопьянова Бабушкина штурмана Спирина пролетел над Северным полюсом Начальник экспедиции Шмидт".
Почувствовал, что машина круто уходит вниз. Замутило, как в сильную качку во время размаха. Быстро вылез из мешка, в котором ужасно замерз. Пробиваем облачность, под нами сплошные ледяные поля громадных размеров, заторошенные по краям. Около 11 часов как раз пролетаем над точкой полюса. Начали искать место для посадки. Я заметил, что мы дважды прошли над одним и тем же полем и в ту же минуту увидел в центре этого поля задымившую дымовую шашку, брошенную Спириным. Мы шли уже в 10-15 метрах. Дали полный газ моторам и не было уверенности, что они снова сумеют поднять нас в воздух. Самолет делает совершенно дикий крутой вираж, при этом левая плоскость буквально чертит по торосам... Стало жутковато, как потом выяснилось, это же впечатление было и у Отто Юльевича и других. Но вираж окончен, и самолет пошел на посадку.
Иван Папанин, 42 года, начальник станции:
21 мая. В одиннадцать часов тридцать пять минут утра четырехмоторный воздушный корабль Н-170 совершил посадку в районе Северного полюса. Водопьянов мастерски посадил тяжелый самолет на лед. Интересно знать: как там, на Родине, относятся к этому событию?
Трудно передать ту радость, которую мы испытывали, обмениваясь своими впечатлениями, взаимно поздравляя друг друга. Сразу же начали устанавливать нашу экспедиционную радиостанцию. Подняли мачту, разбили палатку для Кренкеля. Поставили палатку для жилья и временную палатку для гидрологических работ.
Вот место, где мы будем жить! Сколько времени мы проведем здесь? Льдина вполне пригодна для организации научной станции. Тут можно сделать отличный аэродром и принять самолеты Молокова, Мазурука и Алексеева.
На первых порах не все идет гладко: наши аккумуляторы сели. Кренкель нервничает. Пришлось перезаряжать аккумуляторы. Только через десять с половиной часов после посадки на полюсе мы установили связь с островом Рудольфа, дали знать о себе, сообщили, что все у нас благополучно. Первое сообщение о нашем благополучном прибытии к цели отправлено руководителям партии и правительства. Эту радиограмму подписал начальник воздушной экспедиции Отто Юльевич Шмидт:
«В 11 час. 10 мин. самолет «СССР Н-170» под управлением Водопьянова, Бабушкина, Спирина, старшего механика Бассейна пролетел над Северным полюсом. Для страховки прошли еще несколько дальше. Затем Водопьянов снизился с 1750 метров до 200, пробив сплошную облачность, стали искать льдину для посадки и устройства научной станции. В 11 часов 35 мин. Водопьянов блестяще совершил посадку. К сожалению, при отправке телеграммы о достижении полюса внезапно произошло короткое замыкание. Выбыл умформер рации, прекратилась радиосвязь, возобновившаяся только сейчас после установки рации на новой полярной станции. Льдина, на которой мы остановились, расположена примерно в 20 милях за полюсом по ту сторону и несколько на запад от меридиана Рудольфа. Положение уточним. Льдина вполне годится для научной станции, остающейся в дрейфе в центре полярного бассейна. Здесь можно сделать прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом станции».
Приняли первую радиограмму с Рудольфа от наших товарищей, оставшихся на острове. Они поздравляют с успехом и рвутся к нам. Ничего, родные, придется вам немного потерпеть!
Этот день принес нам так много волнений, хлопот и забот, что сейчас я больше писать не в силах.
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
21 мая. Северный полюс. Сияющие лица. У люка оживление. Скорее на лед, скорее посмотреть, как выглядит полюс. Первым вылезает кинооператор Маркуша Трояновский. Затем высыпают все тринадцать человек. Спирин и Федоров захватывают астрономические приборы. Солнце хотя и плоховато, но просвечивает сквозь облака.
Как хорошо покурить на Северном полюсе после шестичасового воздержания!
Поздравляем друг друга, восхищаемся деталями полета и посадки. Не верится, что мы на полюсе, не верится, что в такой прозаической обстановке осуществилась столетняя мечта прогрессивного человечества. Однако общее и собственное возбуждение, радостные возгласы, веселые глаза лишний раз подтверждают, что знаменательное событие произошло.
Северный полюс надо обмыть и спрыснуть. Извлекается из самолета бутылка коньяку и несколько алюминиевых кружек. Кружки расставляются на снегу, виночерпием являюсь я. Пробку прячу в нагрудный карман: когда-нибудь буду показывать ее внукам.
Одну бутылку разделить на тринадцать человек - дело хитрое, но так как это только традиция, то претензий на неравное распределение не поступает.
Тост один, краткий, но сказано все. Поднимаем кружки:
- Товарищи, за нашу замечательную страну, за нашего Сталина! Ура!
Дружно гремит троекратное «ура». И кружка холодная и густой от мороза коньяк обжигают, но за такой тост что угодно выпьешь.
На этом закончилась торжественная часть.
Работа, о которой многие месяцы думали, к которой долго, кропотливо готовились, в которой все продумано до всех мелочей, - начинается.
Начинается экзамен, переэкзаменовок не дано и не будет.
Механики закрывают моторы чехлами. Двое подают вещи из самолета. Около самолета растет груда предметов первоочередной необходимости: карты, палатки, кухонная посуда, теплая одежда.
Шмидт и Водопьянов уже потащили первые нарты с грузом к ближайшей гряде торосов. Будущий лагерь уходит от самолета, чтобы палатками не загородить площадку для следующих самолетов.
Сима Иванов потрошит свою радиостанцию. Надо дать связь... Последняя наша радиограмма сообщает, что мы прошли 89-ю параллель. Затем на полуслове связь оборвалась. Передатчик самолета вышел из строя.
Связь, связь - во что бы то ни стало и как можно скорее…
- Ну что там у тебя случилось, Сима?
- Плохо дело, сгорел умформер.
- Отремонтировать можно?
- Нет.
Вопрос излишний: где уж тут ремонтировать обмотку, которая состоит из сотен метров провода, втиснутого заводом в пазы якоря.
К сожалению, не удалось полностью захватить нашу радиостанцию, специально построенную для дрейфующей станции. Она весит немногим больше полутонны. С нами прибыла только аппаратура, необходимая для пуска станции и минимальной ее работы. Привезли всего лишь один комплект аккумуляторов да небольшой бензиновый двигатель для их зарядки. Ни ветряного двигателя, ни велосипеда с машинкой для аварийного питания передатчика у нас нет.
Рассчитывали, что сразу после посадки связь с о. Рудольфа установит значительно более мощная самолетная рация, а мы не спеша развернем свою станцию. Непредвиденный выход из строя самолетной радиостанции нарушил весь наш первоначальный план. Конечно, на крайний случай можно было попытаться произвести ремонт. Но ремонт отнял бы очень много времени, и почти наверняка можно сказать, что попытка эта так бы и осталась попыткой.
Поэтому я приступил немедленно к развертыванию своей радиостанции.
Аппаратуру уже выгрузили из самолета. Вот они - кие фанерные ящики, обитые парусиной: № 1 - основная станция и № 2 - запасная. Ящики с набором инструмента, две складные мачты, зашитые в темно-коричневый коленкор. На каждом предмете крупно написан номер. По списку точно известно, что находится в каждой упаковке. Но ни номера, ни списков не нужно. Все известно наизусть. Спросонок ответил бы, где, в каком ящике, слева или справа, наверху или внизу лежит та или иная деталь.
Без лишних объяснений все в эту минуту понимают, что связь надо дать немедленно и прежде всего.
Папанин и Ширшов помогают мне - ставят небольшую темно-зеленую палатку. Спирин и Бабушкин раздвигают мачты, оснащают их такелажем.
Температура низкая, ниже 15. Пасмурно. Свежий ветерок студит голые руки. Надо спешить, но все-таки следует накрыть и прибрать инструмент; иногда слегка метет. Пустые карманы наполняются веревочками. Бросать их жалко, надо сохранить каждую.
- Веревочка? Дай сюда веревочку, пригодится и веревочка!
Здесь, как нигде, действует арктический закон: каждый гвоздь, если учесть стоимость его доставки и значимость, становится серебряным.
Особенно внимательно во время выгрузки следим за аккумуляторами. Их два комплекта, по две штуки. Один - 12-вольтовый, питающий машинку радиопередатчика, накал передатчика и накал приемника. Другой аккумулятор - анодный. Вес 12-вольтового - 40 килограммов.
Сейчас некогда заниматься удобным размещением приборов, некогда думать об удобствах. Все ставится на снег в палатке. Меховая куртка служит и полом и стулом. Соединять провода, налаживать хозяйство приходится стоя на коленях. Эх, не люблю стоять на коленях!
Не так скоро все налаживается, как хотелось бы. Из-за мелочи - из-за отвертки, из-за бумаги, из-за вольтметра приходится раскрывать все новые и новые упаковки.
Установка станции заняла почти четыре часа. Наконец в четвертом часу дня 21 мая 1937 года включаю машинку передатчика. Аппаратура проверена на о. Рудольфа, осечек быть не может. Заглушенное гудение машинки, спрятанной в ящике, показывает, что все в порядке. Но это только кажется. Не успел я заняться настройкой переходило на все более низкие тона, обороты падали. Вольтметр только подтвердил печальную истину: аккумуляторы сели, разрядились. Это моя ошибка. Я был слишком высокого о качестве аккумуляторов. На о. Рудольфа мы каждый день ждали вылета. Аккумуляторы были заряжены, упакованы, отвезены на аэродром и погружены в самолет. Так они простояли две недели и за это время успели почти полностью саморазрядиться. Опять задержка. Надо притащить двигатель с динамомашиной, распаковать его, установить на снегу и приступить к зарядке аккумуляторов.
У двигателя работает Папанин. Небольшой трехсильный двигатель с воздушным охлаждением дает 3 000 оборотов. Колышки в снегу не держатся. По очереди стоим на раме двигателя и чувствуем себя как во врачебном кабинете: быстрая вибрация двигателя похожа на массаж.
Вытаскиваем мелкие резиновые пробки из аккумуляторов. Раствор щелочи, чтобы лучше противостоял морозам, очень крепок. Это мы отлично замечаем через несколько часов по нашим большим и указательным пальцам, не промытым из-за отсутствия воды.
Часа для зарядки явно недостаточно, но аккумуляторы немного ожили. Пока аккумуляторы еще дышат, можно послушать, что делается в эфире. Приемник включен и работает безупречно.
На о. Рудольфа знают, что больше шести-семи часов мы не можем быть в полете. Однако через одиннадцать часов после вылета, в пятом часу вечера, первое, что я слышу, - это работа радио о. Рудольфа. Значит, там считают возможным, что мы еще в воздухе.
Работают радиомаяки района Карского моря.
Ритмичны и монотонны сигналы. Заунывные, все одни и те же, они звучат и тревожно и тоскливо. За этими сигналами чувствуются живые люди, полные волнения и тревоги.
Довольно слушать. Кроме маяков, ничего нет. Надо пускать передатчик и звать. Звать до тех пор, пока не ответит любая наша станция.
Перед вылетом с о. Рудольфа был точно установлен порядок связи. Каждый час слушают нас на длинных волнах - порядка 600 метров, каждые полчаса на коротких волнах - порядка 60 метров. Одна из этих волн должна пройти до острова Рудольфа наверняка.
Передатчик работает хорошо, ток в антенне есть, волны с особой точностью проверены по графику.
Палатка вся занята аппаратурой. Над головой висят провода. Работать приходится лежа на боку. Ноги не помещаются в палатке и высовываются наружу.
Тут же справа, согнувшись на ящике, неотлучно и молчаливо сидит Шмидт. Завидуешь его внешнему спокойствию. Ни одного нервного замечания, так понятного в этой напряженной обстановке.
Проходит час за часом. Попеременно - слушаю, затем пускаю передатчик. Опять вынужденная задержка. Опять надо подзарядить аккумулятор.
Можно немного размять ноги и застывший левый бок, но не надолго. Через 30-40 минут снова слушаю, пуская передатчик. Все работает отлично, все проверено и просмотрено не трижды, а десятки paз. Занят работой и в то же время собираешь нервы в кулак, подавляешь тяжелые мысли.
Сейчас дело исключительно за связью. Если не будет связи, могут быть непоправимые последствия. Значит, должно получиться. Связь будет.
А Рудольф все время бубнит. Ясно, что сквозь мощные сигналы он не слышит слабеньких вызовов нашего 20-ваттного передатчика. Все остальные радиостанции находятся значительно южнее. Следовательно, там нас слышат еще слабее.
Но вот в 17 часов слышу, как всем предлагается прекратить работу и следить за нами непрерывно на всех волнах.
Остров Рудольфа также прекращает работу.
«Слушаем на всех волнах»...
Однако наши вызовы всё еще остаются без ответа. Опять надо Зарядить аккумуляторы. Спустя полчаса останавливаю двигатель. Не терпится. Снова и снова пытаюсь связаться с Большой Землей... Следуют коротенькие вызовы на условленных волнах.
Включая приемник, каждый раз думаешь услышать ответ острова Рудольфа. Сколько требуется острову Рудольфа времени для пуска передатчика? Должно быть, 15-20 секунд... Смотрю на часы. 20 секунд можно подождать. Проходят и 20 и 30 секунд - о. Рудольфа молчит... Опять неудача...
В 21 час 30 минут снова зову: «UKB UKB de UPOL pse kk» («о. Рудольфа, о. Рудольфа, здесь Северный полюс, прошу отвечать»).
Во время работы вдруг совершенно ясное ощущение: сейчас нас услышат, будет ответ. Уверенность так велика, что хочется сказать об этом сидящему рядом Шмидту. Но вызовов были десятки. Неудобно как-то на полюсе в такой момент заниматься черной и белой магией. Лучше промолчать.
Приемник включен…
Быстро, как пуля, появляется в эфире о. Рудольфа. С бешеной скоростью несутся точки, тире нашего позывного. Вот ошибка, вот срыв буквы. В такие минуты даже видавшие виды опытные радисты нервничают и ошибаются.
По всему видно, что нас услышали. У меня по лицу расплывается улыбка. Отворачиваюсь, чтобы Шмидт не видел ее, - ведь пока даются только позывные. Надо подождать, что скажет Рудольф.
Но вот слова:
«Ну и радость тут... Где вы? Давай сюда сообщение».
Шмидт и я жмем друг другу руки.
- Они подождут, пока я напишу телеграмму? - спрашивает Отто Юльевич.
- Конечно, - отвечаю.
Кто говорит, что небесной музыки нет? В полном сознании и твердой памяти утверждаю, что есть еще более прекрасные вещи. Например: установление связи группы людей, находящихся на дрейфующем льду Северного полюса, с родной землей, да еще после двенадцатичасового перерыва.
Пока Шмидт пишет телеграмму, говорю с островом Рудольфа.
Ну, конечно, нас услышал известный эфирный снайпер Коля Стромилов.
Прежде всего отстучал:
- Я - UPOL. Вас ясно вижу. 88!
«Ясно вижу» - наш коротковолновый жаргон. А «88» в переводе на русский язык значит: «любовь, поцелуй».
Дальше сообщаю самое главное:
«Все живы, самолет цел... У Симы перегорела его основная машинка. У меня садится аккумулятор... Пишем радиограмму; лед - мировой»…
Волнуясь и спеша, отвечает Стромилов.
Узнаю подробности тревожных часов, которые провели наши товарищи на о. Рудольфа. Уже наступила ночь. День закончился мрачно, тоскливо. Умолкли обычные шутки. Москва шлет запрос за запросом. Густым туманом заволокло купол, на котором наши друзья уже готовили самолеты, чтобы лететь на поиски.
И вдруг совершенно неистовый вопль Стромилова:
- Слышу!..
В соседних комнатах люди соскакивали с коек, хлопали двери, из соседних домов бежали в нижнем белье, босиком по снегу. В мгновение ока небольшая радиорубка наполнилась доотказа, как московский трамвайный вагон в часы «пик».
Стромилов пишет. Мошовский, изогнувшись, ИЗ-ПОД его локтя шепчет вслух каждое записанное Стромиловым слово. Этот шопот слышат все...
...
И тут же начинаются деловые будни.
- Кренкель, давай метео!
- Приборы еще не установлены...
- Надо скорее, сейчас!
- Подождете. Тысяча девятьсот тридцать семь лет после рождества христова никто не знал погоды полюса, потерпите еще полчаса.
- Ну ладно, пока. Пока.
На этом закончился первый обмен телеграммами Северного полюса с островом Рудольфа.
Договариваемся о порядке последующей работы. Долго и трудно устанавливалась первая связь. Теперь все пойдет, как по маслу.
Уже прошла полночь. Следующий срок связи назначен в шесть часов утра. Надо еще воспользоваться свободным временем и зарядить аккумуляторы. Все уже спят. Пасмурное небо сеет мелким снежком. Метет порывистый ветер. Холодно от долгого неподвижного лежания на боку в палатке у радиоприборов. Честно заработанный в Арктике ревматизм сильно дает себя знать.
Трудно привыкнуть к мысли, что погреться негде. Все кажется, что вот куда-нибудь забежишь и отогреешься. Но, увы, забежать некуда. Согреться можно либо чаем, либо - напялив на себя побольше теплой одежды.
Кончена зарядка. Очень хочется спать. Но утром надо дать первую метеосводку. Вместе с Папаниным устанавливаем нашу метеобудку, укрепляем в ней приборы.
Даже чаю не пьем - нет терпенья возиться с примусом и ждать.
Забираемся в жилую, палатку. Рядышком, в спальных мешках, давно уже спят Ширшов, Федоров и неразлучный наш общий друг кинооператор Марк Трояновский. Места маловато, но зато от тесноты быстро разливается по телу блаженное тепло. Хозяйственные мысли и планы путаются с сознанием, что мы на полюсе и все в порядке.
Да, денечек был горячий. Наступает сон.
Марк Трояновский, 29 лет, кинооператор:
"11.10 самолет «СССР-Н-170» управлением Водопьянова Бабушкина штурмана Спирина пролетел над Северным полюсом Начальник экспедиции Шмидт".
Почувствовал, что машина круто уходит вниз. Замутило, как в сильную качку во время размаха. Быстро вылез из мешка, в котором ужасно замерз. Пробиваем облачность, под нами сплошные ледяные поля громадных размеров, заторошенные по краям. Около 11 часов как раз пролетаем над точкой полюса. Начали искать место для посадки. Я заметил, что мы дважды прошли над одним и тем же полем и в ту же минуту увидел в центре этого поля задымившую дымовую шашку, брошенную Спириным. Мы шли уже в 10-15 метрах. Дали полный газ моторам и не было уверенности, что они снова сумеют поднять нас в воздух. Самолет делает совершенно дикий крутой вираж, при этом левая плоскость буквально чертит по торосам... Стало жутковато, как потом выяснилось, это же впечатление было и у Отто Юльевича и других. Но вираж окончен, и самолет пошел на посадку.
Иван Папанин, 42 года, начальник станции:
21 мая. В одиннадцать часов тридцать пять минут утра четырехмоторный воздушный корабль Н-170 совершил посадку в районе Северного полюса. Водопьянов мастерски посадил тяжелый самолет на лед. Интересно знать: как там, на Родине, относятся к этому событию?
Трудно передать ту радость, которую мы испытывали, обмениваясь своими впечатлениями, взаимно поздравляя друг друга. Сразу же начали устанавливать нашу экспедиционную радиостанцию. Подняли мачту, разбили палатку для Кренкеля. Поставили палатку для жилья и временную палатку для гидрологических работ.
Вот место, где мы будем жить! Сколько времени мы проведем здесь? Льдина вполне пригодна для организации научной станции. Тут можно сделать отличный аэродром и принять самолеты Молокова, Мазурука и Алексеева.
На первых порах не все идет гладко: наши аккумуляторы сели. Кренкель нервничает. Пришлось перезаряжать аккумуляторы. Только через десять с половиной часов после посадки на полюсе мы установили связь с островом Рудольфа, дали знать о себе, сообщили, что все у нас благополучно. Первое сообщение о нашем благополучном прибытии к цели отправлено руководителям партии и правительства. Эту радиограмму подписал начальник воздушной экспедиции Отто Юльевич Шмидт:
«В 11 час. 10 мин. самолет «СССР Н-170» под управлением Водопьянова, Бабушкина, Спирина, старшего механика Бассейна пролетел над Северным полюсом. Для страховки прошли еще несколько дальше. Затем Водопьянов снизился с 1750 метров до 200, пробив сплошную облачность, стали искать льдину для посадки и устройства научной станции. В 11 часов 35 мин. Водопьянов блестяще совершил посадку. К сожалению, при отправке телеграммы о достижении полюса внезапно произошло короткое замыкание. Выбыл умформер рации, прекратилась радиосвязь, возобновившаяся только сейчас после установки рации на новой полярной станции. Льдина, на которой мы остановились, расположена примерно в 20 милях за полюсом по ту сторону и несколько на запад от меридиана Рудольфа. Положение уточним. Льдина вполне годится для научной станции, остающейся в дрейфе в центре полярного бассейна. Здесь можно сделать прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом станции».
Приняли первую радиограмму с Рудольфа от наших товарищей, оставшихся на острове. Они поздравляют с успехом и рвутся к нам. Ничего, родные, придется вам немного потерпеть!
Этот день принес нам так много волнений, хлопот и забот, что сейчас я больше писать не в силах.
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
21 мая. Северный полюс. Сияющие лица. У люка оживление. Скорее на лед, скорее посмотреть, как выглядит полюс. Первым вылезает кинооператор Маркуша Трояновский. Затем высыпают все тринадцать человек. Спирин и Федоров захватывают астрономические приборы. Солнце хотя и плоховато, но просвечивает сквозь облака.
Как хорошо покурить на Северном полюсе после шестичасового воздержания!
Поздравляем друг друга, восхищаемся деталями полета и посадки. Не верится, что мы на полюсе, не верится, что в такой прозаической обстановке осуществилась столетняя мечта прогрессивного человечества. Однако общее и собственное возбуждение, радостные возгласы, веселые глаза лишний раз подтверждают, что знаменательное событие произошло.
Северный полюс надо обмыть и спрыснуть. Извлекается из самолета бутылка коньяку и несколько алюминиевых кружек. Кружки расставляются на снегу, виночерпием являюсь я. Пробку прячу в нагрудный карман: когда-нибудь буду показывать ее внукам.
Одну бутылку разделить на тринадцать человек - дело хитрое, но так как это только традиция, то претензий на неравное распределение не поступает.
Тост один, краткий, но сказано все. Поднимаем кружки:
- Товарищи, за нашу замечательную страну, за нашего Сталина! Ура!
Дружно гремит троекратное «ура». И кружка холодная и густой от мороза коньяк обжигают, но за такой тост что угодно выпьешь.
На этом закончилась торжественная часть.
Работа, о которой многие месяцы думали, к которой долго, кропотливо готовились, в которой все продумано до всех мелочей, - начинается.
Начинается экзамен, переэкзаменовок не дано и не будет.
Механики закрывают моторы чехлами. Двое подают вещи из самолета. Около самолета растет груда предметов первоочередной необходимости: карты, палатки, кухонная посуда, теплая одежда.
Шмидт и Водопьянов уже потащили первые нарты с грузом к ближайшей гряде торосов. Будущий лагерь уходит от самолета, чтобы палатками не загородить площадку для следующих самолетов.
Сима Иванов потрошит свою радиостанцию. Надо дать связь... Последняя наша радиограмма сообщает, что мы прошли 89-ю параллель. Затем на полуслове связь оборвалась. Передатчик самолета вышел из строя.
Связь, связь - во что бы то ни стало и как можно скорее…
- Ну что там у тебя случилось, Сима?
- Плохо дело, сгорел умформер.
- Отремонтировать можно?
- Нет.
Вопрос излишний: где уж тут ремонтировать обмотку, которая состоит из сотен метров провода, втиснутого заводом в пазы якоря.
К сожалению, не удалось полностью захватить нашу радиостанцию, специально построенную для дрейфующей станции. Она весит немногим больше полутонны. С нами прибыла только аппаратура, необходимая для пуска станции и минимальной ее работы. Привезли всего лишь один комплект аккумуляторов да небольшой бензиновый двигатель для их зарядки. Ни ветряного двигателя, ни велосипеда с машинкой для аварийного питания передатчика у нас нет.
Рассчитывали, что сразу после посадки связь с о. Рудольфа установит значительно более мощная самолетная рация, а мы не спеша развернем свою станцию. Непредвиденный выход из строя самолетной радиостанции нарушил весь наш первоначальный план. Конечно, на крайний случай можно было попытаться произвести ремонт. Но ремонт отнял бы очень много времени, и почти наверняка можно сказать, что попытка эта так бы и осталась попыткой.
Поэтому я приступил немедленно к развертыванию своей радиостанции.
Аппаратуру уже выгрузили из самолета. Вот они - кие фанерные ящики, обитые парусиной: № 1 - основная станция и № 2 - запасная. Ящики с набором инструмента, две складные мачты, зашитые в темно-коричневый коленкор. На каждом предмете крупно написан номер. По списку точно известно, что находится в каждой упаковке. Но ни номера, ни списков не нужно. Все известно наизусть. Спросонок ответил бы, где, в каком ящике, слева или справа, наверху или внизу лежит та или иная деталь.
Без лишних объяснений все в эту минуту понимают, что связь надо дать немедленно и прежде всего.
Папанин и Ширшов помогают мне - ставят небольшую темно-зеленую палатку. Спирин и Бабушкин раздвигают мачты, оснащают их такелажем.
Температура низкая, ниже 15. Пасмурно. Свежий ветерок студит голые руки. Надо спешить, но все-таки следует накрыть и прибрать инструмент; иногда слегка метет. Пустые карманы наполняются веревочками. Бросать их жалко, надо сохранить каждую.
- Веревочка? Дай сюда веревочку, пригодится и веревочка!
Здесь, как нигде, действует арктический закон: каждый гвоздь, если учесть стоимость его доставки и значимость, становится серебряным.
Особенно внимательно во время выгрузки следим за аккумуляторами. Их два комплекта, по две штуки. Один - 12-вольтовый, питающий машинку радиопередатчика, накал передатчика и накал приемника. Другой аккумулятор - анодный. Вес 12-вольтового - 40 килограммов.
Сейчас некогда заниматься удобным размещением приборов, некогда думать об удобствах. Все ставится на снег в палатке. Меховая куртка служит и полом и стулом. Соединять провода, налаживать хозяйство приходится стоя на коленях. Эх, не люблю стоять на коленях!
Не так скоро все налаживается, как хотелось бы. Из-за мелочи - из-за отвертки, из-за бумаги, из-за вольтметра приходится раскрывать все новые и новые упаковки.
Установка станции заняла почти четыре часа. Наконец в четвертом часу дня 21 мая 1937 года включаю машинку передатчика. Аппаратура проверена на о. Рудольфа, осечек быть не может. Заглушенное гудение машинки, спрятанной в ящике, показывает, что все в порядке. Но это только кажется. Не успел я заняться настройкой переходило на все более низкие тона, обороты падали. Вольтметр только подтвердил печальную истину: аккумуляторы сели, разрядились. Это моя ошибка. Я был слишком высокого о качестве аккумуляторов. На о. Рудольфа мы каждый день ждали вылета. Аккумуляторы были заряжены, упакованы, отвезены на аэродром и погружены в самолет. Так они простояли две недели и за это время успели почти полностью саморазрядиться. Опять задержка. Надо притащить двигатель с динамомашиной, распаковать его, установить на снегу и приступить к зарядке аккумуляторов.
У двигателя работает Папанин. Небольшой трехсильный двигатель с воздушным охлаждением дает 3 000 оборотов. Колышки в снегу не держатся. По очереди стоим на раме двигателя и чувствуем себя как во врачебном кабинете: быстрая вибрация двигателя похожа на массаж.
Вытаскиваем мелкие резиновые пробки из аккумуляторов. Раствор щелочи, чтобы лучше противостоял морозам, очень крепок. Это мы отлично замечаем через несколько часов по нашим большим и указательным пальцам, не промытым из-за отсутствия воды.
Часа для зарядки явно недостаточно, но аккумуляторы немного ожили. Пока аккумуляторы еще дышат, можно послушать, что делается в эфире. Приемник включен и работает безупречно.
На о. Рудольфа знают, что больше шести-семи часов мы не можем быть в полете. Однако через одиннадцать часов после вылета, в пятом часу вечера, первое, что я слышу, - это работа радио о. Рудольфа. Значит, там считают возможным, что мы еще в воздухе.
Работают радиомаяки района Карского моря.
Ритмичны и монотонны сигналы. Заунывные, все одни и те же, они звучат и тревожно и тоскливо. За этими сигналами чувствуются живые люди, полные волнения и тревоги.
Довольно слушать. Кроме маяков, ничего нет. Надо пускать передатчик и звать. Звать до тех пор, пока не ответит любая наша станция.
Перед вылетом с о. Рудольфа был точно установлен порядок связи. Каждый час слушают нас на длинных волнах - порядка 600 метров, каждые полчаса на коротких волнах - порядка 60 метров. Одна из этих волн должна пройти до острова Рудольфа наверняка.
Передатчик работает хорошо, ток в антенне есть, волны с особой точностью проверены по графику.
Палатка вся занята аппаратурой. Над головой висят провода. Работать приходится лежа на боку. Ноги не помещаются в палатке и высовываются наружу.
Тут же справа, согнувшись на ящике, неотлучно и молчаливо сидит Шмидт. Завидуешь его внешнему спокойствию. Ни одного нервного замечания, так понятного в этой напряженной обстановке.
Проходит час за часом. Попеременно - слушаю, затем пускаю передатчик. Опять вынужденная задержка. Опять надо подзарядить аккумулятор.
Можно немного размять ноги и застывший левый бок, но не надолго. Через 30-40 минут снова слушаю, пуская передатчик. Все работает отлично, все проверено и просмотрено не трижды, а десятки paз. Занят работой и в то же время собираешь нервы в кулак, подавляешь тяжелые мысли.
Сейчас дело исключительно за связью. Если не будет связи, могут быть непоправимые последствия. Значит, должно получиться. Связь будет.
А Рудольф все время бубнит. Ясно, что сквозь мощные сигналы он не слышит слабеньких вызовов нашего 20-ваттного передатчика. Все остальные радиостанции находятся значительно южнее. Следовательно, там нас слышат еще слабее.
Но вот в 17 часов слышу, как всем предлагается прекратить работу и следить за нами непрерывно на всех волнах.
Остров Рудольфа также прекращает работу.
«Слушаем на всех волнах»...
Однако наши вызовы всё еще остаются без ответа. Опять надо Зарядить аккумуляторы. Спустя полчаса останавливаю двигатель. Не терпится. Снова и снова пытаюсь связаться с Большой Землей... Следуют коротенькие вызовы на условленных волнах.
Включая приемник, каждый раз думаешь услышать ответ острова Рудольфа. Сколько требуется острову Рудольфа времени для пуска передатчика? Должно быть, 15-20 секунд... Смотрю на часы. 20 секунд можно подождать. Проходят и 20 и 30 секунд - о. Рудольфа молчит... Опять неудача...
В 21 час 30 минут снова зову: «UKB UKB de UPOL pse kk» («о. Рудольфа, о. Рудольфа, здесь Северный полюс, прошу отвечать»).
Во время работы вдруг совершенно ясное ощущение: сейчас нас услышат, будет ответ. Уверенность так велика, что хочется сказать об этом сидящему рядом Шмидту. Но вызовов были десятки. Неудобно как-то на полюсе в такой момент заниматься черной и белой магией. Лучше промолчать.
Приемник включен…
Быстро, как пуля, появляется в эфире о. Рудольфа. С бешеной скоростью несутся точки, тире нашего позывного. Вот ошибка, вот срыв буквы. В такие минуты даже видавшие виды опытные радисты нервничают и ошибаются.
По всему видно, что нас услышали. У меня по лицу расплывается улыбка. Отворачиваюсь, чтобы Шмидт не видел ее, - ведь пока даются только позывные. Надо подождать, что скажет Рудольф.
Но вот слова:
«Ну и радость тут... Где вы? Давай сюда сообщение».
Шмидт и я жмем друг другу руки.
- Они подождут, пока я напишу телеграмму? - спрашивает Отто Юльевич.
- Конечно, - отвечаю.
Кто говорит, что небесной музыки нет? В полном сознании и твердой памяти утверждаю, что есть еще более прекрасные вещи. Например: установление связи группы людей, находящихся на дрейфующем льду Северного полюса, с родной землей, да еще после двенадцатичасового перерыва.
Пока Шмидт пишет телеграмму, говорю с островом Рудольфа.
Ну, конечно, нас услышал известный эфирный снайпер Коля Стромилов.
Прежде всего отстучал:
- Я - UPOL. Вас ясно вижу. 88!
«Ясно вижу» - наш коротковолновый жаргон. А «88» в переводе на русский язык значит: «любовь, поцелуй».
Дальше сообщаю самое главное:
«Все живы, самолет цел... У Симы перегорела его основная машинка. У меня садится аккумулятор... Пишем радиограмму; лед - мировой»…
Волнуясь и спеша, отвечает Стромилов.
Узнаю подробности тревожных часов, которые провели наши товарищи на о. Рудольфа. Уже наступила ночь. День закончился мрачно, тоскливо. Умолкли обычные шутки. Москва шлет запрос за запросом. Густым туманом заволокло купол, на котором наши друзья уже готовили самолеты, чтобы лететь на поиски.
И вдруг совершенно неистовый вопль Стромилова:
- Слышу!..
В соседних комнатах люди соскакивали с коек, хлопали двери, из соседних домов бежали в нижнем белье, босиком по снегу. В мгновение ока небольшая радиорубка наполнилась доотказа, как московский трамвайный вагон в часы «пик».
Стромилов пишет. Мошовский, изогнувшись, ИЗ-ПОД его локтя шепчет вслух каждое записанное Стромиловым слово. Этот шопот слышат все...
...
И тут же начинаются деловые будни.
- Кренкель, давай метео!
- Приборы еще не установлены...
- Надо скорее, сейчас!
- Подождете. Тысяча девятьсот тридцать семь лет после рождества христова никто не знал погоды полюса, потерпите еще полчаса.
- Ну ладно, пока. Пока.
На этом закончился первый обмен телеграммами Северного полюса с островом Рудольфа.
Договариваемся о порядке последующей работы. Долго и трудно устанавливалась первая связь. Теперь все пойдет, как по маслу.
Уже прошла полночь. Следующий срок связи назначен в шесть часов утра. Надо еще воспользоваться свободным временем и зарядить аккумуляторы. Все уже спят. Пасмурное небо сеет мелким снежком. Метет порывистый ветер. Холодно от долгого неподвижного лежания на боку в палатке у радиоприборов. Честно заработанный в Арктике ревматизм сильно дает себя знать.
Трудно привыкнуть к мысли, что погреться негде. Все кажется, что вот куда-нибудь забежишь и отогреешься. Но, увы, забежать некуда. Согреться можно либо чаем, либо - напялив на себя побольше теплой одежды.
Кончена зарядка. Очень хочется спать. Но утром надо дать первую метеосводку. Вместе с Папаниным устанавливаем нашу метеобудку, укрепляем в ней приборы.
Даже чаю не пьем - нет терпенья возиться с примусом и ждать.
Забираемся в жилую, палатку. Рядышком, в спальных мешках, давно уже спят Ширшов, Федоров и неразлучный наш общий друг кинооператор Марк Трояновский. Места маловато, но зато от тесноты быстро разливается по телу блаженное тепло. Хозяйственные мысли и планы путаются с сознанием, что мы на полюсе и все в порядке.
Да, денечек был горячий. Наступает сон.