28 апреля 1942-го года
в дневниках
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
28 апреля. 311[-й] день войны. Вторник. Встал очень рано... Но не успел еще одеться, как без всякого объявления по радио тревоги заухали зенитки, и весь дом затрясся, как в лихорадке, а потом его качнуло так, что все мои папки, сложенные в углу, рассыпались по полу. Первые мгновения ничего не мог понять, что случилось. Выскочили в переднюю. Через несколько минут все успокоилось. Возможно, что зенитчики заметили скрывавшегося за облаками стервятника-разведчика и дали по нему залп.
Всю ночь просыпался от глухих выстрелов. От нас ли, в нас ли стреляли, не знаю.
Встал не отдохнувшим, а сейчас нервен не в меру. Всю силу разума направил на волю, чтобы полностью владеть собой, но сдает сердце и за ним ноги. Еще раз - пишу о себе не лично, а как об объекте наблюдения. Что я переживаю, переживают и многие-многие другие, только степень интенсивности переживаний различная, в зависимости от ума и сердца и их равнодействующей - воли. «Все можно пережить, если видишь или знаешь, что впереди берег, пристанище, спасение, освобождение», - думает вслух М. Ф. и не договаривает. Не договариваю и я... А про себя думаю - для нас нет берега, на который мы бы могли выбраться. Мы еще до поры до времени плывем на остатках льдины. Нужна вся наша сила воли, чтобы спокойно и просто понять это. А покуда есть возможность пользоваться подарком судьбы - жить настоящим мгновением, превратить его в самодовлеющую ценность...
Почему неспокойно мое сердце? Ведь для разума моего все ясно, но в мозг все время приливает неспокойная кровь. Каждый толчок, каждый «нырок» этой бьющейся неритмически в сердце крови создает настроение, ненужные мысли... Они ведь, как и кровь в сердце, ни на мгновение не прекращают своей деятельности. Мозг регулирует всю нервную систему - и чувства, и мысль. Он имеет два состояния: бодрствующее, активное, когда действует особый регулятор - разум («душа»), и сонное, пассивное, когда этот «регулятор» не исправляет продукта мозга - мысли, и она, как кровь в сердце, в венах и артериях, «свободно», т. е. независимо от регулятора, предоставлена самой себе. Тогда снятся сны; тогда безмятежно спишь и ни одного сна не помнишь; или наоборот - кровь надавливает на мозг и чудятся страшные кошмары; тогда сон тяжел и неспокоен...
Так все просто, кроме одного - «регулятора», направляющего мысль, продукт мозга, нервную деятельность, создающего волю, т. е. то, что принято называть «душой». Нет мозга и сердца - нет и «души». Но все же, что такое этот «регулятор» - самосознание, разум? До 55 лет прожил, прочел массу книг, передумал много и, уходя из жизни, не узнал и, вероятно, конечно, так и не узнаю. Осознавшая самое себя природа. Как это могло случиться? Недаром во всемирной литературе так глубок и драматичен миф о Прометее!
Вчерашняя бомбежка и обстрел наделали около нас немало разрушений. Напротив нашего дома лежит на боку небольшой военный кораблик; разрушены верхние этажи дома [на]против моста, где помещается часть лечебницы водников. Когда я утром шел на службу, дворники собирали разбросанные взрывом кирпичи и строительный мусор. Как всегда в таких случаях, валялось множество битого мелкого стекла на дороге. Остатки нового Андреевского рынка (универмага, ларьков и прочих строений) дымились еще и сегодня, догорали какие-то завалившиеся остатки. Во время падения бомбы 26. IV на рынке был народ; есть убитые и раненые.
Записываю один сверхисключительный случай, быть может и нельзя такие случаи обобщать, ссылаться на них; я просто регистрирую его как случай. К и. о. директора И[нститу]та истории материальной культуры т. Бибикову пришла его сестра или какая-то очень близкая родственница, беременная, на 9-м месяце, очень нервно перенесшая лишения, обстрелы, и в особенности последние налеты стервятников. Ей неожиданно сделалось худо. Хлынула из носу кровь. Почти мгновенно она лишилась зрения, ослепла и потеряла рассудок. В таком полутрупном положении она еще живет и должна, чуть ли не на днях, родить.
...
Ольга Берггольц, поэт, 31 год, Ленинград:
28 апреля. Ленинград. За окном гудят патрульные самолеты. Иногда артстрельба. Начала эту страничку 26, а сегодня 28, но все то же. Видимо, через некоторое время начнется ВТ и бомбежка. Они бомбят наш флот и одновременно с бомбежкой ведут артобстрел, во время ВТ и так. Из окна нашей комнаты на 7-м этаже видны крыши - они все в дырах от снарядов, - почти рядом с нашими окнами. Я до сих пор нервничаю, трушу, когда начинают бомбить и когда над самой крышей с плачем пролетает снаряд. Удивительное дело! А были дни в Москве, когда с полной искренностью писала: «в Л-д, ближе к гибели». Ленинград чист, он жив, он есть.
Я вернулась сюда к новому мужу, к новой любви и счастью - я вижу это теперь. (ВТ. Начнется сейчас бомбежка.) Я хочу жить. Я не боюсь смерти, - но мне не хочется расставаться с Юркой. (ВТ прошла и на этот раз мимо.)
Он любит меня страшно, не скрывая этого ни перед кем, сияя от счастья, как мальчик, получивший долгожданный подарок, он ходит почти бегом, он говорит громким, возбужденным голосом, он всем, ежечасно - хвастается мною, моими стихами, моими успехами. Даже постороннему человеку трудно не радоваться, глядя на него. Какие восторженные слова говорит он мне - обо мне же, о моих стихах. Не устает глядеть на меня, не устает целовать, трепещет и боится ежеминутно, что «уйду».
Когда я приехала, я пришла в отдельную комнату на 7 этаже, светлую, очень теплую, даже с мягкой мебелишкой («на этом диване ты сидела в 50 хронике»), со столом, где ящики набиты пищей и медовым, прекрасным табаком. У диванчика над столом - мой портрет, мой снимок, мои стихи. Он приготовил для меня отдельный угол, человеческое светлое жилье, - правда, среди пробитых крыш и разрушенных домов. Как непохожа эта комната на зимний кошмар - на комнату Молчановых, Пренделей, Мариных.
Семен Гудзенко, поэт, 20 лет, боец бригады особого назначения, Москва:
28 апреля. Были в ИФЛИ и в ГИТИСе. Серьезные книжники-ифлийцы дрыгают ногами на сцене и поют неаполитанские песенки. Лиц нельзя разобрать. Вся эта масса копошилась в зале, но прямо в глаза не смотрят, лица прячут. Войны не понимают. Это, конечно, не о всех, но таких много.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
28 апреля. -5. Сев. ветер.
Продолжаются ночные морозы, днем солнце и северный ветер. Заметно начинает на земле кое-где зеленеть. Это была сухая весна, и реки незаметно прошли. Эта длительная остановка весны такая, что рыба не бежит к берегам, птица в лесу не поет, действует на душу так, что становится хуже, чем осенью. Там, осенью, самое умирание принимается в гармонии с вечностью. Здесь насильно, нелепо, бессмысленно остановленная жизнь преграждает путь к вечности.
- Давай обнимемся покрепче, - просит Ляля, - возьмись за большой свой труд, в котором исчезнет твоя печаль, стань на этот твердый путь.
- Я бы стал, моя дорогая, но там исчезает интерес ко всему земному, а я художник, моя задача земное мгновенье сделать вечным. Мне нужен этот мост к вечному.
Бедная Ляля, смешалась, потому что это правда: на том пути не нужны художники. И осталось одно утешенье, надеяться, верить, как все живут теперь надеждой и верой.
Вспоминается разговор мой недавний в Переславле с майором, возможно, это был сам начальник НКВД. - Вы что теперь пишете? - спрашивает он. - Я пишу, - ответил я, - только не удивляйтесь, не для войны, а для мира. Война пройдет: я не могу писать для преходящего. После войны будет мир. Так вот я для того мира пишу. - Почему же вы думаете, что я удивляюсь, ваша мысль большая и верная. Война пройдет, книга останется. Вот и я тоже был учителем...
На Кривяке (из поездки на Слободку) С. И. вышел подправить дорогу. Шел дождь. Мокрый сарыч сел на телеграфный столб. К нему подлетела ворона и начала его сверху пугать. Он подымал голову, чтобы она, если захочет его клюнуть, встретила его клюв, а не череп. Ворона, это понимая, залетела с другой стороны, и он все вертел головой, не желая слететь. Наконец, это ему надоело, и он поднялся, и она полетела за ним, то паря над ним сверху, то вздымаясь снизу. Проводив почти до незаметной точки, она вернулась к лесу, куда-то к гнезду. Это время такое. Каждый день, выходя из дому, видишь, какая-нибудь мирная птичка, иногда совсем маленькая, и гонит огромного хищника.
Вот время какое бывает весной - когда же, наконец, такое время настанет и у нас, людей?
Софья Аверичева (1914 - 2015), 27 лет, актриса театра им. Волкова в Ярославле, в 1943 станет бойцом-разведчиком на 3 оставшиеся года войны:
28 апреля. Художник театра Александр Иванович Ипполитов и его жена Ольга Андреевна взяли на воспитание ребенка из ленинградских. Долго они ходили по детским стационарам и госпиталям - все никак не могли решиться. Видно, не так-то просто назвать чужого ребенка своим. А вчера из горздравотдела им сообщили, что в инфекционной больнице скончалась молодая женщина и осталась сиротой ее крошечная девочка. Ребенка пока приютила у себя санитарка больницы тетя Паша. Когда Ипполитовы пришли, ребенок спал. Тетя Паша рассказала, что девочка (ее зовут Жанна) плакала, просилась к матери, но врачи, боясь инфекции, приносить ее в больницу не разрешили. Тетя Паша разбудила девочку:
- Жанночка, посмотри, кто к тебе пришел.
- Мама!
Маленькая, худенькая, с наголо остриженной головенкой, с огромными глазами на бледном личике, Жанна потянулась ручонками к Ольге Ивановне. Выбор был сделан.
В театре сегодня все только и говорят о благородном поступке супругов Ипполитовых и о странном совпадении: мать девочки была блондинка, как Ольга Ивановна, а отца звали Александром.
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
28 апреля. 311[-й] день войны. Вторник. Встал очень рано... Но не успел еще одеться, как без всякого объявления по радио тревоги заухали зенитки, и весь дом затрясся, как в лихорадке, а потом его качнуло так, что все мои папки, сложенные в углу, рассыпались по полу. Первые мгновения ничего не мог понять, что случилось. Выскочили в переднюю. Через несколько минут все успокоилось. Возможно, что зенитчики заметили скрывавшегося за облаками стервятника-разведчика и дали по нему залп.
Всю ночь просыпался от глухих выстрелов. От нас ли, в нас ли стреляли, не знаю.
Встал не отдохнувшим, а сейчас нервен не в меру. Всю силу разума направил на волю, чтобы полностью владеть собой, но сдает сердце и за ним ноги. Еще раз - пишу о себе не лично, а как об объекте наблюдения. Что я переживаю, переживают и многие-многие другие, только степень интенсивности переживаний различная, в зависимости от ума и сердца и их равнодействующей - воли. «Все можно пережить, если видишь или знаешь, что впереди берег, пристанище, спасение, освобождение», - думает вслух М. Ф. и не договаривает. Не договариваю и я... А про себя думаю - для нас нет берега, на который мы бы могли выбраться. Мы еще до поры до времени плывем на остатках льдины. Нужна вся наша сила воли, чтобы спокойно и просто понять это. А покуда есть возможность пользоваться подарком судьбы - жить настоящим мгновением, превратить его в самодовлеющую ценность...
Почему неспокойно мое сердце? Ведь для разума моего все ясно, но в мозг все время приливает неспокойная кровь. Каждый толчок, каждый «нырок» этой бьющейся неритмически в сердце крови создает настроение, ненужные мысли... Они ведь, как и кровь в сердце, ни на мгновение не прекращают своей деятельности. Мозг регулирует всю нервную систему - и чувства, и мысль. Он имеет два состояния: бодрствующее, активное, когда действует особый регулятор - разум («душа»), и сонное, пассивное, когда этот «регулятор» не исправляет продукта мозга - мысли, и она, как кровь в сердце, в венах и артериях, «свободно», т. е. независимо от регулятора, предоставлена самой себе. Тогда снятся сны; тогда безмятежно спишь и ни одного сна не помнишь; или наоборот - кровь надавливает на мозг и чудятся страшные кошмары; тогда сон тяжел и неспокоен...
Так все просто, кроме одного - «регулятора», направляющего мысль, продукт мозга, нервную деятельность, создающего волю, т. е. то, что принято называть «душой». Нет мозга и сердца - нет и «души». Но все же, что такое этот «регулятор» - самосознание, разум? До 55 лет прожил, прочел массу книг, передумал много и, уходя из жизни, не узнал и, вероятно, конечно, так и не узнаю. Осознавшая самое себя природа. Как это могло случиться? Недаром во всемирной литературе так глубок и драматичен миф о Прометее!
Вчерашняя бомбежка и обстрел наделали около нас немало разрушений. Напротив нашего дома лежит на боку небольшой военный кораблик; разрушены верхние этажи дома [на]против моста, где помещается часть лечебницы водников. Когда я утром шел на службу, дворники собирали разбросанные взрывом кирпичи и строительный мусор. Как всегда в таких случаях, валялось множество битого мелкого стекла на дороге. Остатки нового Андреевского рынка (универмага, ларьков и прочих строений) дымились еще и сегодня, догорали какие-то завалившиеся остатки. Во время падения бомбы 26. IV на рынке был народ; есть убитые и раненые.
Записываю один сверхисключительный случай, быть может и нельзя такие случаи обобщать, ссылаться на них; я просто регистрирую его как случай. К и. о. директора И[нститу]та истории материальной культуры т. Бибикову пришла его сестра или какая-то очень близкая родственница, беременная, на 9-м месяце, очень нервно перенесшая лишения, обстрелы, и в особенности последние налеты стервятников. Ей неожиданно сделалось худо. Хлынула из носу кровь. Почти мгновенно она лишилась зрения, ослепла и потеряла рассудок. В таком полутрупном положении она еще живет и должна, чуть ли не на днях, родить.
...
Ольга Берггольц, поэт, 31 год, Ленинград:
28 апреля. Ленинград. За окном гудят патрульные самолеты. Иногда артстрельба. Начала эту страничку 26, а сегодня 28, но все то же. Видимо, через некоторое время начнется ВТ и бомбежка. Они бомбят наш флот и одновременно с бомбежкой ведут артобстрел, во время ВТ и так. Из окна нашей комнаты на 7-м этаже видны крыши - они все в дырах от снарядов, - почти рядом с нашими окнами. Я до сих пор нервничаю, трушу, когда начинают бомбить и когда над самой крышей с плачем пролетает снаряд. Удивительное дело! А были дни в Москве, когда с полной искренностью писала: «в Л-д, ближе к гибели». Ленинград чист, он жив, он есть.
Я вернулась сюда к новому мужу, к новой любви и счастью - я вижу это теперь. (ВТ. Начнется сейчас бомбежка.) Я хочу жить. Я не боюсь смерти, - но мне не хочется расставаться с Юркой. (ВТ прошла и на этот раз мимо.)
Он любит меня страшно, не скрывая этого ни перед кем, сияя от счастья, как мальчик, получивший долгожданный подарок, он ходит почти бегом, он говорит громким, возбужденным голосом, он всем, ежечасно - хвастается мною, моими стихами, моими успехами. Даже постороннему человеку трудно не радоваться, глядя на него. Какие восторженные слова говорит он мне - обо мне же, о моих стихах. Не устает глядеть на меня, не устает целовать, трепещет и боится ежеминутно, что «уйду».
Когда я приехала, я пришла в отдельную комнату на 7 этаже, светлую, очень теплую, даже с мягкой мебелишкой («на этом диване ты сидела в 50 хронике»), со столом, где ящики набиты пищей и медовым, прекрасным табаком. У диванчика над столом - мой портрет, мой снимок, мои стихи. Он приготовил для меня отдельный угол, человеческое светлое жилье, - правда, среди пробитых крыш и разрушенных домов. Как непохожа эта комната на зимний кошмар - на комнату Молчановых, Пренделей, Мариных.
Семен Гудзенко, поэт, 20 лет, боец бригады особого назначения, Москва:
28 апреля. Были в ИФЛИ и в ГИТИСе. Серьезные книжники-ифлийцы дрыгают ногами на сцене и поют неаполитанские песенки. Лиц нельзя разобрать. Вся эта масса копошилась в зале, но прямо в глаза не смотрят, лица прячут. Войны не понимают. Это, конечно, не о всех, но таких много.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
28 апреля. -5. Сев. ветер.
Продолжаются ночные морозы, днем солнце и северный ветер. Заметно начинает на земле кое-где зеленеть. Это была сухая весна, и реки незаметно прошли. Эта длительная остановка весны такая, что рыба не бежит к берегам, птица в лесу не поет, действует на душу так, что становится хуже, чем осенью. Там, осенью, самое умирание принимается в гармонии с вечностью. Здесь насильно, нелепо, бессмысленно остановленная жизнь преграждает путь к вечности.
- Давай обнимемся покрепче, - просит Ляля, - возьмись за большой свой труд, в котором исчезнет твоя печаль, стань на этот твердый путь.
- Я бы стал, моя дорогая, но там исчезает интерес ко всему земному, а я художник, моя задача земное мгновенье сделать вечным. Мне нужен этот мост к вечному.
Бедная Ляля, смешалась, потому что это правда: на том пути не нужны художники. И осталось одно утешенье, надеяться, верить, как все живут теперь надеждой и верой.
Вспоминается разговор мой недавний в Переславле с майором, возможно, это был сам начальник НКВД. - Вы что теперь пишете? - спрашивает он. - Я пишу, - ответил я, - только не удивляйтесь, не для войны, а для мира. Война пройдет: я не могу писать для преходящего. После войны будет мир. Так вот я для того мира пишу. - Почему же вы думаете, что я удивляюсь, ваша мысль большая и верная. Война пройдет, книга останется. Вот и я тоже был учителем...
На Кривяке (из поездки на Слободку) С. И. вышел подправить дорогу. Шел дождь. Мокрый сарыч сел на телеграфный столб. К нему подлетела ворона и начала его сверху пугать. Он подымал голову, чтобы она, если захочет его клюнуть, встретила его клюв, а не череп. Ворона, это понимая, залетела с другой стороны, и он все вертел головой, не желая слететь. Наконец, это ему надоело, и он поднялся, и она полетела за ним, то паря над ним сверху, то вздымаясь снизу. Проводив почти до незаметной точки, она вернулась к лесу, куда-то к гнезду. Это время такое. Каждый день, выходя из дому, видишь, какая-нибудь мирная птичка, иногда совсем маленькая, и гонит огромного хищника.
Вот время какое бывает весной - когда же, наконец, такое время настанет и у нас, людей?
Софья Аверичева (1914 - 2015), 27 лет, актриса театра им. Волкова в Ярославле, в 1943 станет бойцом-разведчиком на 3 оставшиеся года войны:
28 апреля. Художник театра Александр Иванович Ипполитов и его жена Ольга Андреевна взяли на воспитание ребенка из ленинградских. Долго они ходили по детским стационарам и госпиталям - все никак не могли решиться. Видно, не так-то просто назвать чужого ребенка своим. А вчера из горздравотдела им сообщили, что в инфекционной больнице скончалась молодая женщина и осталась сиротой ее крошечная девочка. Ребенка пока приютила у себя санитарка больницы тетя Паша. Когда Ипполитовы пришли, ребенок спал. Тетя Паша рассказала, что девочка (ее зовут Жанна) плакала, просилась к матери, но врачи, боясь инфекции, приносить ее в больницу не разрешили. Тетя Паша разбудила девочку:
- Жанночка, посмотри, кто к тебе пришел.
- Мама!
Маленькая, худенькая, с наголо остриженной головенкой, с огромными глазами на бледном личике, Жанна потянулась ручонками к Ольге Ивановне. Выбор был сделан.
В театре сегодня все только и говорят о благородном поступке супругов Ипполитовых и о странном совпадении: мать девочки была блондинка, как Ольга Ивановна, а отца звали Александром.